Надира Исаева: Есть запрос на справедливость, а не на сепаратизм или национализм

Дагестан митингует, но не в стиле “Болотной” и не с ее лозунгами. Последний митинг состоялся в прошедшее воскресение в Махачкале, 600 человек  требовали расследовать убийство братьев Гамзатовых, следствие по которому за три месяца после их публичного  расстрела никаких результатов не принесло.

Тем не менее, республика не присоединяется к  общероссийскому протестному движению. В чем причина такого положения вещей, кто выходит на улицы и какую роль в этом играет «исламский проект», рассуждала экс-главный редактор газеты Черновик, Надира Исаева.

- Как Вы считаете, почему Дагестан не присоединяется к оппозиционным митингам, ведь республика сама сейчас находится в стадии брожения?

 - Из-за взаимного недоверия и отчуждения. Есть стена отчуждения между дагестанцами, жителями северокавказских республик в целом и населением остальной России. Воспринимать Северный Кавказ как балласт для страны стало общим местом в сознании россиян, как кажется многим в Дагестане. Но кавказцам есть, что предъявить российскому государству и обществу за эти полтора столетия общежития.

Лояльность многих лидеров протеста к националистам, главный политический инструмент которых – ненависть к кавказцам, только способствует скепсису.

Хотя, не верю, что лидеры националистов не понимают: проблемы России не на Кавказе начинаются и не там заканчиваются.

По большому счету жители Дагестана равнодушны к выборам как к институту, к власти в целом по целому ряду устойчивых причин. Люди просто не ходят на выборы, не замечают их. Тем не менее, каждый раз Дагестан «показывает» невиданную явку. О чем еще тут говорить? У дагестанцев проблемы другого порядка – мы живем по законам  военного времени, нам не до этой политики и не до этих выборов. И выходя на митинги люди выдвигают не политические требования, а требуют гарантий власти на жизнь и свободу.

- А как же беспрецедентный по своим масштабам пятитысячный митинг салафитов, прошедший в ноябре прошлого года в центре Махачкалы. На нем звучало именно политическое требование:  введение шариата. 

-  Протест был вызван другими причинами. Вот уже лет десять людей похищают, пытают, убивают, подкидывают оружие и фабрикуют уголовные дела. У большинства из вышедших на митинг кто-нибудь из родственников был похищен, запытан или просто расстрелян только по одной причине – они придерживались салафитских убеждений. Наболело, накопилось. Обращения к федеральной и республиканской властям в духе «перестаньте нас пытать» и апелляции к фундаментальным правам человека не работают: что толку просить, если вас не слышат. Вот люди вышли массово на улицу с этим кардинальным требованием.

- После назначения президентом Магомедсалама Магомедова ситуация стала меняться. Власти открыто заговорили о необходимости диалога: появилось легальное салафитское крыло – Ахлю-Сунна, провели съезд народов Дагестана, где выступали и салафиты, состоялось выездное заседание комиссии по правам человека при президенте РФ, сформировали комиссию по адаптации боевиков. Все эти инициативы курировала Москва в лице Национального антитеррористического комитета, а республиканская власть проводила в жизнь.  Значит, есть понимание проблемы, разве этого мало?

 – Обе стороны диалога, на мой взгляд, не доверяют друг к другу. Салафиты из «Ахлю Сунна» могут воспринимать все эти меры как попытку власти бороться с ними, но уже на политико-идеологическом уровне, а лояльность к ним считать методом пряника в противодействии приобретающему реальные контуры исламскому проекту. Очень важна, на мой взгляд, недавняя встреча представителей салафитов и Духовного управления мусульман в Махачкале, а затем такая же, но уже с представителями салафитов в Цумадинском районе. Обе стороны подписали резолюцию, согласно которой конфликтующие стороны впредь обязуются разрешать споры в теологическом русле. Но к этой инициативе силовики и Москва не имеют никакого отношения.

- Что представляет из себя “альтернативный исламский проект”?

 - Простые и всем понятные решения, без волокиты и бюрократии. Наиболее ярко они проявятся в шариатских судах. Де-факто в республике значительная часть споров о разводах, наследстве и земле решаются так.

