Редактор отдела «Религия» дагестанской газеты «Черновик» с июня 2019 года находится в махачкалинском СИЗО. Его обвиняют в участии в деятельности террористической организации и финансировании терроризма (до пожизненного лишения свободы). Сам Гаджиев, отец четырех детей, полностью отрицает свою вину и продолжает писать из СИЗО колонки в газету «Черновик». В январе известные российские журналисты выступили в поддержку Гаджиева, но его по-прежнему держат за решеткой. Ответив на вопросы специального корреспондента «Новой газеты» Ильи Азара, Гаджиев рассказал о пыточном конвейере в Дагестане, о шариате и салафитах, о невозможности работать в Махачкале преподавателем и о своем видении будущего Кавказа.
— Ожидали ли вы ареста и заведения уголовного дела?
— По моему поведению и заметкам из СИЗО многие делают вывод, что я чуть ли не готовился к аресту. А некоторые местные сотрудники даже увидели в этом спланированную журналистскую операцию. На самом деле, если не считать, что я прекрасно знал, в каком государстве живу, арест стал для меня полной и абсолютной неожиданностью. Достаточно послушать мои первые эмоциональные речи в суде. Да и как могло быть по-другому, если я не совершил ни одного правонарушения в жизни?
— Что вы можете сказать о фабуле обвинения — про «финансирование террористической организации Абу Умара Саситлинского»?
— Могу сказать, что фабула нелепая и смешная, а текст обвинения такой, что, даже если с ним согласиться, в нем нет состава преступления.
Что касается истории Абу Умара Саситлинского, то склоняюсь к тому, что это грандиозная афера спецслужб, с помощью которой они убивают сразу трех зайцев:
симулируют бурную деятельность, пилят бюджетные средства и сажают на крючок огромное количество людей.
Сначала ему дали спокойно долгое время заниматься масштабной благотворительной деятельностью, потом задним числом объявили спонсором терроризма и теперь хватают по 205-й статье неугодных, имевших неосторожность проникнуться состраданием к умирающему от жажды африканскому ребенку.
По поводу моих статей, то до сих пор они занимали призовые места на антиэкстремистских конкурсах Комитета по делам религий Дагестана и мотивировали силовиков искать со мной сотрудничества. В те дни, когда, по сегодняшней версии следствия, я занимался поддержкой терроризма, представители антитеррористического комитета назначали мне встречи, на которых рассказывали, что, вдохновленные моими публикациями, они желают присоединить мою не запятнанную ни перед кем репутацию к своей работе.
Я каждый раз отказывался, отвечая, что у них своя работа, у меня — своя; что если мои статьи — это переживание за дагестанскую молодежь, то их задача — отчеты и показатели;
что завтра политика сверху поменяется, и они меня подставят, запятнав мою репутацию. Примерно это и произошло.
— Вы поддерживаете деятельность Саситлинского? Как вы ее описываете, кем вы его считаете?
— Я встречался с Абу Умаром Саситлинским один раз в жизни — в 2009 году, когда взял у него единственное интервью. Он был мало кому известным молодым человеком, недавно окончившим официальное учебное заведение в Дамаске. Никакой деятельностью он тогда не занимался. Поводом же для интервью стало то, что Абу Умар собирался писать работу по исламскому семейному праву под руководством известного шейха Мустафы аль-Буга, по сей день являющегося частым гостем Духовного управления мусульман Дагестана. К слову, я занимался переводом одной из его книг на русский язык.
Что касается интервью 2013 года, опубликованного как интервью с Абу Умаром Саситлинским, которое в эфире «Эха Москвы» держал в руках [журналист] Максим Шевченко, рассказывая, что экспертиза не нашла в нем никакого экстремизма, то его история следующая. В 2013 году благотворительный фонд «Ансар» провел по всему Дагестану массовые сборы для сирийских беженцев — участвовали все, в том числе официальное духовенство из Центральной джума-мечети передало фонду крупную сумму денег.
После фонд «Ансар» решил отчитаться перед населением о своей поездке. Редакция «Черновика» посчитала это достаточным поводом для интервью, и поскольку тема благотворительности ближе всего к религиозной полосе, то задача была возложена на меня. Исполняя свои профессиональные обязанности, я встретился с работником фонда, который подробно рассказал об абсолютно мирной благотворительной акции. Это был не Абу Умар Саситлинский, но поскольку этот человек постеснялся указать свое имя, то интервью было обозначено как взятое у учредителя фонда. Интервью имеется у меня в аудиозаписи, и у него есть свидетели.
Никакой другой связи ни с Абу Умаром Саситлинским, ни с его фондом «Ансар» у меня никогда не было. Более того, когда его начали демонизировать по российскому ТВ, я уже примерно понимал, к чему все это идет, и всем, кто обращался ко мне за советом, советовал не отправлять деньги ни на какие фонды, работающие за рубежом.
— Силовики утверждают, что Абу Умар Саситлинский переправляет деньги боевикам в Сирию. Что вы думаете об этом?
— Что мешает силовикам предъявить доказательства на свои утверждения? Это ведь очень легко проверяется. Абу Умар Саситлинский находится под их пристальным вниманием как минимум восемь лет. За это время его благотворительный фонд «Ансар» досконально проверялся оперативниками в рамках как минимум двух уголовных дел. Занимался этим тот же самый следователь, который ведет наше дело сейчас,— Надир Телевов.
