Предыдущие две публикации данного цикла работ были посвящены различным спектрам политического ислама и альтернатив ему в Турции. На этот раз мы перенесемся в другой конец света — юго-восточную Азию. Во-первых, из-за сходства пути, выбранного ведущими происламскими силами в этих регионах - «меньшевистского», как мы его определили в контексте одной из предыдущих статей. Во-вторых, потому что, перед тем, как перейти к рассмотрению исламских движений и проектов в арабском мире, автор хотел бы ознакомить читателя с тем, что имеет место за его пределами, хотя и внутри большого исламского пространства.
Обычно при разговоре об исламских силах и проектах все делается наоборот. Их рассмотрение начинается с арабского мира и основных конкурирующих групп и проектов внутри него: ихванов, джихадистов, Хизб ут-Тахрир и т. д., после чего происходящее в других частях Исламского мира рассматривается уже под углом зрения того или иного из этих проектов или их соотношения. И в целом, надо отметить определенный арабоцентризм современного глобалистского исламского сознания — прежде всего ему интересны процессы, происходящие в арабском мире, в то время, как мусульмане за его пределами оказываются в поле его зрения только, если с ними происходит что-то экстраординарное. Таковы случаи мусульман-рохинья, уйгуров, жертв эпидемий и жажды с голодом в Сомали, различных наводнений и т. д. Даже Турция выбилась в свое время в центр внимания именно в связи с вовлечением ее в повестку дня арабского мира — из-за истории с Флотилией Свободы и конфликта с Израилем и позже ее отношением к Арабской весне. До этого же происходящее в ней интересовало разве что мусульман-тюрок или тех, кто возлагал особые надежды на неоосманский проект (боснийцев, албанцев, часть европейских мусульман).
Арабоцентричные мусульмане знают о проблемах своих братьев и сестер в Мьянме, Уйгуристане и Кашмире, знают о притеснениях мусульман исламофобскими режимами, например, в Средней Азии, часто знают о проблемах, с которыми сталкиваются мусульмане Запада. Ключевое для всех этих регионов слово - «проблемы». Однако обычные политические процессы, происходящие в мусульманских, но не арабских странах, интересны им (разве что кроме специалистов) куда меньше, чем аналогичные процессы внутри арабского мира.
Для этого, конечно, есть множество разных причин, включая и вполне резонные. Проблема, однако, в том, что внутри арабского мира, а также в проблемных точках за его пределами, силы, которые обычно рассматриваются как исламские или происламские, особыми успехами похвастаться не могут, и это мягко говоря. В то время, как в ряде неарабских стран успехи исламского фактора в политике и общественной жизни куда более внушительны. Поэтому, перед тем, как перейти к процессам внутри арабского мира, поговорим об этих странах.
Демографически страной номер один Исламского мира сегодня является Индонезия — в ней живет свыше 237 миллионов человек. Следом за ней идут Исламская Республика Пакистан — свыше 193 миллионов человек и Индия, в которой проживают 138 миллионов мусульман, и о которых мы поговорим в следующий раз, если будет угодно Аллаху. И уже потом, с большим отрывом идет арабская страна с многочисленным населением - Египет с его 95 миллионами и далее уже Турция — 80 миллионов человек, и т. д.
Далее, соседняя с Индонезией Малайзия, хоть в ней и живет «всего» около 30 миллионов человек, является одной из ведущих экономик («тигров») Юго-Восточной Азии — того региона, в который стремительно перемещается центр тяжести всей мировой экономики. Соответственно, уже только из этих двух соображений эти страны и происходящие в них с Исламом и мусульманами процессы должны представлять не меньший интерес для Уммы, чем события в Арабском мире.
За то же время, за которое исламские движения в ряде арабских стран так и не смогли выйти из подполья, а другие страны и вовсе были разрушены в результате гражданских войн с их участием, в Индонезии и Малайзии исламскому фактору удалось обрести роль одного из определяющих их общественную и политическую жизнь. Происходило это практически одновременно со становлением современной государственности этих стран, поэтому рассматривать данные процессы нужно именно в этом контексте.
Архипелаг Ислама в океане язычества
Однако прежде, чем перейти к рассмотрению современных государств Индонезии и Малайзии, следует поговорить о том, как именно Ислам утвердился в этих странах, что позволить понять некоторую специфику современных социальных процессов.
