Сквозь призму описанного в статьях «Глобальный политический дискурс и Ислам» и «Глобальный левый проект и его уроки для мусульман» было бы интересно проанализировать происходившее в то же время в одной из ключевых для современного Исламского мира стран — Турции.
Ниже я постараюсь показать, почему Турцию стоит рассмотреть отдельно перед тем, как подступаться к большой и сложной проблеме - «глобальный исламский дискурс». Последний следует анализировать как попытку глобальной исламской альтернативы глобальным же политическим дискурсам, описанным в предыдущих статьях, тогда как исламские проекты, имевшие и имеющие место в Турции, подчинялись логике доминирующих глобальных дискурсов и отталкивались в своем развитии от них.
Непонимание значительной частью мусульман процессов, происходивших и происходящих с исламскими проектами в Турции, объясняется именно игнорированием вышеуказанного обстоятельства. Хочу оговориться, что ту же ошибку допускал и я сам, долгие годы рассматривая исламские проекты в Турции в контексте некого глобального исламского проекта или дискурса и игнорируя при этом как их глубинные национально-исторические основы, так и их вписанность в общеглобальный (а не исламский) контекст. Поэтому, переоценка характера этого проекта в его нынешним виде под давлением фактических обстоятельств, побуждает и меня самого пересмотреть систему координат, в которой он исторически реализовывался.
Типичное видение исламского проекта в Турции заключается в том, что он является проектом восстановления общеисламского, если не государства, то единого политического пространства, каковым был Османский халифат. Ему в свою очередь противостоит секуляристский, националистический — кемалистский проект Турции как светского национального государства, поддерживаемый Западом и шире, врагами мусульман.
Несоответствие таким представлениям и вытекающим из них ожиданиям действий представителей самого турецкого исламского проекта уже породили, порождают и, несомненно, еще породят немало разочарований, с одной стороны, и попыток прятать голову в песок, обманывая себя и/или других, с другой стороны. Меж тем, лучше смотреть на вещи трезво, открытыми глазами, если не принимая, то, по крайней мере, понимая их, такими, какие они есть, а не такими, какими их хотелось бы видеть.
Чтобы разобраться с этим непониманием, придется рассмотреть турецкий исламский проект в системе реальных, а не воображаемых национально-исторических и глобально-политических координат.
«Вехи на пути»
Прежде всего, следует зафиксировать основные вехи или реперные точки политического измерения турецкого исламского проекта.
Как известно, период власти самого Мустафы Кемаля и его преемника Исмета Иненю, возглавлявших «ортодоксально-кемалистскую» Народно-Республиканскую Партию (CHP), характеризовался воинствующим антиисламским настроем.
В 1950 году, после почти трех десятилетий монопольного правления CHP потерпело поражение на выборах от Демократической Партии (DP), представитель которой Аднан Мендерес стал премьер-министром Турции, в последующем свергнутым и казненным в 1960 году военной хунтой, которая временно вернула к власти Исмета Иненю для формирования транзитного правительства.
Так как правление Мендереса и DP сопровождалось ощутимым исламским возрождением, включая возвращение азана на арабском языке вместо турецкого, отмену множества запретов в отношении мусульман, строительство новых мечетей и т. п., многие мусульмане воспринимают их в первую очередь как представителей исламского проекта, считая все остальные элементы и составляющие их политики несущественными и не представляющими особого интереса. Меж тем, внимательный их анализ в контексте национально-турецкой и глобальной политики того времени позволит нам увидеть некую матрицу, в рамках которой турецкий исламский проект будет развиваться и в последующем.
Правительство Мендереса существенно отличалось от «ортодоксально-кемалистского» не в одном, а в трех отношениях. Первое уже было указано выше — это лояльное отношение к Исламу вместо воинствующе-негативного. Второе — это экономический либерализм и классической капитализм вместо государственного вмешательства в экономику и ее регулирования. Наконец, третье — это прозападная внешняя политика, апофеозом которой стало вступление Турции в НАТО, вместо политики нейтралитета и лавирования между основными мировыми лагерями, присущей предыдущей власти.
