О соотношении войны и политики

Вопрос об эффективности войны и ее зависимости от технологий связан с не менее важным вопросом — о самой ее природе. Если Джихад это наделение войны исламскими смыслами и введение ее в исламские рамки, то какова природа современной войны безотносительно того, за что именно воюют ее участники и какими ценностями они руководствуются? Этими непростыми вопросами занимается такая современная гуманитарная, общественно-политическая наука как полемология.

В полемологии или философии войны есть два основных подхода, и оба были сформулированы немецкими боевыми генералами-практиками и в то же время военными теоретиками — Карлом фон Клаузевицем (1780 - 1831) и Эрихом Фридрихом Вильгельмом Людендорфом (1865 - 1937).

Подход первого наверняка известен многим в виде расхожей поговорки его авторства: «Война есть продолжение политики иными средствами». Клаузевиц был прусским офицером периода раздробленности Германии, и его подход, который мы будем раскрывать ниже, соответствовал эпохе, в которую он жил и представителем мышления которой являлся.

Людендорф в противоположность ему хоть и сформировался как боевой офицер в кайзеровской Германии, но мировоззренчески состоялся в результате ее краха в Первой мировой войне, в которой он принимал участие в качестве одного из ведущих немецких полководцев. Поражение Германии в этой воне привело к т. н. Веймарскому позору, то есть, череде унижений, через которые прошла в 20-е годы Германия после своей капитуляции в Версале в 1919 году. Поэтому Людендорф стал соратником тогда еще молодого революционера Адольфа Гитлера, тоже ветерана войны, тяжело переживавшего поражение своей страны (будучи по рождению австрийским подданным, с началом этой войны он переехал в Германию, которую считал истинной родиной всех этнических немцев, чтобы воевать за нее). А разработанная им концепция «тотальной войны» легла в основу военно-политической доктрины Третьего Рейха — государства, созданного немецкими реваншистами, милитаристами и националистами.

Впрочем, перед тем, как перейти к краткому разбору самих этих доктрин, надо отметить, что разница между ними была обусловлена не только политическими обстоятельствами формирования мировоззрений их авторов, но и господствовавшими в этот момент социальными укладами, о влиянии которых на войну мы говорили в прошлый раз. Хотя сам принцип национальных армий, то есть армий, представляющих сражающиеся между собой страны, а не просто династии, утвердился в Европе еще со столетней войной 1328 — 1425 гг., реалии династических государств и междинастических отношений, в которых пребывал Клаузевиц, серьезно ограничивала вовлечение в войны масс. А вот Людендорф, увидевший рождение из войны и спровоцированной ею революции тоталитарного государства масс — Советской России — угадал в этом процессе новые реалии и сформулировал концепцию тотальной войны, поголовно вовлекающей в себя всех жителей противоборствующих государств.

Два подхода в соотношении войны и политики

Выражение Клаузевица «война есть продолжение политики другими средствами» порой понимается в том обывательском смысле, что политики наломают дров, а расплачиваются за устроенные ими войны потом простые люди. Такой взгляд тоже имеет право на существование, но представляет собой скорее оценочное, этическое суждение, аполитичное в своей основе. Он, кстати, не противоречит концепции «политической войны» Клаузевица, но, конечно, не позволяет ее понять, ибо кто-кто, а уж он точно не рассуждал с позиций обывателя, которому «кому война, а кому мать родна». С другой стороны, насколько Клаузевиц был далек от пацифизма, настолько же ему был не присущ и прямо противоположный людендорфовский подход, заключающийся в воспевании войны самой по себе. Иначе говоря, если для пацифиста война по своей природе это зло, а для радикального милитариста — благо, несущее с собой очищение, мобилизацию и проявление лучших качеств нации, то для Клаузевица война это просто война, объективная реальность, порой, неизбежность, нуждающаяся в изучении ее целей и средств.