Прежде всего, и Малайзия, и Индонезия — части единого макропространства народов австронезийских языков и расы. К нему сегодня принадлежат филиппинцы, тайванцы, брунейцы, камбоджийцы, бирманцы, шри-ланкийцы, вьетнамцы. Народы этого генетически-лингвистического круга представляют собой крупный мир на пересечении двух других крупнейших миров — Индийского и Китайского, которые в совокупности сегодня составляют чуть ли не половину населения мира и одни из его крупнейших экономик. К слову, немало мусульман, которые рассуждают на эти темы, считают, что именно Китай и Индия — это те Яджудж уа Маджудж (Гог и Магог), которые останутся в конце мировой истории перед ее завершением. Но это тема для отдельного разговора — сейчас же нам интересно то, что между двумя этими мирами возник еще один, в котором каким-то чудом удалось закрепиться Исламу.
Чудом, потому что иначе это достаточно сложно назвать. Большинство австронезийского мира сегодня исповедует буддизм, который, как известно, имеет в этом регионе многотысячелетнюю историю. Буддисты испокон веков проживают и в Малайзии (почти 20% населения) и Индонезии (меньше 1%, но тем не менее 1,7 миллионов человек), являясь там не какими-то пришельцами, а куда большими старожилами, чем мусульмане — представители религии, которая пришла в них только в XIII веке по григорианскому летоисчислению.
Не менее интересно то, что древний правящий слой Индонезии, ставший костяком ее современной государственности - прияи, несмотря на свое австронезийское происхождение, в культурном отношении во многом является продуктом индо-арийского мира. Как, учитывая это, в его среде смог победить Ислам, при том, без всяких завоеваний, как это например происходило в Персии, где арийский элемент первоначально был вынужден принять арабо-исламскую власть, а уже потом начал приспосабливаться к Исламу и участвовать в развитии местных мусульманских культур (и отнюдь не только шиитских, как часто и ошибочно принято считать) - это почти загадка.
Рациональная причина у этого, конечно, есть — Ислам и к индонезийцам, и к малайцам пришел через торговлю с мусульманами. Но ведь против нее можно возразить, что не будучи завоеванными мусульманами, как это было в соседней Индии, ничего не мешало предкам современных малайцев и индонезийцев, торговать с ними, сохраняя свои религии, как это делали их единокровные соседи-буддисты.
Современный историк Бурджор Авари объясняет эту разгадку следующим образом тем, что коренные жители Малайского архипелага (Нусантары) столкнулись с явлением, которое американский исламовед Маршал Ходжсон определил как Islamicate – необязательно религия и вероучение Ислама, но созданная благодаря им социальная реальность, к которой приобщались вовлеченные в нее люди, даже необязательно будучи мусульманами.
То есть, здесь речь идет о чем-то гораздо большем, чем торговля — Islamicate о котором пишет Авари, это ничто иное как Исламская цивилизация -социальная модель, способная притягивать к себе благодаря успешности и динамизму. Один из патриархов современной Малайзии Мухаммад Махатхир недаром много раз подчеркивал, что в свое время предки малайцев приняли Ислам от мусульманских-купцов, видя в них идеал успешности, порядочности и привлекательности своего времени, что, к сожалению, трудно себе представить в наши дни…
Современное индонезийское государство это продукт прежде всего его правящего класса - достаточно уникального явления. Не будучи в генетическом отношении индийцами - южноазиатами или среднеазиатами (учитывая среднеазиатское происхождение элиты исламской Индии), а будучи автохтонами-австронезийцами, прияи, как называется правящий класс Индонезии, являются носителями индо-арийской культуры. По этой причине доисламские (если понимать Ислам в узком смысле как религию, возникшую полтора тысячелетия назад в Аравии) мифология и памятники культуры вроде Рамаяны и Махабхараты играют в сознании и подсознании прияи значительную роль, в том числе определяя их представления о чести, долге, служении, то есть, всем том, что у древних ариев определялось как дхарма.
