Куда движется позднеэрдогановская Турция?

Ряд вопросов, всплывавших в обсуждении в последние недели, требуют связать их воедино и попытаться понять — в каком направлении движется эрдогановская Турция и как к этому относиться.

Прежде всего хочу отметить, что проявляющийся сейчас тренд не только не стал для нас сюрпризом, но и был предсказан мной как неизбежный, если только не будут предприняты меры, описанные мной в статье «Советы для мусульман Турции» сразу после разгрома путча. Каждый может перечитать этот небольшой текст и увидеть, как в нем было описано весьма вероятное развитие системы в эрдогановской Турции, а потом сопоставить это с тем, что сейчас происходит.

А происходят вещи весьма печальные — 1) конфликт со вчерашним союзником Барзани, сопровождающийся кардинальной сменой риторики и системы взаимоотношений «друг-враг» вокруг Ирака; 2) разговоры о закручивании гаек в отношении джамаатов (не мухаджиров, а самых что ни на есть турецких, и не «Хизмета», а всех остальных — «Сулейманджилар», «Нурджулар», «Мензиль» и т. д.); 3) обсуждение смены идеологического дискурса правящей партии.

Попробуем выстроить все это в целостную картину. Нынешние аналитики и пропагандисты АКП говорят о создании новой идеологии — национальной прежде всего, неотъемлемой частью которой является исламская религиозность и национализированное османское наследие. Конечно, по сравнению с предшествующей эпохой, в которой национальная идеология предполагала вытеснение исламской религиозности на обочину жизни общества, такая постановка вопроса была бы шагом вперед. Однако по сравнению с недавней эпохой позиционирования Турции как лидера мирового суннитского политического Ислама и попыток проведения неоосманской внешней политики она является шагом назад, настоящим откатом.

Вспомним эту эпоху последних примерно пяти лет, начиная с событий в Египте, Сирии и Ливии. Турция фактически взяла на себя роль хаба ихвановских сил во всем регионе, привязав их к неоосманской геополитической платформе. В свою очередь они были готовы эту привязку принять при условии, что та становится суннитским геополитическим центром сборки. В самой Турции возник неформальный союз между исламскими джамаатами и правящей партией, который только усилился, когда один из них противопоставил себя не только этому консенсусу, но и проекту политического Ислама как такового. Хоть и в большей степени символическим, но весьма показательным и вдохновляющим был процесс исламской интернационализации околоправящей среды, а именно приток в нее и в Турцию как таковую многочисленных мухаджиров — политических исламских эмигрантов и активистов, видевших в этой стране то, чего не было в остальных, а в ее лидере — своего лидера и чуть ли не неофициального халифа.

Собственно, сейчас уже можно констатировать, что именно с последнего пункта и начался откат, а именно разворот партийно-государственной машины в сторону, противоположную описанной модели. Связан он был с многосторонним давлением, которое начало оказываться на Турцию по этой теме, и которому турецким правящим кругам оказалось проще уступить, чем отреагировать на него как-то иначе. Турцию стали обвинять в том, что она стала пристанищем исламских экстремистов и террористов, исходя и из того количества разыскиваемых иностранными государствами граждан, которые в ней стали скапливаться, и того, что она несколько лет была транзитной и тыловой базой для добровольцев, направляющихся в Сирию, а также сирийских вооруженных групп. Часть последних к тому же рассматривала сами турецкие государство, руководство и народ как своих врагов, которых просто можно и нужно использовать для решения своих долгосрочных задач.

В принципе, решать эту проблему было можно и нужно, но способ ее решения напрямую зависел от взгляда руководства страны на то, как ей дальше развиваться. При желании сохранить существовавшую на тот момент интернациональную политисламскую повестку хлынувшие в страну потоки можно было отсортировать и упорядочить. Прежде всего, ввести фильтр на лояльность к государству и его руководству, отсеяв тех, кто рассматривает их как врагов — а это уже значительная, и самая проблемная часть прибывших. Далее — структурировать прозрачные мухаджирские диаспоры с заслуживающими доверия руководителями из их числа, создать институт кураторства для направления их деятельности в нужное русло, организовать взаимодействие кураторов и старшин для выявления и пресечения деструктивных элементов и тенденций в их среде. Создать полноценный институт политического беженства и определить четкие критерии и правила, позволяющие или не позволяющие на него претендовать и получать его. Для части людей, которым не может быть предоставлено легальное убежище, но которые обладают ценностью для политисламского проекта — наладить неформальную процедуру их «перерождения» в «чистом» юридическом статусе с обязательными правилами поведения, которые они обязаны соблюдать в этом качестве. И так далее.