Цели у войны всегда политические, а сама она является средством для их достижения. Если политических целей невозможно добиться мирными средствами, для этого прибегают к средствам военным. Соответственно, выбор оптимального средства достижения цели, соотношение цели и средств, цена достижения цели — все это должно рассматриваться при принятии политического в своей основе решения об использовании войны или отказе от ее использования. Ну, а профессиональные военные в свою очередь являются исполнителями поставленных перед ними задач, и не более.

Поэтому, использование войны вне рационального политического целеполагания, начало войны без определенных целей и необходимых для этого средств, выход войны из под политического контроля и ее превращение из средства в цель — все это является нарушением принципов политической войны.

Не так смотрел на войну Людендорф. Если для Клаузевица война была средством достижения политических целей и исключением из состояния мира, воспринимаемого как нормальное (максима «всякая война заканчивается миром» подходит именно для концепции политической войны), то для Людендорфа она была и сутью, и целью политики, и благом, ибо именно в войне происходит выковка и постоянное становление нации и ее идеальных представителей — воинов.

Перефразируя выражение Клаузевица, подход сторонников тотальной войны, проповедовавшейся Людендорфом, формулируется так: «Политика — это достижение целей войны мирными средствами». Соответственно, если в концепции политической войны война является инструментом политики и служит ей как средство цели, то в концепции тотальной войны политика является инструментом войны и призвана на войну работать и ей служить.

В концепции тотальной войны, которая является милитаристской в полном смысле этого слова, мир может рассматриваться как исключение, передышка, причем, весьма условная, ибо он должен служить исключительно подготовке к новой войне. Война таким образом является не исключением из правила, а самим правилом, причем, если между государствами и нациями устанавливаются дружеские отношения, то только с целью совместных действий против общего врага.

В концепции политической и тотальной войны интересно отношение к войне не только политики, но и экономики. Для первой очевидно, что война является серьезной нагрузкой на экономику и соответственно планирование и ведение войн должно соизмеряться с наличными экономическими ресурсами и возможностями государства. Людендорф и национал-социалисты считали, что попытка вести войну таким образом, сочетая ее с пусть и ограниченными военными законами, но все равно капитализмом и буржуазным гражданским обществом, привели Германию к краху. Вместо этого они предлагали тотальную мобилизацию, когда экономика должна быть всецело подчинена войне, служить ей. Отсюда и принципиально новый общественный и экономический строй, который должен был это обеспечить — национал-социализм.

Интересно, что во Второй мировой войне, в которой Германия полностью соответствовала идеалу Людендорфа, основную ее тяжесть на себя приняли две машины тотальной мобилизации - «фашистская» (в лагерь с этим условным названием входили помимо нацистской Германии еще и фашистская Италия и императорско-милитаристская Япония) и советская. Фашистская проиграла, советская формально выиграла, но основным выгодоприобретателем от этой победы стали страны капиталистического или, как их было принято называть в СССР, буржуазно-демократического лагеря. Помимо серьезного военного вклада в виде войны на море, в Африке, в Тихоокеанском регионе и Европе, начиная с 1944 года, они же, а именно США и Великобритания, внесли немалый экономический вклад в победу СССР на его участке фронта — в виде поставок оружия и оборудования.

Поражение Германии и конечный успех капиталистического Западного лагеря стали новой причиной для переоценки военно-политических концепций 20-40-х годов прошлого века. Как было указано ранее, Людендорф и его сторонники формулировали свою концепцию тотальной войны и мобилизации на фоне поражения кайзеровской Германии, которая участвовала в Первой мировой войны, руководствуясь классической концепцией Клаузевица. Однако Германия, организованная для тотальной войны по модели Людендорфа, проиграла и во Второй мировой войне, причем, с еще более катастрофическими и унизительными последствиями, чем в прошлый раз. Да, победы немецкого оружия и успехи немецкой военно-политической машины во Второй мировой войне были ошеломительными. Государство территорией размером с нынешнюю Украину сумело завоевать всю (кроме союзных стран) западную, северную, южную и центральную Европу и большую часть восточной, дойдя за несколько месяцев войны до Москвы. И это при том, что одновременно на море оно воевало с крупнейшей военно-морской империей Великобритании, а также вело против нее сухопутную войну в Африке. Тотально мобилизованные немцы сделали все, что было можно и что было нельзя, они воевали максимально эффективно, организованно, талантливо, самоотверженно. Но несмотря на все это, проиграли.