Ислам и национальные культуры — это вообще огромная тема, которая требует отдельного и очень осторожного рассмотрения, особенно, когда речь идет о культурах с древней космологией и философией, традиционно воспринимаемых как воплощение язычества. Для данного же региона это не просто теоретический вопрос, но вопрос жизни и смерти, в частности, для самого присутствия Ислама и мусульман в нем. Конечно, если оценивать арабоцентричными мерками формы присутствия Ислама в огромном континенте Индийского мира (т. н. Субконтинент), в который входят Индия, Пакистан, Бангладеш и частично Афганистан, это будет сплошным разочарованием. Даже такие жесткие поборники Шариата как талибы, хоронящие шахидов, обкладывая их цветами и использующие другие местные культурные практики (а индийско-мусульманская культура это в значительной степени продолжение ирано-исламской), будут выглядеть при таком подходе как в лучшем случае сторонники новшеств, что уж говорить о куда менее строгих в этих вопросах местных мусульманах… Но здесь интересен разрыв между внутренним и внешним восприятием, как это имеет место в критериях оценки консервативности и либеральности мусульман в наши дни — если для типичного индуса распространение в Индии Ислама ассоциируется с геноцидом его собратьев и уничтожением их культуры и культов, то многие поборники «чистого ислама», напротив, сочтут его реально существующие в Индии формы одним сплошным отклонением от Ислама, в чем их будут поддерживать различные востоковеды и исламоведы, рассуждающие о его синкретизме.
В таких же терминах они рассуждают и о синкретизме абангенов — индонезийцев, совмещающих Ислам со своей традиционной культурой, в связи с чем эту проблему можно рассматривать только в более широком контексте всего индийского (или индо-иранского) культурного круга и присутствия в нем Ислама. В этом же контексте будет очевидно, что в лице прияи мы имеем дело с индонезийским аналогом кшатриев — касты (варны) воинов и правителей, которые в древнеарийских представлениях должны стоять во главе общества вместе с брахманами — жрецами и мудрецами. В исламской Индонезии, однако, касты брахманов, которая у индусов должна стоять над кшатриями, как таковой нет, однако, в определенном смысле тот конфликт двух этих каст (варн), о неизбежности которого говорил, в частности Гейдар Джемаль, проявляется в ней в непростых отношениях индонезийской армии, костяком которой они являются, с исламским фактором как таковым.
Исторически исламское пространство нынешней Индонезии состоит из двух основных пластов. Если религиозные лидеры абангенов создали в 1926 году организацию Нахдатул-Уляма, представляющую традиционный для Индонезии Ислам, адаптированный к ее древней культуре, то в среде мусульман-сантри, ориентирующихся на «чистый ислам», примерно в то же время получило развитие движение Мухаммадийя, находящееся под влиянием таких мыслителей того времени как Рашид Рида, Мухаммад Абдо и другие обновленцы. Соответственно, специфика Индонезии состоит в том, что сантри это в основном простонародье или «исламская улица», в то время, как государство держат в своих руках представители абанген и прежде всего прияи — военно-политическая элита.
Само создание в 40-50-е годы прошлого века (в результате сложной борьбы и переговоров с голландцами при участии ООН) и существование поныне единой индонезийской государственности — это успех именно прияи. Ведь географически Индонезия представляет собой не единый территориальный массив, как большинство стран — это совокупность более, чем 13 000 островов, разбросанных на 1 900 000 квадратных километров между Индийским и Тихим океанами. Теперь давайте представим себе — в условиях войны, на относительно небольшой и сплошной территории, контролируемой повстанцами Сирии, они умудряются дробиться на десятки различных, враждующих между собой группировок. В данном же случае на 13 000 отделенных друг от друга островов удалось создать и сохранить единое государство. Конечно же, это большой политический успех. Причем, надо отметить, что вызовы этому единству имели место, в том числе, со стороны исламских групп, пытавшихся на отдельных его территориях создать «Даруль Ислам» (об этом ниже).
