Из-за тотальной коррупции потомок мухаджиров из Ботлиха не может выполнить завещание своего отца на родной земле
Потомку мухаджиров аварцу Ахмеду Уйгуну 74 года. У него искусственное сердце. Он преуспевающий бизнесмен в Турции. В Дагестан он приехал пять лет тому назад потому, что он должен исполнить волю своих родителей, которые завещали ему вернуться на родину предков в высокогорное селение Ботлих и построить там мечеть, медресе и кафе.
Мы стоим на дикой жаре у наглухо закрытых заводских ворот в Махачкале. По ту сторону ворот – остатки его бизнеса. Ахмед раскладывает на капоте горы документов, по которым получается, что его цех по производству печей, который он создал с нуля, больше не его. То и дело он обращается к камере наблюдения, потрясая документами в ее сторону.
Его дед, уроженец селения Ботлих, ушел из Дагестана в Османскую империю в 1885 году. Ахмед родился в основанном аварцами селении недалеко от города Ялова в Турции. По-аварски Ахмед говорит на старинный манер. Так теперь в Дагестане уже не говорят.
Дед завещал своему сыну, а тот завещал Ахмеду, что при первой возможности нужно вернуться на родину. Родина – это Ботлих. Отец Ахмеда дважды обращался в посольство СССР, чтобы получить визу и приехать. Ему так и не удалось этого – отношения между странами были плохими.
“Сейчас Турция и Россия наладили отношения, мне удалось приехать, теперь я должен осуществить волю отца”, – говорит Ахмед и пристально смотрит в камеру на воротах. Он достает новые бумаги.
“До того, как я приехал в Россию в 2007 году, я значился исправным налогоплательщиком. Я никогда не имел долгов. До вас я ни разу не говорил ни с какими журналистами об издевательствах, которые я пережил здесь”, – Ахмед адресует это не столько мне, сколько тем, кто через камеру наблюдает, чтобы 74-летний потомок мухаджиров не проник в свой собственный цех, и тем, кто задумал опорочить достойное имя его семьи подозрением о нечестном бизнесе.
Эти ворота он сделал и оплатил сам. Из них его же и прогнали.
Он добавляет: “Я до сих пор молчал потому, что я не хотел, чтобы это отразилось на отношениях Турции и России. Но пять лет – достаточный срок терпения”.
В 2007 году он привез в Россию первую пробную партию своих печей – они хорошо пошли, на них был большой спрос. Он решил организовать производство в Дагестане. Организовал. Ему удалось выпустить только пробную партию.
Год назад на тематической выставке по печам его изделия признали лучшими. Ахмед показывает мне дипломы, проспекты, письма.
“В Ростове мои печи признали важным товаром, нужным вашей стране. У меня много заказов. Мы могли бы производить из металла все: микроволновые печи, ванны различной конфигурации. Я могу наладить производство виноградного меда – у меня в Турции все работает. Мы планировали выпускать айран в вакуумной упаковке по турецкой технологии. Планы были”, – на какой-то миг мне кажется, что Ахмед опускает руки. Но это только для того, чтобы собраться с мыслями.
“Больше работать не дают”, – говорит Ахмед.
Он изучил местные “правила” ведения бизнеса, но отказался по ним играть. Ведь он приехал не деньги делать, а исполнять волю отца.
“Если сделаешь производство с доходом в миллион, его заберут. Кто-то хитрит, дает деньги, а честно работать невозможно”, – Ахмед поворачивается к камере спиной. Он знает, что за ним неотступно наблюдают и что ему стыдиться нечего.
“12 проверок прислали в течение полугода – что только они не
проверяли”, – Ахмед достает отчеты о проверках.
“Турецкие дипломаты меня ругали, зачем приехал в республику, где законы не работают! От турецкого правительства трижды обращались к президенту Дагестана, чтобы он меня принял и выслушал, к нынешнему президенту и к его предшественнику. Ничего!” – Ахмед, хоть и понял все, но кое-что его продолжает удивлять.
Летом его цех был опечатан.
“Посмотрите, в каком состоянии этот завод – он же разрушается! Я создал цех, запустил его. У меня было 50 рабочих мест. Директор должен был бы как пчелка летать вокруг нашего цеха, чтобы мы расширялись. А он его закрыл и опечатал. И заявляет теперь, что я не плачу аренду”, -
говорит Ахмед.