Да-да, вопреки тому, что принято считать в определенных исламских кругах о прозападных кемалистах и антизападных исламистах в Турции, в блок НАТО эту страну привели не радикальные кемалисты, а именно происламские силы. Османское государство, как и все многонациональные империи того времени (Австро-Венгерская и Российская) окончательно развалилось именно в результате вступления в Первую мировую войну, а потому Мустафа Кемаль, строивший свою политику на противоположных принципах, успешно пытался удержать Турцию от ввязывания в конфликты за ее пределами. Исмет Иненю чуть было не перечеркнул результаты этой политики, желая не просто включить Турцию в «антифашистский союз» либерального Запада и Советской России, но и рассматривая возможность предоставления территории Турции для размещения войск последней (!). Хвала Аллаху, этому безумию было не суждено сбыться (ведь, войдя в Турцию, советские войска уже бы не ушли из нее, а она сама превратилась бы в коммунистическую страну) только потому, что СССР сам внезапно заключил пакт Молотов-Риббентроп с Германией в 1939 году. При этом, справедливости ради, «антифашистских» взглядов в руководстве CHP придерживались не все — например, одна из ее ключевых фигур Реджеп Пекер в целом тяготел именно к «фашистскому» блоку, разделяя по ключевым позициям его политическую философию.
Так или иначе, но при власти «ортодоксальных кемалистов» Турции удалось пропетлять между тремя противоборствующими мировыми лагерями, оставшись нейтральной страной. Однако после Второй мировой войны и начала войны Холодной с возникновением двухполярной системы, вопрос встал уже ребром. И именно Мендерес добился вступления Турции в НАТО в 1952 году, причем, ценой участия турецких военных в войне в Корее против ее коммунистической северной части, которую официальные турецкие религиозные деятели объявили джихадом против безбожников-коммунистов.
И характер, и история отношений НАТО с Турцией понимаются сегодня в исламской среде совершенно превратно — как поглощение и установление контроля Западом страны — потенциального Халифата, вокруг которой может объединиться весь Исламский мир. Однако в 1950 году никакого «Исламского мира» как геополитического субъекта уже не существовало, а были, с одной стороны, Советский блок, повсеместно экспортирующий коммунистическо-атеистические режимы, с другой стороны, еще не леволиберальный, а просто антикоммунистический Запад, стремящийся ему в этом помешать. Что в этих условиях должны были выбрать силы, отстаивающие, в том числе, исламские ценности?
Ответ на этот вопрос очевиден, хотя наверняка найдутся те, кто возразят, что можно было ни к кому не присоединяться вообще, продолжая сохранять нейтралитет. Теоретически можно было, однако, стратегически важные последствия вступления Турции в НАТО стали понятны позже.
В первый раз, во время турецко-греческой войны и захвата Турцией северного Кипра в 1974 году. Не будь Турция сама членом НАТО, это было бы невозможно, так как в этом случае нападение на одного из ее членов (Грецию) внешней страной привело бы к отпору со стороны всего Запада, тогда как использовав свое членство в альянсе, Турция сумела решить важнейший для себя вопрос.
Во второй раз, во время малоизвестной холодной гражданской войны в Турции, которая шла с 1976 по 1980 годы и закончилась тем, что армия взяла власть в свои руки. Однако если в 1960 году, когда свергли и казнили Мендереса, это было скорее реакцией на новую политику Демократической Партии, которая начала устанавливать свои порядки и теснить «ортодоксальных кемалистов», то в конце 70-х годов Турция стояла на пороге коммунистической революции. На улицах страны шли столкновения между радикальными левыми, добивающимися социалистической революции (не будем забывать — в это же время во Франции происходит «Парижская весна») и правыми силами — националистами, начинающими апеллировать к Исламу. О масштабе этих событий говорит то, что в общей сложности в них погибло свыше 5000 человек при примерно 10 политических убийствах ежедневно. Именно в ходе этой гражданской войны в составе единого обще-левого турецкого движения родилось его боевое курдское крыло — Рабочая Партия Курдистана во главе с Абдуллой Оджаланом. Оно разворачивает полноценные партизанские действия на юго-востоке страны, которые могли либо закончиться их отделением от Турции, либо привести к ее захвату объединенными левыми силами. Все это, разумеется, поддерживалось Советским блоком и, в частности, его стратегическим форпостом в регионе — асадитской Сирией, на территории которой позже, после разгрома в Турции, нашли приют отряды и руководство РПК.