Кемализм и национально-исламский синтез по-индонезийски
Индонезия возникает примерно в течение 5 лет после завершения Второй мировой войны в результате крушения сперва японского, а потом и голландского колониального господства. И во главе него становится человек — классическая разновидность антиколониальных лидеров своего времени — мегаломан Сукарно, претендовавший быть отцом-основателем нации, реформатором, создателем новой «судьбоносной» идеологии. В Индонезии она получила забавное для русскоязычных читателей название Панча-Сила, буквально 5 принципов или пять столпов, но не Ислама, а сформулированных Сукарно, в чем многие исследователи видят аналогию с «шестью стрелами» кемализма. Впрочем, если сравнивать ее с кемализмом, неотъемлемым столпом которого является секуляризм, Панча-Сила для мусульман выглядит куда пригляднее, ведь ее первым пунктом является «вера в Единого Бога» (остальные - это гуманизм, единство страны, демократия и социальная справедливость). Конечно, Сукарно и его соратники не подразумевали под верой в единого Бога Таухид — таким образом они пытались признать, что и мусульмане, и христиане, индусы и буддисты, живущие в Индонезии, верят в одного Бога. Однако размытость формулировки позволила в последующем исламским силам, выбравшим тактику деятельности внутри системы Панча-Сила, интерпретировать ее именно как декларацию Единобожия.
Схожесть эпохи правления Сукарно с эпохой раннего или классического (ортодоксального, идейного) кемализма в Турции, впрочем, не ограничивалась одним аспектом. К числу прочих можно причислить и отталкивание от западных стран со стремлением к дружеским отношениям с другими антиколониальными центрами вроде Китая, СССР, Индии Неру и Египта Насера, а также левую, прогрессистскую риторику и политика. Пытаясь в своем лице соединить различные идеологии, Сукарно был не столь враждебен к Исламу, как Кемаль, но зато более благорасположен к коммунистам. Это его и сгубило…
В 1965 году индонезийские коммунисты, при попустительстве Сукарно проникшие в офицерский состав национальной армии, предприняли попытку военного переворота, в ходе которой был убит ряд их идейных противников, включая 5 генералов. В ответ произошла мобилизация широкого фронта антикоммунистических сил во главе с большинством офицерского состава армии, которая переросла в массовую расправу над коммунистами по всей стране, продолжавшуюся примерно год. В ходе нее до полумиллиона коммунистов были убиты и свыше миллиона отправлены за решетку. Сам Сукарно сохранил номинальную власть до 1970 года, но утратив контроль над ситуацией, фактически отдал ее в руки армии. Так взошла политическая звезда генерала Сухарто, возглавившего военный режим и основавшего «Новый порядок».
Возвращаясь к Турции, будет несложно увидеть аналогии между событиями в конце 60-х годов в Индонезии и конце 70-х годов в Турции, и там, и там закончившиеся установлением военных диктатур. По своей идеологии и политике эти диктатуры также были братьями-близнецами — они исповедовали антикоммунизм, стояли на страже рыночной экономики, ориентировались на сотрудничество с правоконсервативными силами Запада, а внутри страны были привержены религиозному национализму, то есть, пытались мобилизовать как национализм, так и Ислам.
Впрочем, надо понимать, что не только с доктринальной или теоретической, но и с сугубо практической точки зрения эта политика для многих мусульман выглядела весьма неоднозначно. Но чтобы понять, почему, сперва поговорим о том, что вообще представляли собой исламские силы страны на тот момент.
Еще под властью японцев и при их поддержке основные исламские силы Индонезии, причем, как из Нахдатуль-Уляма, так и из Мухамадийи, объединились в партию Масуми. Уже в независимой Индонезии в 1955 году на выборах она заняла второе место, получив примерно 20% голосов и превратившись таким образом в опасного конкурента правящей партии. Однако в 1958 году в ряде провинций Восточной Индонезии произошло восстание за их отделение и формирование собственных органов власти на основе Шариата. Восстание было подавлено, и хотя Масуми официально не поддержала его, из-за участия в нем многих членов партии она была запрещена.
Тем не менее, мусульмане, в частности из Нахдатуль-Уляма, приняв активное участие в разгроме и последующей общенациональной зачистке коммунистов, рассчитывали на благодарность «Нового порядка». Который оправдался лишь частично — восстановить Масуми военные не позволили, но санкционировали создание в 1968 году новой Партии Мусульман Индонезии (PMI), правда, при условии, что в ее руководстве не будет членов руководства Масуми, что вызвало большое недовольство среди членов партии.