И это нас подводит к тому, что экономика на самом деле является частным случаем более общей проблемы — ограниченности ресурсов. Ресурсов Германии и тех, что оказались в ее распоряжении, банально не хватило для войны со всем остальным миром, объединившимся против стран Оси. И не могло хватить. У нас в таких случаях часто говорят о том, что, мол, мусульмане одновременно воевали против Персии и Византии, и ничего. Воевали, но по-другому, и это была принципиально иная война, чем тотальная — вторая или даже первая мировая. По описанию жизни сподвижников, начиная с джихада против многобожников Мекки, видно, что военные походы у них чередовались с мирной жизнью, к которой они возвращались, и даже между самими враждующими сторонами сохранялись изъятия из их вражды в виде торговли и путешествий. Что, кстати, гораздо больше соответствует реалиям современной т. н. гибридной войны, например, между Россией и Украиной, которая сочетается с наличием между ними торговых и дипломатических отношений. Войну с Византией и Персией мусульмане вели серией военных кампаний. И если Персия была завоевана достаточно стремительно (на фоне ее поражения в войне с Византией, признанной «мировой войной VII века»), то война с Византией у мусульман растянулась на полтысячелетия. И строго говоря, это была не одна война, но совокупность войн, которые вели разные государства, в совершенно разных исторических и геополитических условиях.

Особенностью тотальной войны, которую можно было наблюдать на примере второй мировой войны, является то, что она практически не оставляет пространства для мирной жизни и в том числе мирных экономических отношений, особенно, между враждующими государствами. Весьма важным фактором, повлиявшим на трансформацию характера такой войны стало появление новой силы — аэрократии, значение которой описал другой немецкий полемолог и политический философ — Карл Шмитт. Если раньше даже в условиях тотальной войны на суше или на море за линией фронта оставалось безопасное пространство — тыл, то с появлением военно-воздушных сил такое понятие становилось относительным, что показали массовые бомбардировки англичанами Дрездена, когда за два дня бомбардировок этот город был практически уничтожен с несколькими сотнями тысяч погибших от них жителей. Кульминацией этой тенденции стало появление оружия массового уничтожения нового типа — ядерного, способного реализовывать концепцию тотальной войны в абсолютно полном смысле.

То есть, тотальная истребительная война, причем, истребительная в отношении не только людей и созданной ими цивилизации, но и в отношении самой экосистемы (на что в Исламе, кстати, наложены серьезные ограничения) — это принципиально иная по своей природе война, чем та, что вели мусульмане на заре своей истории.

Тотальная война, холодная война, гибридные войны как явления одного порядка

Тотальная война позволяла немцам вести ее не жалея сил, но неудивительно, что выиграли ее (то есть, воспользовались плодами этой победы в полной мере) те страны, в основе политики которых лежала экономия ресурсов, будь то экономических или человеческих. Что неудивительно, если учесть, что при нынешнем уровне истребительных технологий, достигнутых человечеством, ставка на безлимитную войну в логическом развитии гарантированно ведет к уничтожения всего человечества, как минимум, созданной им цивилизации.

Но значит ли это, что концепция тотальной войны Людендорфа оказалась полностью несостоятельной полностью, и что война вернулась строго в рамки изъятия из состояния мира, которые предполагает за ней классическая концепция Клаузевица?