То есть, вопрос предельно четко стоял как «кто кого», ибо все попытки мирного урегулирования кризиса увенчались безуспешно. В этой ситуации в Турции произошло то же, что в 1973 году произошло в Чили, власть в которой захватила армия во главе с Пиночетом — правые, консервативные, националистические круги с помощью военной силы взяли в руки власть и подавили левое движение чрезвычайными методами. Само собой, при сочувствии и поддержке Западного блока.
В столкновении воинствующих левых и правых происламские силы поддержали вторые. И, опять же, может возникнуть вопрос — а почему они не могли стать третьей силой, тем более, что рядом был Иран, где в 1979 году произошла т. н. «Исламская революция», провозгласившая лозунг «Ни Запад, ни Восток — Исламская Республика!». Проблема, однако, была в том, что в отличие от Ирана в Турции религиозные силы были слишком слабы, чтобы самостоятельно бороться за власть — у них не было ни той системы автономных мечетей и медресе, сохраненных шахским режимом в Иране в руках духовенства, ни своего Хомейни. В таких условиях начни они войну на два фронта, и это сыграло бы только на руку левым радикалам, приведя либо к захвату ими Турции, либо к ее распаду в кровопролитной гражданской войне.
И надо сказать, что эта ставка — на сотрудничество мусульман с новым военным режимом оправдалась. Его неофициальной идеологией стал т. н. «турецко-исламский синтез», рассматривающий Ислам как национальную религию турок, а национальное единство турок как единство религиозное. По всей стране появились очаги распространения этой идеологии — буквально «Очаги просвещения» или «Интеллектуальные очаги» (Aydınlar Ocağı) – клубы интеллектуалов, занимавшихся внедрением новой идеологии в сферу образования, культуры и науки.
В прошлой статье мы рассматривали доктрину культурной гегемонии и органических интеллектуалов как передового отряда ее завоевания, разработанную левым теоретиком Антонио Грамши, а также ее реализацию в послевоенной Европе. Так вот, Турция времен «турецко-исламского синтеза» и «очагов просвещения» это классическая иллюстрация этой идеи, но только того, как она реализовывается не левыми, а их противниками — правыми.
Последствия этой культурной революции были долгосрочными, несмотря на то, что сам военный режим просуществовал всего несколько лет. В 1983 году на выборах (правда, с ограниченным числом участников) к власти пришел новый Мендерес — Тургут Озал. Курс его новообразованной партии «Родина» (ANAP) мало чем отличался от политики DP Мендереса — неудивительно, что в 2009 году эти партии даже объединились. Либеральный капитализм в экономике (неолиберализм), поощрение религиозных ценностей (консерватизм) и прозападная внешняя политика (антикоммунизм) - таковы были политические установки, базой для которых стала платформа «турецко-исламского синтеза».
И, опять же, напомним, что когда мы говорим о прозападной политике, надо иметь в виду, что в этот момент сам Запад находился в состоянии интеллектуальной гражданской войны между леволиберальными и правоконсервативными силами. Тургут Озал четко ориентировался на последние, считал себя их представителем в Турции и вдохновлялся политикой Рональда Рейгана, совмещавшего экономический либерализм с библейским консерватизмом и поддержкой христианских религиозных движений и ценностей.
Озал оставался у власти на протяжении 10 лет и умер, будучи уже президентом (до 1989 года он был премьер-министром) в 1993 году. Его преемником стал Сулейман Демирель, надежды на которого возлагал еще Аднан Мендерес, а возглавляемая им Партия Справедливости (AP) считалась преемницей мендересовской DP (после запрета AP в результате переворота была воссоздана как Партия Истинного Пути - DYP).
В 1996 году именно благодаря коалиции с этой партией, возглавляемой на тот момент Тансу Чиллер, премьер-министром Турции смог стать глава победившей Партии Благочестия (Рефах), самый радикальный в легальном политическом поле Турции (и неоднократно оказывавшийся за его пределами) Неджметтин Эрбакан, взрастивший нынешнего лидера Турции Реджепа Тайипа Эрдогана. Однако о них мы поговорим чуть позже.