Мне один известный адвокат, человек светский, как-то сказал, что он ведет только уголовные дела, за гражданские принципиально не берется. «В гражданском суде можно один дом годами делить: кучу денег потратить на взятки, а в итоге ничего не добиться, все стороны будут только ненавидеть друг друга», – сказал он. Поэтому у него были случаи, когда обратившихся к нему клиентов с гражданскими делами он отправлял к имаму мечети. Более того, к шариатским судам, конечно негласно, все чаще обращаются чиновники, бизнесмены. Это распространенная и все более ширящаяся практика. Если бы она была признана официально, то это разрядило бы земельную проблему, самую кровавую в республике. В шариатских судах нет ничего опасного для государства, взять пример Великобритании, где они не так давно были признаны официально.

Помимо проблемы судов у нас существует острый дефицит государственных и муниципальных социальных услуг в районах  они. Люди предоставлены сами себе, поэтому и решают свои проблемы как могут.

Приведу пару примеров. В селении Муцалаул в Хасавюртовском районе когда-то была одна из лучших больниц в районе, ее буквально по винтикам растащил персонал, а детскую молочную кухню медсестры разворовывали. Люди обращались во все инстанции – тишина. Тогда пришли «лесные» и объяснили работникам молочной кухни, что так неправильно себя вести. Молочная кухня заработала бесперебойно. Или история про зарвавшегося главу одного из районных МСЭКов, где выдают справки об инвалидности: жаловаться на нее было бесполезно, так как свою долю за липовые справки получали и сотрудники местного ОВД, и следственного комитета, и прокуратуры. Слышала о том, что среди населения циркулировали разговоры о том, чтобы пожаловаться на нее «лесным».

Таких примеров по республике десятки, людям нужно, чтобы кто-то решал их социальные проблемы, тут приходит альтернативная власть.

- В середине 90-х в Чечне был такой опыт альтернативного исламского правления, республика не справилась.

- Потому что изначально Ичкерию строили на идее национализма. А когда обнаружили, что это идея-пустышка, то сделали ставку на ислам, правда, сразу же возникла другая проблема. Когда Джохару Дудаеву сказали о том, что в Чечне надо вводить шариат, он, говорят, ответил: «шариат-то я введу, но где я столько мусульман возьму?» Ни одну из республик Северного Кавказа Ичкерия не вдохновила присоединиться к борьбе за национальное государство. А вот идея ислама консолидирует и набирает силу даже не количеством своих сторонников, а их пассионарностью.

Нужно четко понимать, что когда мы говорим о шариатских судах или альтернативном проекте – это не синоним отделения Дагестана от России. В масштабах республики действительно нет таких настроений, зато есть все более ширящийся запрос на справедливость, социальную справедливость. И здесь очень многое в настроениях большинства дагестанцев будет зависеть от того, как в ближайшее время поведет себя Москва.

- После убийства владельца газеты «Черновик» Хаджимурада Камалова прошло полгода, но до сих пор мы не услышали официальных версий его убийства.  Вы семь лет работали бок о бок с ним, и четыре года были главным редактором газеты, какие у Вас есть  версии, кому мешал Хаджимурад?

 - За последние 20 лет я не помню ни одного случая политического убийства в Дагестане, чтобы следствие выдвигало конкретные версии.

Вероятные источники заказа убийства Хаджимурада можно разбить по уровням власти: муниципальный, республиканский и федеральный. Ключевой, на мой взгляд, федеральный. Это не значит, что кто-то из Москвы сказал, что Камалова надо убить. Это значит, что возникла политическая ситуация, при которой стало можно убить такого человека, как Камалов.

Перед президентскими выборами Москва хотела закрыть информационное поле Кавказа. А Хаджимурад и газета «Черновик» не только во многом формировали информационное пространство Дагестана, он сам был потенциальным фактором диалога между сторонами конфликта.

И эта федеральная установка плотно согласовывается с интересами местного руководства, которое сейчас очень слабо. Остальные версии вторичны. По большому счету не так уж и важно, причастны к убийству Камалова республиканские силовики, с которыми у него был острый конфликт, в частности, зам главы МВД по Дагестану Магомед Магомедов считал Камалова личным врагом, или же здесь отметился влиятельный политик. За десятилетия активной общественно-политической деятельности Хаджимурад приобрел массу врагов, но убить его посмели только сейчас, потому что был дан невербальный сигнал от федеральных властей. Именно поэтому я думаю, что заказчиков его убийства следствие не найдет.