Одновременно с партийной организацией, сосуществовавшей с партией власти Голькар, было санкционировано созданием двух массовых общественно-молодежных мусульманских движений — университетских студентов (HMI) и исламских студентов (талибов, PII). Эти неполитические организации были аналогом турецких «интеллектуальных очагов» эпохи турецко-исламского синтеза, в которые входили многие функционеры существующей власти и ее правящей партии, стремящиеся к исламизации режима изнутри.
Армия предложила поддержку исламизации индонезийского общества в виде доступа проповедников к общенациональным СМИ, деятельности исламских студенческих организаций, создания исламских предприятий и учреждений. Принципиальное условие для всего этого было и остается одно — признание существующих государственных и политических рамок, работа внутри них и отказ от из слома. Падение режима Сухарто в 1998 году и последующая демократизация политической системы открыли перед исламскими силами Индонезии новые возможности. В парламент вошли не только исламские партии, являвшиеся частью режима, но и представляющие исламскую оппозицию, которая призывает к большей исламизации страны. Расширилась автономия регионов, что позволило в некоторых из них укрепиться исламским силам — так, в Ачехе были введены законы Шариата, включая и уголовные наказания, вызывающие протесты международных правозащитных организаций.
Впрочем, это создает и определенную напряженность между армией и исламскими силами. В отличие от Турции индонезийская армия не проводила политики деисламизации, но как и в Турции она стояла и стоит на страже государства прежде всего — его единства и обеспечивающего его порядка. Разношерстность же исламских сил и наличие в их среде групп и тенденций, потенциально создающих угрозу государственному порядку и единству, заставляет часть армейских кругов смотреть на усиливающиеся активность и амбиции исламских сил с настороженностью.
Малайский исламский национализм
Исламские силы Малайзии и Индонезии развивались во многом по одной траектории в описанный выше период 70-80-х годов. Однако несмотря на взаимовлияние и расово-культурную схожесть этих народов, политические нации малайцев и индонезийцев в новое время формировались по-разному.
В Индонезии мусульмане (по крайней мере, номинальные) составляют 88% населения, то есть, явное большинство, в результате чего политические и идеологические разногласия в стране имеют в основном внутримусульманский характер. В стране есть и буддисты, и индуисты, и немало христиан, проявляющих, кстати, высокую миссионерскую активность. Принципы взаимоотношения с ними часто разделяют исламские силы, ставящие во главу угла Ислам, с государственниками Панча-Сила, которые считают принципиальным и стратегически важным единство индонезийской политической нации. Но все-таки, речь в данном случае идет об отношении к религиозным меньшинствам в мусульманской стране и не более.
В Малайзии же мусульманам-малайцам в XX веке пришлось возвращать себе собственную страну, точнее, создавать ее заново как свою. На момент малайского национального восстания 1969 года титульная нация составляла нестойкое большинство населения примерно в 60 %, в то время как чуть менее половины населения приходилось на китайцев и индусов. Помимо количественной относительности большинство это было нестойким потому, что практически весь бизнес, вся основная собственность в стране принадлежали китайцам и индийцам, малайцы чисто номинально правили в лице традиционных султанов и знати, в то время как основная часть малайцев влачила жалкое существование обслуги иностранцев и иноверцев в своей стране.
Вернуть Малайзию малайцам, они же мусульмане, стало главной целью малайских сил, которые в этом контексте не отделяли национальное от религиозного и не противопоставляли их. Этому способствовала и достаточно гибкая и мудрая политика этих сил в том смысле, что они не ставили перед собой цели изгнать всех немалайцев или малаизировать их, превратив тем самым Малайзию в мононациональное государство. Нет, Малайзия, как была, так и осталась мультиэтнической, но в результате последовательных реформ и реализации программ подготовки и продвижения малайских кадров, поддержки малайского бизнеса и т. д., положение малайцев в стране, ее не только политике, но и экономике и обществе, стало соответствовать их исторической роли и титульному характеру. При этом, так как все общины остались на своих местах, и малайцы продолжили жить среди индусов и буддистов, Ислам продолжил играть для малайцев важную роль отличающего и сплачивающего их фактора, а не восприниматься в качестве устаревшего препятствия на пути новой секулярной идеологии мононациональной страны, как это произошло во многих мусульманских странах.