Но вместо всего этого был выбран наиболее легкий путь, как он был выбран и изначально. Только, если изначально это было «впускать всех без разбора», то на смену ему пришло — «избавляться от всех, кто может принести проблемы». При этом, смена отношения к проблемным иностранцам очевидно была сопряжена со сменой отношения к тому, что их привело в Турцию, а именно нарастающей усталостью турок от проблем, порожденных их вовлечением в интернациональные проблемы. Миллионы сирийских беженцев, курдский террор, игиловский террор, конфликт с Россией и введение санкций, ударивших по многим секторам бизнеса — реакция на все это значительной части турецкого общества, десятилетиями воспитываемого на национализме, говорила о том, что очень многие турки не только не хотят платить такую цену, но и не нуждаются в том, что этого требует. Эрдогана стали обвинять в том, что он разрушает не только принципы светскости, но и само национальное государство, созданное Ататюрком, и основанное на принципе сосредоточения на своих проблемах и интересах и невлезания в чужие. И в этом смысле прошлогодний путч очевидно был попыткой, в том числе, вернуть Турцию в этот национально-государственный формат.

Путч был разгромлен, но того же нельзя сказать о самой этой идее. Несмотря на то, что исламофобские СМИ в тот момент смаковали и демонизировали религиозные элементы и атрибуты народного антипутчистского сопротивления, с первых же недель новой политической реальности многие эксперты констатировали наметившийся тренд неокемализма в религиозном обрамлении, то есть, приоритетности национально-государственного единства и интересов по отношению к любым другим. Проведенная турками операция «Щит Евфрата» на севере Сирии в целом укладывалась в ту же логику и была объяснена стране необходимостью наведения порядка на ее границах, защиты ее безопасности, предотвращения дальнейшего притока в нее новых беженцев. Как следствие, только эти задачи и были эффективно решены, тогда как те цели, в основе которых лежали неоосманские амбиции — восстановления османской сферы влияния на севере Ирака и Сирии в рамках Национального пакта 1919 года — были провалены и остались на уровне риторики. Турция всерьез не боролась ни за взятие Ракки суннитской коалицией под своим руководством, ни за взятие Мосула коалицией с участием курдов и арабов-суннитов, хотя надежды и на то, и на другое давались ею союзникам не раз. Причем, нельзя сказать, что Турция не могла решить эти задачи — могла, но националистическое в своей основе турецкое общество не было готово платить за это цену, которая для этого требовалась.

Однако нежелание турецкого общества и неспособность турецкого государства решать в Сирии и Ираке задачи за пределами своих узко-национальных интересов и возможностей привело к тому, что Турция оказалась в новой геополитической реальности. Это реальность геополитической трансформации, но не под влиянием Турции, как хотел неоосманист Давутоглу (что требовало соответствующих усилий и жертв), а той, что уже сама будет влиять на нее.

Так как Турция не смогла и не захотела добиться успеха ориентированных на нее суннитских сил в противостоянии в Шаме и Междуречье, в его финале фактически оказались шииты и курды. Среди последних у Турции был стратегический союзник — Масуд Барзани, возглавляющий иракский Курдистан, и поддерживавший Эрдогана по всем основным вопросам его недавней повестки: противостояние антитурецкой РПК; противостояние шиитскому гегемонизму в Ираке; исламский консерватизм в противовес воинствующему секуляризму. И тут Анкара меняет свой подход на 180 градусов и начинает поддерживать не своего старого союзника, а своих недавних противников — Иран и его марионеток в Багдаде.

Что привело к такой радикальной смене?

Во-первых, именно предпочтение националистической повестки недавней неоосмано-исламистской. Мы говорили об этом не раз и повторимся снова — у потенциального неоосманского геополитического пространства на малоазиатской платформе есть три элемента, без взаимопризнания и союза которых его невозможно создать. Это сами турки, это арабы-сунниты, и это курды — один из крупнейших народов этого региона. Важно понять, что все они существовали и взаимодействовали в рамках наднационального Османского государства, но после его распада только курды не получили своего национального государства, а оказались жертвой подавления чужими, между которыми они оказались разделены. Так как эти государства принадлежали мусульманским народам (туркам и арабам), и так как это был XX век, когда во всем мире набирали популярность марксистские идеи, поддерживаемые СССР, справедливая реакция курдов на этот гнет, привела часть из них в стан не просто борцов за собственное национальное государство, но стан борцов за идеи, враждебные Исламу (как враждебными ему были и кемализм и баасизм) — секуляризм, феминизм и т. п. Так возникла РПК Оджалана, которая изначально была частью турецкого левого движения. Но в то же время на севере Ирака возникла ДПК Барзани, которая вступила в войну с красными оджаланистами-интернационалистами с национальных позиций и на стороне антикоммунистической оси (Турция, США и Израиль), в то время как РПК поддерживали красные — Асад и СССР.