- Я знаю, что  следователи проверяли и Вас на предмет причастности к убийству. Поводом послужили прослушки телефонных переговоров между Камаловым и Вами. В разговоре вы обсуждаете  крупную сумму денег, которые стали причиной конфликта между вами.

- Да, у  нас был конфликт с Хаджимурадом вокруг премиальных денег совместной норвежско-немецкой премии газете «Черновик». Но это был спор не из-за самих денег. Это был спор позиций. На тот момент я только что написала заявление об уходе из редакции. Хаджимурад был сложной фигурой. И если возникал с ним конфликт принципиального свойства – то это всегда был конфикт острый, потому что переубедить его в чем-то или настаивать на своей позиции с ним было невероятно сложно. А следствие охотно подхватило анонимный ролик из интернета, смонтированный из элементов прослушки наших телефонных переговоров и приправленный лживыми комментариями, за основу для версии. При этом источник слива – как существенный фактор, который помог бы выявить заинтересованных в направлении следствия по ложному пути, – оно даже не пытается выяснить. Прослушивать телефоны в Дагестане может ограниченный круг спецслужб. Этот факт и некоторые другие, как, например, отключенные на момент убийства Хаджимурада камеры видеонаблюдения на, пожалуй, самой охраняемой улице Махачкалы, отсутствие в материалах дела данных биллинга телефонов предполагаемых убийц свидетельствуют о том, что какие-то высокопоставленные представители силовых структур с рабочим доступом к оперативным службам имеют отношение к его убийству.

А «сливы» в интернет за последние года полтора стали общим местом в республике. Дагестанская блогосфера и социальные сети очень развились и стали площадками для всевозможных дискуссий, туда же сливаются тонны анонимных  статей на тех, кто не лоялен власти – и на самих представителей власти, кстати, тоже. Я уверена, что к замусориванию интернет-пространства имеет прямое отношение и информационное управление президента республики, параллельно им в интернете работают «спецы» МВД и ФСБ, которые и не скрывают особенно этого.

- Больше десяти лет ситуацию в республике описывали военными терминами. Одна часть населения сознательно загоняет другую в лес, провоцируя конфликт. Однако сейчас подобная «картина мира» уже не вполне отражает действительность. Война по-прежнему идет, но расстановка сил уже другая, что изменилось?

- Если в конце 90-х и начале 2000-х можно было сказать, что жестокие репрессии против салафитов толкали их в вооруженное подполье, а общество пугали кровожадными ваххабистами, то сейчас молодежь выходит воевать с государством, она заряжена идеей джихада и сама берет в руки оружие. Тотальное запугивание мусульман поспособствовало росту исламского самосознания. Чечня же начиналась с чистого национализма.

- Но в 90-е в Дагестане тоже национализм процветал.

  – Да. Но в отличие от Чечни, в Дагестане параллельно зародились сразу два проекта: националистический и исламский. В многонациональной республике появилась плеяда ярких национальных лидеров. И все они зарабатывали на криминале.

В 1990-е, в период ослабления российского государства эти криминальные авторитеты  заполнили вакуум государственности, они стали фактором стабильной лояльности республики российскому государству, при этом, как ни странно, шантажируя, де-факто, сепаратизмом. Поэтому Москва совершенно осознанно сделала на них ставку. Но как только криминал легализовался на государственных позициях, националистический проект закончился.

- Встроились в систему?

 – Да, стало ясно, что весь их «национализм» нужен был как инструмент шантажа в целях доступа к госдолжностям и распилу бюджета.

Национализм в Дагестане дискредитирован и полностью исчерпал себя в 2002 – 2003 гг. С этого же времени стал набирать силу исламский фактор.

- Получается, что лояльная позиция Москвы, которая дотировала республику огромными суммами денег, способствовала только  расцвету радикального ислама?

  -  Лояльна Москва была к коррумпированной власти Дагестана, которые использовали жупел национал-сепаратизма, а теперь уже радикального ислама, чтобы убедить Центр: «мы сила» и «только мы удерживаем Россию от распада».

Дело не в дотациях, а в принятом до недавних пор формате взаимоотношений Москвы и Дагестана. Примерно до 2006 г., думаю, действовал некий негласный принцип невмешательства федеральных чиновников в дела региона по существу. Мы вам дотации – вы нам лояльность, а методы выбирайте сами, только чтоб второй Чечни у вас там не было.