Еще одной спецификой Малайзии стал не республиканско-президентский и унитарный, как в Индонезии, а конституционно-монархический, парламентский и федеративный характер новой страны. Сохранение, пусть и символических, но традиционных исламских правителей, как на уровне штатов, так и на федеральном уровне в лице сменного султаната также способствовало сохранению традиционных позиций Ислама.
В целом, исламский компонент естественным образом присутствовал в деятельности и установках Объединенной Малайской Национальной Организации (UMNO) как правящей партии мусульманского народа. Однако наряду с этим в стране развивались и чисто исламские силы, которые со временем оформились в «исламскую оппозицию».
Из первых стоит отметить две основные организации с разными подходами: «Даруль Аркам», чью политику можно условно охарактеризовать как «исламский сепаратизм», а также Малайзийское Исламское Молодежное Движение (ABIM), чей подход уместно назвать «исламским активизмом».
В первом случае ставка делалась на обособление сторонников чисто исламского образа жизни, вплоть до территориального, как это произошло в районе Сунгей Пенчала под Куала-Лумпуром. Стоит отметить, что речь в Малайзии в таких случаях не шла и не идет об отделении от страны (попытки чего то и дело имели место в Индонезии, пресекаясь военными), но именно об обособлении в поселения на добровольной основе. Например, широко известный на Западе и очень, мягко, мягко говоря, неоднозначный проповедник Имран Хан, призывающий мусульман переселяться в такие поселения, живет именно в Малайзии. То есть, речь идет о мусульманском аналоге сионистских кибуцев, которые живут своей жизнью, но не посягают на строй и единство государства.
Если умеренный «исламский сепаратизм» преследует цель обособить последователей чисто исламского образа жизни от порочного современного общества, то «исламский активизм», напротив, стремится охватить его своими ценностями. Без особых натяжек можно сказать, что деятельность основной из таких организаций - ABIM в Малайзии была отголоском деятельности всемирной организации «Братья-Мусульмане». Неудивительно, что на ее же основе со временем возникла и местная «исламская оппозиция» в виде Партии Ислама (PAS).
Помимо требований большей исламизации политической, экономической и общественной системы страны отличительной особенностью PAS стала критика малайского национализма. Обосновывалось это исламскими доктринальными соображениями, но, как ни странно, таким образом PAS пыталась привлечь голоса и симпатии немусульманских меньшинств, позиционируя себя в качестве их защитников от дискриминации. Эта тактика, впрочем, не имела особого успеха, так как в рамках демократической парламентской системы у китайцев и индийцев есть собственные партии, отстаивающие их интересы, поэтому вполне логично, что они доверяют их представительство им, а не «еще большим мусульманам».
Однако примерно одновременно с новой политикой Сухарто в Индонезии и политикой турецко-исламского симбиоза в Турции аналогичный новый этап развития страны и исламского фактора в ней происходит в Малайзии, начиная с 1981 года, когда премьер-министром Малайзии становится Мухаммад Махатхир. Через несколько месяцев после этого он заявил, что лидер ABIM Анвар Ибрагим покидает PAS и присоединяется к его команде в качестве министра правительства и члена правящей партии, в которую он перешел. Этот союз явно сказывается на политике правительства - исламские проповедники получают доступ ко всем СМИ, создается Исламский банк, Международный Исламский Университет, исламские страховые компании, развивается индустрия халяль, в страну запрещается ввоз мяса, не сертифицированного как халяль и т. д. Правительство и парламент начинают принимать все больше решений и законов, исходя из исламской повестки.
Этот курс задал устойчивую траекторию развития Малайзии как мусульманской страны, не стыдящейся своего Ислама и не собирающейся бороться с ним. Идеологически он был закреплен концепцией Ислама Хадари — малайской разновидностью турецко-исламского симбиоза, выдвинутой Абдуллой Бадави, очередным премьер-министром страны. Концепция представляет собой совмещение Ислама, как он есть (без реформаторских экспериментов в виде отрицания Сунны, консенсусных позиций, практик и т. д.) с развитием экономики, политики, науки современного успешного общества, которым является Малайзия.