Незамедлительно пришедшая на смену Второй мировой войне Холодная война показала, что это не так. «Холодная война», кстати, это совершенно новое понятие, призванное определить условный мир, при котором между противостоящими друг другу блоками нет тотальной войны, подобной первой и второй мировой, существуют дипломатические и некоторые хозяйственные взаимоотношения, но при этом полным ходом идет конфронтация во многих сферах.

В 60-70-е годы прошлого века бывший офицер царской армии, русский белый эмигрант и непримиримый антикоммунист, полковник Евгений Эдуардович Месснер разработал новую концепцию «мятеже-войны». По сути, Месснер задолго до нашего времени описал в ней на примере действий, координируемых СССР во всем мире, то, что в последние годы получило известность под именем «гибридной войны», которую Кремль и сидящие в нем чекисты ведут против своих противников в Западном мире, что, собственно, они делали все время своего существования, разве что с перерывом на Перестройку и ельцинский период.

Информационные войны, идеологические войны, культурные войны, шпионские войны, а также прокси-войны, то есть, войны руками третьих стран (СССР против США во Вьетнаме и США против Вьетнама в Афганистане и т.д.), безостановочно идущие в мире, позволяют сделать вывод о том, что истина где-то посередине между концепциями ограниченной и тотальной войны. С одной стороны, на достигнутом развитыми странами уровне истребительных технологий полномасштабная война с примерно равным противником становится слишком большой роскошью, чтобы прибегать к ней без самой крайней необходимости. С другой стороны, ни о каком полноценном мире говорить не приходится — просто войны против противника переносятся с полей сражений в другие сферы, либо ведутся чужими руками на чужой территории, но в итоге именно война остается и сутью политики, и ее продолжением другими средствами.

А что у современных мусульман?

Теперь обратимся к тому, какие взгляды на войну существуют в современной исламской среде. Сегодня в пространстве исламской или околоисламской мысли бросаются в глаза два полюса. Первый - это сторонники мантры о том, что «Ислам религия мира», из которой вытекает осуждение любого насилия и терроризма в частности (вплоть до заявлений о том, что «террористы это не мусульмане»), отрицание законности наступательного джихада и многое другое в том же духе. Второй — это представители прямо противоположного лагеря, заявляющие, что решение главных проблем мусульман сегодня «в сабле», что война в наши дни является индивидуальной обязанностью всех взрослых мусульман (как минимум, мужчин), что эта обязанность должна выполняться даже без наличия государства, способного мобилизовывать их в армию, путем атаки индивидуально выбранных целей, которыми являются практически все немусульмане, военные и мирные (разве что за вычетом женщин и детей, но не всегда) в основных странах, с которыми соприкасаются мусульмане.

Показательно, что дискуссия между представителями этих подходов почти всегда ведется не в в рационально-политическом, а в этическом русле. При этом, если одни будут заявлять, что убивать людей, в частности невиновных, в частности в намеренно направленных на них атаках плохо, то другие будут указывать на то, что в отношении мусульман делается то же самое и, следовательно, они должны отвечать тем же («воюйте с ними так, как они воюют с вами, но не приступайте»). На уровне более религиозно грамотных мусульман эти дискуссии могут приобретать правоведческий характер, выливаясь в обсуждение условий действительности или обязательности джихада. И крайне редко рассматриваются вопросы о политической сущности войны, ее соотношении с целями и средствами политики, о видах войн, которые ведутся в современном мире, том, как они сопряжены друг с другом и т. д. И уж тем более редко по этим вопросам случаются осмысленные дискуссии, не сводящиеся к закидыванию друг друга «доводами» в виде специально отобранных цитат для подкрепления своих позиций.

Интересно соотнести два указанных отношения к войне и насилию в исламском пространстве с рассмотренными ранее полемологическими концепциями.