В его опечатанном цеху стоит 500 готовых печей, 1500 полусобранных и 20 тысяч комплектов деталей.
“Мне не дают продать уже готовые печи. Они вообще не хотят, чтобы я оплатил аренду. Они не хотят, чтобы цех работал. Ни судьи, ни прокурор не реагируют на мои обращения. Вы понимаете?” – спрашивает Ахмед.
Ахмед обратился к судье, которого ему отрекомендовали, как “хорошего”. Он изложил ему суть дела. Тот посоветовал нанять хорошего адвоката и ждать.
“По договору завод нам должен был дать газ – не дали. Сам провел, сам оплатил. Обещали электричество – 1200 квт, давали только 700 квт. Испортили трансформатор, мне не дали его отремонтировать, и сами не ремонтировали”, – перечисляет Ахмед.
Он считает, что бездействие всех, к кому он обращался, объясняется не их некомпетентностью, а круговой порукой. И еще он понял, что у него просто хотят отнять его производство, объявив его бесчестным неплательщиком.
“В Турции достаточно было бы пойти в полицию, без суда, и все было бы решено. Здесь я обращаюсь с заявлением в прокуратуру, но директор завода посылает своих людей, и меня отказываются слушать. Я вложил в завод огромные собственные деньги, но я не могу понять, куда их дели, на что они пошли”, – говорит Ахмед.
Недавно Ахмеду показалось, что он сумел сдвинуть все с мертвой точки: завод посетил министр по инвестициям и замминистра энергетики Дагестана. Они поругали директора, даже указали ему на то, что он виновен в бедственном положении завода. Но теперь Ахмеду ясно, что это была хитрость: завод намеренно банкротят, прокручивают громадные суммы денег в интересах четырех учредителей – все, говорит он, родственники высших чиновников.
Если бы дело было только в начальниках! Ахмед считает, что болезнь поразила и пронизала все общество в Дагестане.
Он договорился с партнерами, что немцы приведут в Дагестан 5 млн евро. Ему для цеха нужен 1 млн инвестиций. Но он не может найти в Дагестане банк, который бы принял эти деньги, несмотря на очевидную выгоду от этой операции для банка.
“Я не могу другим бизнесменам советовать сюда ехать, не могу рекомендовать инвесторам. Здесь никто не заинтересован, чтобы инвестор приходил, никто!” – сокрушается Ахмед.
“В Дагестане зарплата 5-7 тысяч рублей в месяц, я готов был платить электрику до 30 тысяч, но я не могу найти специалиста! Люди работают в двух-трех местах, плохо работают, мало получают”, – Ахмед не понимает вообще, как еще что-то функционирует в республике, где никто не хочет ни трудиться, ни деньги получать.
“Я не верил, что родину моих предков так измучили и испортили. Такого нигде в мире нет – таких дорог, такой бесхозяйственности. В Москве в тысячу раз проще бизнес открыть, чем в Дагестане хоть что-то произвести полезное>> – увы, предки Ахмеда родились не в Москве. Правда, открыть мечеть, медресе и кафе с халяльной едой ему здесь тоже вряд ли удалось бы.
Когда его цех решили обанкротить, он нашел деньги, поставил все станки на место, запустил производство. Но теперь его цех опечатан.
Ахмед решительно идет к воротам завода, к “своим воротам”, открывает калитку. Перед нами ужас запустения – здесь ютятся мастерские, которым завод сдает площадь. В метрах ста – вышка с охраной. За ней – ворота в опечатанный цех.
Ахмед шагает вперед. Охранники с умоляющими лицами направляются к нему навстречу, боязливо поглядывая на камеры. У одного из охраннико звонит телефон, и он понуро бубнит что-то в трубку, про то, что никого не пускать на территорию.
Ахмед знает, что они просто исполнители воли директора завода, который битый час следит за нами по камерам и теперь отдает приказы своим людям. Ахмед не сомневается, что эти охранники – простые наемники, они еще не умеют выхватывать фотоаппарат, класть журналистов и стариков лицом в траву, вызывать ОМОН, избивать ногами.
Возможно, Ахмед догадывается, что им вообще-то стыдно перед ним, потомком мухаджиров, которому 74 года, у которого искусственное сердце и обязательство перед отцом – построить мечеть, медресе и кафе в селении Ботлих на высоте 4 тысячи метров над уровнем моря.