Правое и левое в турецкой политике
Итак, как видно, во всех ключевых моментах проявлениях исламского фактора в турецкой политике, это происходило на классической для западной системы координат правой политической платформе. Аднан Мендерес и его Демократическая Партия, турецко-исламский синтез при военном режиме 80-х, Тургут Озал и его «Родина», Сулейман Демирель и его Партия Истинного Пути, Неджметдин Эрбакан, который создал коалиционное правительство с этой партией. И, наконец, Партия Справедливости и Развития (AKP) Реджепа Тайипа Эрдогана, созданная после запрета партии «Рефах» и смещения военными ее лидера Эрбакана с поста премьер-министра.
Надо понимать, что AKP фактически и была призвана вернуть турецкие исламские силы на магистральный для них политический путь — либерально-консервативный путь Мендереса, Озала, Демиреля, после того, как с него уклонился Эрбакан, о чем мы поговорим отдельно. И несмотря на изменение политического курса позднего Эрдогана, пришел к власти он именно на этой платформе.
Но если происламские силы в Турции проявляли себя как западные правые, можно ли сказать, что их противники - «кемалисты», как их принято понимать, были левыми в западном понимании? Вопрос этот непрост, но если разделить его на две составляющие, разобраться с ним будет легче. Для этого вместо рассуждений о кемализме как чем-то едином следует разделять идейный кемализм Мустафы Кемаля и его единомышленников («ортодоксальный кемализм»), и кемализм практический как даже не идеологию, а базис «глубинного государства» в Турции.
Начнем с первого. Как бы это многим не нравилось, законным представителем идейного кемализма в современной Турции является прежде всего созданная Мустафой Кемалем партия — CHP. Является ли она левой? Безусловно, и это зафиксированный факт международной политики, ведь она официально является партией — членом Социалистического интернационала (Социнтерна), всемирного объединения левых, социал-демократических сил.
Совершенно очевидно, что мировоззренческая база самого Кемаля и его идейных единомышленников - «ортодоксальных кемалистов» была радикально-левой: атеизм, культ науки и просвещения, прогресса, представления о необходимости эмансипации женщины, взгляд на религию как на тормоз для развития («опиум для народа») и т. п. В своей «Интеллектуальной биографии Ататюрка» турецкий профессор-историк Шюкрю Ханиоглу тщательно описывает источники формирования мировоззрения Кемаля, одним из которых был т. н. «научный материализм», получивший распространение в кругах турецкого «образованного общества» в конце XIX века. Более того, как следует из приводимых им цитат Мустафы Кемаля, тот был последователем наиболее примитивной версии этого мировоззрения, которая в СССР называлась «вульгарным материализмом». В поздней Османской империи одним из рупоров этих взглядов был журнал, цинично названный «Иджтихад», который легально распространял атеистические и богоборческие воззрения, что, кстати, стало одним из доводов, использованных лидерами арабского восстания 1916 года для обоснования его легитимности с исламских позиций.
Правда, в данном случае затруднение может вызвать тот факт, что многие идеи, витавшие в тех кругах, в последующем стали питательной средой для идеологии не только коммунистического, но и нацистского материализма, включившего в себя дарвинистские воззрения о борьбе видов и естественном отборе. Этот фактор стоит принять во внимание, особенно с учетом того, что сам итальянский фашизм первоначально зародился в недрах итальянского левого движения — его основатель Бенитто Муссолини был главным редактором ведущей социалистической газеты «Avanti!» и в тот момент придерживался демонстративно атеистических и нигилистических взглядов. Поворотным пунктом для разворота Муссолини к более правому и консервативному мировоззрению стал национализм, что роднит его с Кемалем и Кемаля с ним и итальянским фашизмом. О национализме Кемаля и кемализма в этом контексте мы поговорим отдельно, но пока стоит отметить, что на том этапе исторического развития национализм само по себе левым взглядам не противоречил — ведь не только «Великая французская революция» 1789 года начиналась с апелляции к «Нации», но и для самого марксистко-ленинского движения поддержка национально-освободительных антиколониальных движений с целью привнесения в них левой повестки была одним из приоритетов.