А вот личный и политический союз Махатхира и Ибрагима завершился менее оптимистично, причем, история эта тянется до сих пор. Как говорится, двум медведям в одной берлоге не ужиться. С начала 90-х годов отношения этих «медведей» стали ухудшаться, а в 1998 году Ибрагим, на которого как на министра финансов была возложена ответственность за Азиатский кризис 1997 года, был арестован. Впрочем, сегодня 90-летний Махатхир, который ушел из политики, решил вернуться в нее уже в качестве лидера новой оппозиции, борющейся с коррупцией. В этом качестве он даже призывает освободить Ибрагима, повторно осужденного в 2008 году по крайне неблаговидным обвинениям, выдвинутым в свое время еще Махатхиром. Но к теме данной статьи это уже особого отношения не имеет, так как и конфликт Махатхира с Ибрагимом, и нынешняя политическая борьба в Малайзии определялись и определяются уже не отношением их участников к Исламу, а скорее личными и внутриполитическими разногласиями.
Малайский архипелаг: пределы "меньшевизма" и вызовы "большевизма"
Состоявшись в качестве национальных государств мусульманского большинства с Исламом в качестве государственной религии и консервативными мусульманскими обществами, Индонезия и Малайзия достигли возможного максимума «меньшевистской» исламской политики. Что не нравится, как противникам такой политики в целом — исламофобам и воинствующим секуляристам, так и сторонникам ее «большевистского» крыла.
Но перед тем, как поговорить о его радикальных проявлениях и связанных с ними вызовах, стоит отметить попытку выйти за эти рамки, предпринятые самим руководством Малайзии, а именно Мухаммадом Махатхиром. В 2003 году он выступил на собрании Организации Исламской Конференции с речью, которая произвела фурор во всем мире. Одновременно с открытыми нападками на мировой сионизм и призывом к Умме объединиться для отпора своим врагам, она содержала в себе и побуждение мусульманам взяться за ум, начать развиваться, осваивать технологии, чтобы Ислам не ассоциировался с отсталостью и мракобесием, а напротив, ассоциировался с тем развитием, которое позволило в свое время принять его столкнувшимся с ним предкам малайцев и индонезийцев.
При этом Махатхир не ограничился одними пафосными декларациями — он переозвучил идею Исламского Общего Рынка, выдвинутую в свое время Неджметтином Эрбаканом. Вскоре после этого с ним встретились активисты движения за возрождение единой исламской валюты — Золотого динара, проект которого он также поддержал. В масштабах всей Малайзии он, однако, не был реализован из-за противодействия местного банковского лобби, зато в штате Келантан он был подхвачен местной правящей PAS и получил широкое распространение в виде расчетов в новой валюте, сбора и распределения в ней закята и даже выплаты зарплаты гослужащим.
Автор этих строк в 2007 году участвовал во встрече с Махатхиром в Стамбуле. Тогда он еще выступал с модернизационными и интеграционными идеями и предложениями, но в его интонациях уже ощущались усталость и разочарование, которые, впрочем, вполне можно было списать на возраст. В частности, он в сердцах говорил, что в мире живет 1,5 миллиарда китайцев и 1,5 миллиарда мусульман, но китайцы все делают правильно, а мусульмане нет. То есть, идеи и предложения Махатхира висли в воздухе, потому что как один из патриархов развитой современной мусульманской страны в исламской политике он представлял собой явное исключение из правила, которым являются либо исламский популизм и фанатизм, либо антиисламский секуляризм, либо просто национализм, которому не интересно ничего за пределами национального государства. В этом смысле то, что с какого-то момента он утратил интерес к общеисламской повестке и вернулся к внутрималайской, вполне закономерно.
Сегодня в русскоязычном информационном пространстве иногда можно увидеть фототчеты с многотысячных конференций или почти миллионных демонстраций в Индонезии под лозунгами установления не только Шариата, но и Халифата. Кстати, Шариат уже установлен в Ачехе, а в Келантане — в единственном в мире месте (не считая кратковременной попытки, предпринятой ИГ) даже есть шариатская валюта, в которой местный исламский правитель собирает и распределяет закят. В той или иной мере шариатские принципы и нормы действуют и в других штатах Малайзии. Более того, за пределами данного мини-исследования оказалась еще одна австронезийская мусульманская страна — Бруней, султан которой провозгласил полный переход на Шариат, включая и уголовные законы и наказания, уже в ближайшие годы, и это при том, что речь идет об одной из богатейших стран мира. Но в мировом арабоцентричном исламском политическом пространстве все это практически не вызывает резонанса. Куда интереснее для него было появление в Марави на Филиппинах местных сторонников ИГ, захвативших этот город и удерживавших его несколько месяцев в боях с филиппинской армией.