Первый «Ислам — религия мира» выглядит как явный инфантилизм, в соответствие которого действительности к тому же мало кто верит, в связи с чем он уже давно превратился в мем исламофобов, использующих его при очередном теракте. Этот подход «за все хорошее, против всего плохого», очевидно, не соответствует даже концепции политической войны, к которой было бы наиболее целесообразно апеллировать тем, кто пытается доказать, что Ислам это не религия бессмысленного и контрпродуктивного насилия, а религия, способная контролировать насилие, как применяя его, так и воздерживаясь от его применения, когда это надо. Вместо этого адепты «религии мира» ведут себя так, как будто бы Ислам это не цивилизация, утвердившаяся на мечах на нескольких континентах, а аналог учения Льва Толстого о несопротивлении злу насилием.

Второй же описанный выше подход очевидно совпадает с концепцией тотальной войны Людендорфа в основных ее моментах, начиная от бессмысленности политики вне войны, до рассмотрения войны как блага, очищающего общество и позволяющего проявить его членам свои лучшие качества.

Впрочем, есть и серьезная разница, один из аспектов которой нами рассматривался в предыдущей публикации “«Хвосты коров» и «боевые кони»”. Прежде, чем вступить в тотальную войну, Германия под руководством последователей доктрины Людендорфа осуществила тотальную мобилизацию, в том числе в военно-промышленной, научно-технической, логистической (строительство автобанов) и социальной сферах. И в этом смысле очевидно основное различие — немецким реваншистам и милитаристами было ясно, что вести тотальную войну может только тотальное государство, для создания которого необходимо решить вопрос взятия политической власти. Кстати, поначалу это пытались сделать с наскока и именно силой — т. н. пивной путч 1923 года, в котором вместе с Гитлером участвовал и Людендорф, назначенный повстанцами командующим Германской армии, закончился разгромом и пленением его участников. Сидя в Ландсбергской тюрьме, Гитлер кардинально переосмыслил методы борьбы за власть, изложив свои новые взгляды в известной книге «Моя борьба». Нет, он не стал пацифистом — наличие у его партии военизированного крыла в условиях использования политического насилия коммунистами, вдохновленными примером своих единомышленников в России, рассматривалось им как условие ее выживания и успешной деятельности. Отсюда и идея штурмовых отрядов (SA), которые были призваны обеспечивать защиту пропагандистских мероприятий партии и безопасность ее членов. Основным же методом своего движения фюрер считал пропагандистское завоевание масс и важных слоев нации и использование механизмов парламентской демократии включая выборы и трибуны парламента с целью их разрушения изнутри и установления режима национальной диктатуры.

Для решающего рывка к власти в 1933 году Гитлер решил сделать ставку на армию и деловые круги, представив им себя не в качестве демагога-популиста, а в качестве ответственного лидера, способного обеспечить в стране порядок и остановить коммунистов, которые рвались к власти так же, как и он. Такая ставка себя оправдала и 30 января 1933 года президент Гиндебург назначил Адольфа Гитлера как лидера самой крупной парламентской фракции канцлером страны. Можно было бы сказать: вот тогда-то он и начал строить тотальное государство и осуществлять тотальную мобилизацию, чтобы спустя шесть лет перейти к тотальной войне. И это действительно так, но этому предшествовало решение проблемы, которая имеет непосредственное отношение к теме данной статьи — соотношения насилия и политики. Дело в том, что соратники Гитлера из тех самых охранных отрядов SA, которые рассматривали себя как боевой авангард партии, были разочарованы альянсом своего вождя с прусским генералитетом и крупным капиталом, которых он до этого так много и резко критиковал. От Гитлера требовали доведения до конца «подлинной национал-социалистической революции» через передел собственности и преобразование армии в революционную, на основе SA. В свою очередь новые союзники Гитлера требовали от него определиться — он либо должен был разобраться со своими неуемными сторонниками, угрожающими выйти из под контроля, либо немецкий генералитет был готов взять власть в свои руки, устранив и Гитлера, и его партию. Поставленный перед таким выбором, 30 июня 1934 года Гитлер провел акцию, вошедшую в историю под названием «Ночи длинных ножей», в ходе которой были уничтожены сотни нелояльных партийцев и штурмовиков во главе с из лидерами Эрнстом Ремом и Грегором Штрассером. Для этой цели им была использована новая структура лично и безоговорочно преданных ему охранных отрядов (SS), для которой эта акция стала звездным часом и началом ее превращения в ведущую спецслужбу того тотального государства, к строительству которого Гитлер теперь мог приступать при поддержке истеблишмента страны.