Именно этот фактор использовался Кемалем для установления союзнических отношений с Советской Россией, у которых был и ярко выраженный идейный аспект: в Турции идеи кемалистско-коммунистического союза пропагандировала группа Kadro с одноименным журналом, а в СССР их единомышленниками были Мирсаид Султан-Галиев и его сторонники, пока их деятельность не прикрыл Сталин.
При этом как националист Кемаль не клал все яйца в одну корзину и также налаживал отношения с «фашистскими» режимами Европы, апеллируя к общей националистической основе. Классифицируя эту двойственность в терминах политологии, можно сказать, что идейно Кемаль был левым националистом, что отчасти сближало его с ранним фашизмом, особенно итальянского образца, но учитывая последующую эволюцию фашистского мейнстрима в консервативную сторону, отделяло идейный кемализм от него. Неслучайно, Реджеп Пекер, тяготевший именно к фашистской ориентации, впал в немилость Мустафы Кемаля, а его преемником стал Исмет Иненю, который не только склонялся к антифашистской коалиции, но и был готов предоставить территорию Турцит под размещение советских войск для противостояния фашистской коалиции стран Оси.
То есть, идейный кемализм в своей мировоззренческой основе это, конечно, левое явление, поэтому присоединение CHP к Социнтерну, их антирелигиозность, антипатриархальность, профеминизм, прогрессизм и т. п. элементы классического антиисламского кемалистского дискурса в Турции, совершенно логичны и неудивительны. Так же, как логичны антизападный и пророссийский настрой современных радикальных левых кемалистов Догу Перинчека и его партии «Родина» - бывшей Турецкой Рабочей Партии, заявляющих о том, что после войны Турцию увели с истинного кемалистского пути.
Единственная нестыковка, которая бросается в данном случае в глаза, это противоречие такой левой ориентации национализму, который в турецкой политической культуре имеет слишком правую природу. Но тут надо учитывать, что национализм как «глубинный кемализм» в отличие от мировоззренческого кемализма имеет слишком глубокие корни и основания, обусловленные не столько мировоззрением Кемаля, сколько драматическим развитием Турции в период на стыке крушения Османского государства и создания Турецкой Республики. В данной статье мы не обсуждаем вопрос о причинах распада Османского государства или возможностях его сохранения. Мы просто констатируем тот факт, что в итоге этих процессов мусульманское население Анатолии (нынешней территории Турции) осталось один на один вызовами и врагами и в результате стало политической турецкой нацией. Этой нации не существовало в условиях имперского османского государства, в котором мусульман на центральном уровне представляли султан и другие государственные и религиозные институты, такие как шейх уль-ислам, в то время как «нациями» (миллетами) назывались общины иноверцев, наделенные религиозной автономией. В итоге, большинство этих миллетов стали нациями в современном понимании, попутно изгнав из своих новых государств в Анатолию миллионы мусульман, арабские территории решили уйти в отрыв, а центральная мусульманская власть выявила свою неспособность защитить мусульманское же население Анатолии и ее территорию от интервентов и расчленения.
Возникновение в 1922 году Турции как новой и самостоятельной политической сущности, как государства-нации в таких обстоятельствах было вполне закономерно. Другое дело, что ликвидация номинального и чисто символического Халифата в 1924 году, двумя годами ранее отделенного от Турецкой Республики и лишенного реальной власти, была идейным и злонамеренным решением Кемаля. Теоретически ничего не мешало ему оставить его как некий исламский аналог Ватикана, который примерно в те же годы на основе конкордата признал Муссолини. Однако как последовательный националист Кемаль решил, что сохранение даже номинального Халифата не только будет препятствовать модернизации и деисламизации Турции, но и оспаривать ее самодостаточность, связывая ее с внешним Исламским миром и его делами, тогда как он хотел, чтобы турки занимались собой и только собой.
И, тем не менее, несмотря на то, что в итоге турецкий национализм добил уже номинальный исламский Халифат, надо понимать, что первоначально он зарождался в борьбе за сохранение его остатков и питался самыми что ни на есть исламскими чувствами. Во время войны за независимость Турции 1919 — 1923 гг. Кемаль активно использовал исламские фактор и риторику, был провозглашен оборонительный джихад и речь шла именно о защите мусульман Анатолии, которых лишь позже переименовали в турок.