Этот небольшой исторический экскурс был нужен для того, чтобы понять — в войне в Сирии и Ираке, которая фактически была войной идеологий и ориентаций, курды были представлены двумя разными группами. Первые — оджаланисты в Сирии (и в самой Турции) были и остаются врагами неоосманского суннитского проекта не столько с национальных, сколько с идеологических (красных) позиций. Вторые же — сумевшая взять под свой контроль Иракский Курдистан ДПК Барзани — были готовым союзником неоосманского проекта, выступавшим с ним заодно по всем ключевым ценностным и политическим вопросам в регионе. В этой связи Барзани, который из всех курдов ближе всего подошел к созданию самостоятельного курдского государства, заметим, государства, взаимодействующего с Турцией против ее врагов, был готовым пазлом, необходимым для складывания неоосманского проекта, невозможного без участия в нем курдов наряду с турками и арабами-суннитами.

И тут в Турции начинается самая настоящая антикурдская истерия, которая выявляет не только тот факт, что для нее вопрос Киркука и туркменского меньшинства (который в рабочем порядке может быть обсужден и улажен с Курдистаном) оказывается важнее стратегического союза с необходимым для неоосманского проекта элементом, но и что значительная часть турецких кругов в принципе не видит в курдах такого союзника и не признает за ними права на свое национальное государство, признавая его за турками и арабами.

Безусловно, это самый наглядный пример предпочтения ограниченного национализма наднациональному геополитическому видению, однако, что не менее печально, что он наложился на вытащенный из нафталина старо-исламистский дискурс и замешался на получивших в последнее время распространение «евразийских» идеях и густой конспирологии.

Напомним, что изначально для того исламистского движения, из которого вылупился в свое время Эрдоган, и которое было представлено его учителем Эрбаканом, была характерна ставка на союз с хомейнистским Ираном и существующими режимами мусульманских государств — баасистскими Сирией, Ираком и Ливией. Политика неоосманизма, архитектором которой стал Давутоглу, предполагала другой подход — баасистский Ирак объективно рухнул (кстати, именно благодаря удару по нему шиитских сектантов и Ирана), Каддафи скинули, сунниты Сирии восстали и Турция сделала ставку на привод к власти в этих странах своих саттелитов-ихванов и отрыв от шиитского Ирака барзанистского Курдистана. Однако Давутоглу уходит, а спикером Эрдогана становится Ибрагим Калын, ученик перса и шиита Саида Хусейна Насра, и вот, мы уже видим, как вместо неоосманского реактивируется старый эрбакановский дискурс — территориальная целостность Сирии и Ирака должна быть сохранена, их распад, как и претензии курдов на свое государство — это угроза самой Турции, а союзником в противодействии ей оказываются шиитские Тегеран и Багдад, которые еще недавно были противниками.

Этот разворот очень «удачно» совпадает с популяризацией «евразийских» идей, согласно которым основой геополитики должно стать не стремление к реализации своего большого проекта, а противостояние западному вместе со всеми, кому он якобы угрожает (Россия, Китай, Иран). И как вишенка на торте — терпильская (иначе не скажешь) конспирология, через призму которой все политические процессы видятся как непрерывная череда заговоров против Турции, участниками которых оказываются один вчерашний союзник за другим.

Итак, 1) новый национализм, включающий в себя а) переосмысление кемализма в контексте принятия Ислама как части турецкой идентичности, б) взгляд на османское наследие как национальное, в) тюркоцентризм; 2) реактивное антизападничество, питаемое старо-исламистскими идеями и евразийством; 3) болезненная конспирология, приобретающая характер тотальной паранойи — вот составляющие нового идейного и эмоционального синтеза, который все больше становится содержанием турецкой внешней и внутренней политики.

И еще о внутренней политике в этом контексте. Важным обстоятельством, которое надо иметь в виду во всех этих рассуждениях, является то, что Турция это хоть и авторитарная, но реальная электоральная многопартийная демократия. Помимо правящей партии, мобилизующей исламскую повестку и электорат (AKP), другими составляющими партийной системы страны являются либеральные националисты (CHP), радикальные националисты (MHP) и леволиберальные курды (HDP). В таких условиях у АКП и Эрдогана нет другой возможности сохранять свою власть кроме как с помощью популистской мобилизации электората. И голоса националистов играют в этом критическую роль, причем, националистов не только из MHP, но и из самой AKP, которые рассматривают ее скорее как национал-консервативную партию, чем как исламистскую. А это значит, что не в меньшей степени, чем от США, ЕС или России, Эрдоган зависит от той части своего электората, которая воспротивится любым действия и инициативам, требующим поступиться приоритетом турецких национальных интересов и ценностей (как они описаны выше).