Во всем этом мы видим разительные отличия немецких адептов доктрины тотальной войны от последователей ее современной версии в исламском пространстве. Если бы первые действовали методами вторых, они бы сосредоточили свою деятельность на террористических атаках на режим Веймарской республики и партизанской борьбе против французских оккупантов Рура. Кстати, таких деятелей в среде германских реваншистов тоже хватало и их Гитлер осудил в книге «Моя борьба». Подобно этому Ленин ранее осудил эсеров, сделавших ставку на террор, считая что для революционного движения это путь в тупик, и что вместо этого оно должно сосредоточиться на распространении своих идей (пусть и в подполье, пусть и из эмиграции), ожидая подходящего момента для прихода к власти, после чего и можно будет прибегать к революционному насилию.

То есть, и Гитлер, и Ленин, которые каждый по-своему руководствовались концепцией тотальной войны (в коммунистическом варианте — классовой), при этом были твердо убеждены, что насилие должно быть подчинено политическим руководству и целесообразности и были категорически против его выхода из политических берегов. В этом и заключалось их отличие от сторонников стихийного насилия и террора, делегированного массам, в рамках которого каждый носитель данной идеи получает право и возможность самостоятельно выбирать цели атаки и принимать решение о ее проведении.

Изменение отношения к войне после 1945 году характер и причины которых мы описали выше, в сфере политико-идеологического противостояния имеют непосредственное отношение к теме культурных войн (войн за культурную гегемонию), которая была освещена в статьях «Глобальный политический дискурс и Ислам», «Глобальный левый проект и его уроки для мусульман», «Исламский меньшевизм и культурный консерватизм в Турции». По-большому счету ставка на них как на новые виды войны, понимаемой в качестве основы не только политики, но и культуры, должна рассматриваться не как предпочтение войне мира, но как диверсификация тотальной войны в новых условиях и новыми методами.

С другой стороны, идеолог и лидер одной из наиболее известных культурных революций — Мао Цзедун известен своим высказыванием «винтовка рождает власть», да и сам пришел к власти именно в результате многолетней гражданской войны. Так что, метод взятия власти силой оружия, а не только посредством достижения культурной гегемонии также сохранил свою актуальность, однако, крайне важно понимать эту цитату и формулу Мао правильно. Будучи марксистом-ленинцем, а не стихийным повстанцем, Мао рассматривал винтовку как ultima ratio или решающий довод в борьбе за власть. Тем не менее, его применению предшествовал длительный этап борьбы сугубо политической в виде организации Компартии и завоевания ею ведущих позиций внутри китайского национально-освободительного движения. Поэтому винтовка у Мао именно рождает власть, а не зарождает, не зачинает — она становится своего рода повитухой при рождении власти, в то время как для ее зачатия и успешного вынашивания требуются меры сугубо политического характера, включая и наличие политической организации, контролирующей насилие. В противовес ей концепция всеобщей обязательной и индивидуальной войны, не нуждающейся в политической организации, которая рассматривается как препятствие для нее в наши дни (например, у Абу Мусаба ас-Сури), отрицает саму основу войны как политического процесса. Вместо этого она фактически рассматривается как магический процесс, подобно концепции саморегулирующегося рынка у либеральных экономистов.

Кто сегодня ведет войны?

Характер войны в ее соотношении с политикой это вопрос, напрямую связанный с не менее важным вопросом — субъектом войны. Очевидно, что субъектом и классической политической войны и, как мы показали, тотальной войны в представлении ее немецких теоретиков и практиков является государство.