Это сложное, но тесное переплетение и заложило глубинные основы современной Турции как государства, возникшего на обломках мультиэтнического Халифата, для которого национализм является не только рамкой, но и самим базисом его существования. На этом базисе и утвердился кемализм, который в силу этого от него практически невозможно отделить, хотя отслоение от него собственно мировоззренческой составляющей самого («ортодоксального») кемализма, как мы видели, началось уже после Второй мировой войны, и активно продолжается до сих пор, невзирая на сопротивление его адептов.
Пределы и перспективы «исламского меньшевизма»
Учитывая изложенное выше, возникают интересные параллели с тематикой статьи «Глобальный левый проект и его уроки для мусульман». Как мы помним, левое движение разделилось на большевиков, пытавшихся сразу упразднить капитализм с буржуазной демократией, и меньшевиков или социал-демократов, выбравших путь ее изменения изнутри. Последние при этом действовали в одном ключе с т. н. «культурными марксистами», разрушающими культурную гегемонию западного консерватизма и меняющими сознание и подсознание западного общества. При этом, и те, и другие действовали в формальных рамках существующих государств и режимов.
Аналогичную, но при этом обратную ситуацию можно увидеть в истории Турции, где после ее учреждения Мустафой Кемалем, не только политические рамки (светского национального государства), но и идейная, культурная гегемония были заданы воинствующими левыми, антиконсервативными силами. В этой ситуации правые, консервативные и исламски ориентированные силы в Турции выбирают путь меньшевиков и культурных консерваторов или культурных исламистов (в период турецко-исламского синтеза) — менять содержание системы, оставаясь в ее рамках.
Надо сказать, что, разумеется, внутри исламского лагеря Турции были и свои «большевики» - радикальные силы, выступающие за упразднение кемалистской республиканской системы. Начиная с тех, кто изначально не признал ее, как восставший шейх Саид или последний османский муфтий Мустафа Сабри, совершивший Хиджру, до таких организаций как IBID-C, Государство Халифат Метина Каплана, курдская «Хезболла», Хизб ут-Тахрир или турецких сторонников ИГ. Такие силы в Турции не пользовались значительной поддержкой, дающей надежды на возможную победу и не представляли собой серьезный, самостоятельный фактор в ее политике.
На этом фоне интересен случай Неджметтина Эрбакана, которому удалось стать премьер-министром в 1996 году, добившись успеха изнутри системы, в том числе, вступлением в постоянные коалиции — причем, не только с консервативными силами, но и даже с CHP в 1970 – 1974 гг при премьерстве Бюлента Эджевита. Придя к власти таким образом, он, однако, стал демонстрировать свои намерения фактически ликвидировать существующую республиканскую государственность и ее основы, в результате чего был смещен военными уже через год. Тем не менее, надо отметить, что общественно-политическое пространство в Турции было уже таково, что военные не только не могли, но, возможно, уже не хотели препятствовать приходу к власти происламских сил, но на консервативно-национальной основе Мендереса, Тургута Озала и Сулеймана Демиреля. Поэтому, запретив партию Эрбакана, они не стали препятствовать Эрдогану создать новую партию, в которую вошли как отмежевавшиеся от Эрбакана «меньшевики», так и и ряд участников мендересовско-озаловско-демирелевских партий. Так и возникла AKP, которая достаточно быстро и без особых препятствий пришла к власти через выборы в 2002 году.
То есть, военные как хранители глубинного кемалистского национально-республиканского государства скорректировали Эрбакана, когда он стал отклоняться в сторону исламского «большевизма» и подрыва основ его внутренней и внешней политики (причем, в отличие от времен Мендереса сделали это весьма мягко, что было названо в Турции «постмодернистским переворотом»), но при этом не стали противодействовать исламским «меньшевикам».
Что же мы имеем на сегодняшний день в Турции? Опять же, весьма очевидные параллели с Западом, где левый дискурс, начиная в полном загоне, достиг весьма значительных успехов внутри существующей капиталистической и буржуазно-демократической системы, но… уперся в ее рамки, как было показано нами в предыдущей статье. В итоге, системные левые на Западе сталкиваются с серьезным кризисом, разочарованием в них их традиционной базы поддержки, часть которой все более отчетливо начинает склоняться к право-популистским силам.