Возникнув из группы «Абу Сайяф», состоящей главным образом из индонезийцев и малайцев, она стала продуктом длительной эволюции регионального джихадистского движения, прошедшего через работу в «Аль Кайде» и возникшего во время войны в Афганистане, куда отправились некоторые мусульмане Малайзии и Индонезии, вернувшиеся домой уже с новыми взглядами на жизнь. Воинствующие, непримиримые фракции исламских сил не раз предпринимали попытки добиваться своих целей с помощью силы — и в Индонезии, что частично было описано выше, и в Малайзии, где, например, в 1985 году была захвачена деревня Мемали, взятая правительственными войсками штурмом. В начале 80-х годов военно-политическим зонтиком таких сил в обеих странах стала Джамаа аль-Исламийя, которую не следует путать с одноименными движениями в других странах, в частности, в Бангладеш. В Индонезии ее корни уходили в движение «Даруль Ислам», существовавшее в Западной Яве. В 1995 году в Малайзии также возникла Группа Малайских Моджахедов (KMM), которая была разгромлена после событий 11 сентября 2001 года. Более масштабной была деятельность Komando Jihad в Индонезии в 70-80-е годы. И хотя все эти организации были разгромлены их выжившие участники и новые сторонники не прекращали и не прекращают попыток возобновить и активизировать свою деятельность, целью которой является упразднение существующих государств и создание на их месте чисто исламского государства.
Вооруженные фракции «исламского большевизма» представляют собой куда более опасный вызов сложившемуся в Индонезии и Малайзии «исламо-меньшевистскому» консенсусу, чем демонстрации Хизб ут-Тахрир, сторонники которого не оказывают никакого влияния на национальную политику (да и не хотят оказывать). Но какая из этих линий поведения, соответствует интересам Ислама и мусульман, как самой Индонезии, так и Уммы в целом? Конечно, было бы замечательно, чтобы энергия обновления и развития, поднявшись из юго-восточной Азии, охватила весь Исламский мир. Именно такую попытку в свое время предпринял Махатхир, но она не нашла никакого отклика в ядровом Исламском мире, прежде всего, арабском. Попытки вовлечь данный регион в сферу активности исламских движений с центром в арабском мире по своей направленности во многом представляют собой противоположное начинание. Вместо того, чтобы импортировать из развитых мусульманских стран этого региона развитие, технологии и здравые подходы, они угрожают экспортировать в него деструктивные тенденции такфиризма, братоубийства, в конечном счете, хаоса и разрушения процветающих стран.
В чьих это будет интересах? На первый взгляд, может показаться, что под 250 миллионов мусульман Индонезии и Малайзии это огромная сила, и вот она-то может перевернуть мир и историю, выдвинувшись в авангард Исламского мира, если провозгласить в этом регионе Халифат. Однако не надо забывать что окружает их примерно полтора миллиарда китайцев и столько же индусов, за которыми стоят ядерные державы с мощными армиями и не менее мощными экономиками. Набирает силу в регионе и воинствующий буддизм, тяжелую руку которого мусульманам уже довелось испытать на себе в Мьянме, и который все больше тяготеет к международной антиисламской солидарности, в частности, в таких странах как Шри-Ланка и Тайланд.
Чтобы элементарно выжить и сохранить само присутствие Ислама в этом австронезийском регионе мусульманам, окруженным воинствующими недрузьями, требуются сплоченность и эффективное развитие. И если уж говорить о примерно 200 миллионах мусульман в Индонезии и примерно 20 миллионах в Малайзии, то надо понимать, что эти внушительные цифры есть только благодаря тому, что они объединены в рамках консолидированных государств. Если же завтра на каждом из десятков тысяч островов будет свой эмират, вилаят или «даруль Ислам», глобальное единство Уммы от этого не возникнет, а вот эффективное национальное разрушится. И тогда мусульмане региона рискуют превратиться в сплошных рохинья.