Вышло как в истории со змеями, за каждую голову которой британский протекторат в Индии пообещал платить деньги. Так вот, индусы стали разводить ядовитых змей сами и продавать их британцам, выдавая за пойманных и убитых. Я это к тому, что так же, как и с национализмом,  власти были заинтересованы в раздувании истерии «ваххабизма», и это у них получилось.

- Каким образом у чиновников это получилось? Ведь борьба с «ваххабизмом» в компетенции силовиков,  а практически на всем Кавказе гражданская и силовая ветви власти находятся в перманентном конфликте.

 – Давай вернемся в 99-й, к началу спирали репрессий. Кто начинал «войну с терроризмом»? Именно дагестанские чиновники. Благодаря настойчивости  нашего Белого Дома впервые в России появилось Управление по борьбе с экстремизмом и терроризмом при МВД Дагестана. Затем приняли закон о запрете так называемого ваххабизма.

Сначала в Дагестане придумали управление по борьбе с экстремизмом и терроризмом, негласно предоставили ему полномочия инквизиции, а потом перестали контролировать  этих «борцов с терроризмом». Методы же последних спровоцировали такую волну ответного насилия, что привело к вмешательству федеральных спецподразделений, местным силовикам уже не доверяют.

Сейчас интересы гражданской власти в Дагестане гораздо теснее переплетаются с интересами силовиков, чем с собственным населением, потому как эти штыки защищают их от народного бунта.

- В советское время Дагестан  был донорской республикой с заводами, фабриками и процветающими отраслями сельского хозяйства, но после 2000-х республика больше чем на 90% стала дотационной. Почему так произошло?

 - Зачем работать, если есть дотации? Россия и Дагестан в этом смысле похожи. В России есть нефть и куда-то делось все остальное, в Дагестане есть дотации и перестало существовать что-либо еще. Все в местной экономике движется вокруг дотаций: придумываем должности, не хотим приватизировать госпредприятия, купируем любое развитие сельского хозяйства – все для создания  коррупционных потоков денег.

От всего этого  население начинает просто деградировать, встраиваться в коррупционные модели зарабатывания денег, появляется много липовых инвалидов и иждивенцев. Торговля – сплошь ювелирные изделия и элитные квартиры. Даже в  горах  перестали работать, выращивать картошку или капусту, которые еще в советское время экспортировали во многие регионы страны. Зачем? Если дешевле и проще привезти из Ставрополья и перепродать. Невообразимая коррупция, выращивать тяжело, вывозить тоже; зачем строить заводы, если тебе не даст работать куча проверяющих. Экономика атрофирована, люди разучились работать. И в тоже время наше руководство просит постоянно у Центра: дайте нам, бедным, побольше субсидий, нам надо строить школы и больницы.

Дотации большие, но существует устойчивое мнение, что уже их большая часть оседает в Москве в виде откатов, в республику поступает только половина. Механизмов  контроля и равномерного перераспределения денег нет, общество резко расслоено. С одной стороны, вызывающая роскошь отдельных городских кварталов, а с другой – сотни сел и аулов со школами в аварийном состоянии, без водопроводов и с изношенными на 80% электросетями.

- Если завтра дотации прекратятся, республика будет голодать?

 - Хороший вопрос. Как раз к началу нашей дискуссии. Нашумевший тезис националистов: «Хватит кормить Кавказ!». Так я двумя руками за. Хватит кормить многотысячную коррумпированную кавказскую полицию, которая пытает, похищает, убивает, возбуждает незаконные уголовные дела. Хватит кормить дагестанскую власть, в том числе и руководителей территориальных федеральных структур. Хватит кормить федеральных силовиков, командируемых на Кавказ со всей России. Могу только представить, во что это обходится федеральному бюджету.

Напряженность появится, конечно, но, в итоге, это заставит людей вернуться к земле. Люди начнут растить картошку, капусту, морковку, разводить коз и овец, возрождать ремесла делать то, чем они успешно занимались веками. Начнут с нуля торговлю – ведь рядом Иран, Азербайджан, Турция, транзитные пути. С голоду уж точно не умрут. Но тут кроется риторический для российского государства вопрос: если дать экономическую свободу, устранить барьеры для развития, главный из которых сами дотации, люди станут слишком самостоятельными, а вдруг захотят еще и политических свобод? Надежней заваливать деньгами и «давить танками», поэтому  мы и имеем то, что имеем.