В Турции сегодня при максимально возможных успехах системных исламистов также очевидно, что они уперлись в рамки системы, отменить или изменить которые у них нет ни сил, ни, похоже, желания. При этом, надо отметить, что нынешняя эрдогановская система оказывается в международной изоляции, что отличает ее как от состоявшихся платформ Мендереса-Озала-Демиреля, с которой она начинала, предполагавшей принадлежность консервативной Турции к консервативному западному клубу, так и от несостоявшейся платформы Эрбакана, предлагавшего отвернуться от Запада и объединиться с мусульманскими странами.
Надо отметить, что изначально эрдогановская партия также была сугубо прозападной и, более того, придя к власти, реализовывала либеральные реформы, направленные на вступление Турции в ЕС. Однако ситуация изменилась после поражения Арабской весны, что было подробно описано в статье «Глобальный политический дискурс и Ислам». Повторять ее содержание в этой части здесь нет смысла, однако, наряду с изложенными в ней соображениями следует еще раз отметить тот факт, что за годы нахождения у власти Эрдогана радикально изменился сам Запад, на сближение с которым делали ставку Мендерес и Озал.
Если в годы противостояния коммунизму партнерами турецких правых консерваторов были их западные коллеги, то сегодня идейный ландшафт Запада определяется либо левыми либералами, либо неоконами в широком смысле этого слова, то есть, мутировавшими под воздействием левых установок правыми, видящими угрозу во всем, что связано с Исламом. В связи с этим неудивительно, что кризис отношений эрдогановской Турции с Западом пришелся на годы президентства демократа Барака Обамы, апофеозом которого стала поддержка американцами в Сирии местного плацдарма левацкой курдской РПК, история которой тянется еще начиная с конца 70-х годов прошлого века. Кстати, показательно, что на днях новый советник Трампа по нацбезопасности Джо Болтон, имеющий одиозную репутацию в демократических кругах, открыто назвал этой ошибкой, охарактеризовав нынешних американских союзников как марксистских террористов. Правда, надо понимать, что инерция подобных решений такова, что изменить их бывает сложно даже при всем желании, что мы и наблюдаем в данный момент.
Сегодня на Западе наиболее расположено к эрдогановской Турции консервативное правительство Великобритании и, как видно по заявлению Болтона или по аналогичным заявлениям одного из бывших советников Трампа Майкла Флинна, администрация Трампа, для которой сохранить Турцию в НАТО и не оттолкнуть ее к России важнее, чем то, что происходит в ней самой. Правда, не факт, что этот процесс отдаления Турции от Запада еще можно обратить вспять, тем более, что Трамп в таких вопросах отнюдь не всесилен, а в западном истеблишменте и обществе нарастает раздражение резкой манерой поведения Эрдогана и желание выставить Турцию за двери НАТО.
Отношения Турции и Запада сегодня находятся на развилке, впрочем, как и они сами. Турции, очевидно, оказалось не по силам реализовывать панисламский проект, ни в эрбакановской версии Исламского Союза, ни в версии Ахмета Давутоглу, предлагавшего сделать ее хабом суннитских политических сил, оседлав Арабскую весну. Сегодня все без исключения серьезные аналитики, как мировые, так и сами турецкие констатируют консолидацию власти и общества на позициях нового турецкого национализма, включая возвращение к наследию и культу «Ататюрка», но осмысленного уже с «исламских» позиций - как гази и защитника мусульман, списывая его «ошибки» на обстоятельства места и времени. То есть, Турция, попытавшись было выйти за них, в очередной раз вернулась в рамки националистического республиканского государства.
Однако теперь ему снова приходится искать свое место в мире. Первый раз, при Кемале эта проблема была решена политикой нейтралитета и концентрации на собственном развитии. Второй раз, начиная с Мендереса, путем присоединения к Западному блоку. Сейчас эта модель испытывает жестокий кризис по множеству причин, и на повестке дня стоит вопрос — удастся ли сторонам преодолеть этот кризис и каким именно образом, или начнется третья эпоха внешнеполитической истории национального республиканского государства. В таком случае, какой она будет и чем закончится?