Однако — еще один интересный нюанс — честно соревнуясь с другими идейными лагерями, исламское поле AKP воспринимает как свою монополию. И в этой среде, как и в среде сторонников Эрдогана в целом (правящего большинства) все в большей степени утверждается невротический авторитаризм, включая нетерпимость к критике, подозрения в нелояльности, охота на ведьм. Закономерным развитием этих тенденций стало обсуждение вопроса о том, что необходимо, если не распустить, то взять под контроль или деполитизировать существующие в Турции различные джамааты, которые на протяжении десятилетий сохраняли в стране живой Ислам, противостоя государственной исламофобии кемалистов. В качестве обоснования этого приводится то, что мол, они раскалывают мусульман, порождают в их среде ненужные разногласия и конфликты и т. п.

Скажу однозначно — если это будет действительно сделано, это станет ударом в самое сердце живого исламского движения, а правящую партию из его представителя в политике превратит в обычную и законченную национал-бюрократию, стремящуюся поставить Ислам под контроль государства, а не наоборот. Отличия Эрдогана от того же Сиси в этом случае останутся сугубо на уровне риторики, а в долгосрочной перспективе реакцией общества на такой бюрократическо-религиозный авторитаризм станет новая секулярная волна, противостоять которой не смогут ни джамааты (ибо будут ослаблены), ни партийцы AKP (ибо будут дискредитированы). Последнее будет особенно предсказуемо еще и потому, что в отличие от стран вроде Саудовской Аравии, ОАЭ или даже Марокко, в которых тоже присутствует антирелигиозная фронда, Турция не является юридически исламским государством, а остается государством светским, причем, очень маловероятно, что правящая партия когда-либо решится перейти эту красную черту, чтобы это изменить. Удерживать исламскую ценностную гегемонию в таких условиях может только сильное исламское общество как самокупность различных, самоорганизованных исламских НПО. Если же они будут подорваны, это ослабит иммунную систему самого живого Ислама в Турции и сделает его беззащитным перед атакой антиисламских сил на следующем повороте истории.

Выводы из всего вышеуказанного. Будучи человеком, который одним из первых в русскоязычном пространстве увидел в эрдогановской Турции надежду для суннитского политического Ислама и стал со своими соратниками в этом качестве продвигать проект неоосманизма, теперь, когда эти надежды очевидно не оправдываются, я не сторонник объявлять ее врагом, проклинать ее, желать ей поражений и т. п. Я по-прежнему считаю и Эрдогана, и многих его партийцев людьми, которые искренне любят Ислам и пытаются приносить ему пользу, как в самой Турции, так и за ее пределами. Более того, немало этой пользы они уже принесли и продолжают приносить.

Просто применительно к ним и возглавляемой ими стране, надо понимать, что мы имеем дело с национальным государством и его политиками, которые если и могут использовать политический Ислам, то исключительно в своих интересах, но ни в коем случае не ставить его во главу угла и не предпочитать его интересы своим национально-государственным. Возможно даже они хотели бы, чтобы это было иначе, но выпрыгнуть за эти флажки объективно не в силах. Поразительно, но факт — Эрдогану удалось выиграть битву с воинствующими секуляристами, разгромить империю Гюлена, отвязаться от западного диктата, но турецкий национализм оказался сильнее всех этих сил и заставил его принять свое доминирование в турецких политике и обществе, чтобы сохранить власть и быть в состоянии делать хоть что-то.

Как относиться к такой Турции мусульманам? Пожалуй, как и к другим мусульманским странам, имеющим свои плюсы и минусы. В Турции есть много хорошего и, надеюсь, что будет еще, и если есть возможность извлекать из этого пользу, надо это делать. Если Турция как государство делает что-то позитивное, это тоже надо ценить и поддерживать ее в этом. К слову, о Сирии, о которой было сказано между строк — я отнюдь не считаю Турцию и Эрдогана единственным и даже главным виновником того, что вооруженное суннитское сопротивление зашло в ней в тупик. Те силы, которые сейчас позиционируют себя как альтернативу Эрдогану и его «марионеткам» в этой среде, хуже них, и если первые имеют шансы добиться хотя бы скромных успехов, то вторые подведут сирийское суннитское сопротивление под гарантированный разгром, как их более последовательные единомышленники уже сделали со своим самопровозглашенным государством.

Просто надо понимать, что относиться к Турции как к служителю мирового Ислама не стоит. Турция — это не Халифат, а национальное государство. И Турция это не возрожденное османское государство, а государство, созданное в результате его краха и принадлежащее не султанам, улемам, шейхам и мухаджирам, а турецкой нации, значительная часть которой рассматривает Ислам только как ее атрибут, а немалая отвергает его даже в этом качестве. Может ли это измениться в будущем? Аллах знает лучше, но в таком случае это было бы уже другое государство, и возникло бы оно уже скорее всего из краха нынешнего. Ну а пока последнее существует и развивается как вещь в себе и для себя, к нему и относиться надо соответствующим образом — как к тому, чьи интересы могут как совпадать с интересами других мусульман, так и противоречить им.