Исключением может быть только один вид войны — партизанская (а также гражданская как повстанческо-антиповстанческая), политическая специфика которой достаточно обстоятельно была разобрана Карлом Шмиттом в его работе «Теория Партизана», а также ранее упомянутым Е.Месснером. Что касается их специфики в области субъектности, хотя, на первый взгляд, в партизанской войне против государства воюют парамилитарные формирования (партизаны), как указывали оба этих автора, в эпоху глобальной политической поляризации эти войны чаще всего используются конкурирующими государствами для сведения счетов и нанесения ударов по противнику чужими руками, а именно руками этих партизан. Так было во Вьетнаме, где СССР поддержал вьетнамских партизан против американской регулярной армии, и так было с точностью наоборот а Афганистане, где США и их многочисленные союзники в Исламском мире поддержали афганских партизан — моджахедов против советской регулярной армии.

Как показывает практика, в современном мире для успешного противостояния партизан регулярной армии мощной военной державы, особенно на длинной дистанции, нужна та или иная поддержка других государств, будь то тыловая, логистическая, политическая, экономическая и т. д. Без такой поддержки или при ее иссякании партизанские силы лишь в редких случаях способны длительное время противостоять государственно-антипартизанским, для чего обычно требуется наличие благоприятных условий - ландшафтно-географических, демографических и историко-политических.

Не так все просто с тотальными войнами нового типа, они же гибридные войны понимаемые как совокупность войн информационных, экономических, кибернетических, политических дестабилизаций стран и режимов с помощью различных НПО и т. д. С одной стороны, очевидно, что государства играют в их ведении важную роль, выступая заказчиком и спонсором, а зачастую и исполнителем соответствующих мероприятий. С другой стороны, в силу специфики подобных войн многие из этих действий оно не может позволить себе проводить напрямую ни по репутационным (формально-юридическим) соображениям, ни в силу того, что они гораздо лучше получаются у негосударственных структур, занимающихся соответствующей деятельностью.

Более того, в ряде случаев характер этих войн и роль их участников вообще позволяет поставить под сомнение вопрос о взаимоотношениях негосударственных структур с государственными. К числу таковых, например, относится деятельность американского финансиста Джорджа Сороса, действия которого обрушивали финансовые рынки, а вместе с ними и режимы в странах Юго-Восточной Азии. Действовал ли он в интересах США как государства и во взаимодействии с их спецслужбами? Однозначно утверждать, а тем более доказать это трудно, особенно с учетом того, что в последнее время власти самих США, а именно команда нового президента Дональда Трампа, обвиняют Джорджа Сороса в деятельности против американских национальных интересов. Тем более это касается его нынешней деятельности, направленной на транспортировку, распределение и адаптацию как можно большего количества беженцев из Ближнего Востока и Африки в странах ЕС, которая вызвала настолько жесткое сопротивление нынешних властей Венгрии, что фонд Сороса был вынужден свернуть в ней свою деятельность. И это при том, что отношения с нынешними властями Америки у их венгерских коллег самые лучшие.

Из этого в свою очередь вытекает еще один вопрос — а что собственно можно рассматривать в современном мире как государство и его интересы? И как их отличить от того, что за них выдается отдельными группами, действующими изнутри этих государств, но при этом имеющими наднациональную природу, а государства эти рассматривающие как проницаемые барьеры? Транснациональные компании и глобалисты, закрытые общества и клубы — это еще одни субъекты новых тотально-гибридных войн, которые в свою очередь уже сами используют государства как инструменты, по крайней мере, стремятся к этому.

Вопросы, которые должны возникнуть у мусульман по итогам размышлений на эти темы, на мой взгляд таковы: какова сегодня реальность мусульман в этих войнах, и что требуется, чтобы носители Ислама из объекта и инструмента, каким они являются во многих случаях, могли стать субъектом, способным участвовать в них в своих интересах?