Не найдя в работе фонда ничего противозаконного, силовики решили все же не отпускать одного из его учредителей — Абубакара Ризванова — и подкинули ему спайс. Ризванову предлагали дать ложные показания против Абу Умара Саситлинского о том, что под видом благотворительной деятельности он занимался финансированием вооруженных групп в Сирии, обещая взамен свободу. Абубакар — сын уважаемого в Ахвахском районе Дагестана аксакала и имама — отказался, дал показания по существу, рассказав, как все было на самом деле, и отсидел 3,5 года за подкинутый спайс.
Силовики утверждали, что я собрал и отправил в ИГИЛ (запрещенная в России организация) 300 тысяч рублей со своей банковской карты.
А ведь если бы они нашли хоть один такой рубль, ростовский военный суд уже вынес бы мне приговор.
Вообще, силовики довольно часто утверждают что попало, не заботясь даже о том, чтобы их утверждения складывались в какую-то логическую картину. Например, они утверждают, что тот же Абу Умар Саситлинский одновременно финансировал две вооруженные группировки, которые вели между собой войну на уничтожение. А в моем деле они связали людей, которые никогда бы не сели друг с другом за один стол.
— Как вы относитесь к запрещенной в России террористической организации ИГИЛ?
— К ИГИЛ и другим радикальным движениям я отношусь так же, как все здравомыслящие люди, — крайне отрицательно. И у нас это взаимно. Я регулярно получал от них угрозы за то, что занимался профилактикой экстремизма на своих занятиях и в своих публикациях. Русскоязычные представители ИГИЛ в свое время внесли меня в черный список.
— Проходящего с вами по делу Кемала Тамбиева избивали и выбили из него показания. А вас пытались как-то заставить признаться?
— Из Кемала не выбивали показаний. Его вынудили подписать показания, которые были составлены заранее. Он их даже не читал. Меня не в чем заставлять признаваться. Я всегда готов добровольно признаться в любом поступке, который совершил в своей жизни.
Нет, меня не пытали и ни к чему не принуждали. Допрос следователя ограничивался вопросами о том, знаю ли я такого-то и такого-то. Единственное следственное действие, которое было проведено со мной за девять месяцев нахождения в СИЗО, — забор крови для постановки на профучет. Дело настолько пустое, что следователю нечего у меня выяснять.
Основания для продления меры пресечения в виде нахождения под стражей у него бывают примерно такие: необходимо провести экспертизу и выяснить, не внесены ли изменения в конструкцию сувенирного ножа, изъятого у учредителя «Черновика» Магди Камалова. Какое отношение сувенирный нож Камалова имеет, например, к Кемалу Тамбиеву из Карачаево-Черкесии, понимают только дагестанские судьи, которые каждый раз безропотно исполняют волю следователей, превращая суд в филиал Следственного комитета.
Наше дело — единственное в Дагестане, связанное с терроризмом, в котором обошлось без пыток электрическим током в ЦПЭ. Других таких в спецблоке нет — всех пытали.
Убежден, что этим мы обязаны общественной кампании в поддержку Ивана Голунова и резонансу вокруг пыток по делу «Сети», которые имели место в канун нашего задержания. Было очевидно, что бесшумно наше дело не пройдет. Что касается других, то их пытали током до нас и продолжают пытать после нас.
Без пыток током наши следователи работать по этим статьям не привыкли. Надир Телевов так и говорит подследственным: «Да вы без тока никогда друг на друга показаний не дадите». Поэтому материалы дел моих сокамерников — это сплошные показания друг на друга, которые они дали под пытками, а наше дело так и осталось за девять месяцев пустым.
— Почему вас не отпустят хотя бы под домашний арест, к детям?
— Потому что есть список статей, по которым спускаемые сверху установки для судей выше Конституции. В «лихие 90-е» судьи были свободнее, такая статья была только одна — «фальшивомонетничество». Сегодня меню пополнилось статьями, связанными с терроризмом.
Честно говоря, изначально я был уверен, что обязательно найдется судья, у которого проснется совесть. Который, послушав нас троих в клетке, эмоционально не выдержит и сорвется, отправив нас под домашний арест. Сейчас я уже знаю, что они поголовно мертвецы.
Судьи заключили нерушимый пакт: они согласились быть абсолютными рабами в делах, связанных с терроризмом, в обмен на то, чтобы на их коррупционность по другим статьям закрывали глаза.
Поэтому можно видеть, как судья, в очередной раз отправив меня за решетку на два месяца, сокрушается моим родственникам о беспределе вокруг нашего дела, а потом он же тихонько отправляет под домашний арест чиновника, обворовавшего государство на сотню миллионов рублей.
— Как вы можете описать свои взгляды? Вы иронически называете себя в одной из колонок салафитом. На самом деле это не так? Что это значит для вас?
— Мои взгляды... Идеалист. Романтик. Человек с обостренным чувством справедливости и страстью к преподаванию. Перфекционист. Верю в бога и в судный день. Мусульманин. Суннит. Каких-либо других идентификаторов всегда старался избегать.
Что касается слова «салафит», то в большинстве контекстов я предпочитаю употреблять его в кавычках. Надо учитывать, как то или иное слово понимают люди. Это важнее, чем его значение в словарях или научной литературе.
Большая часть населения нашей республики была поделена на «этнических» мусульман и «соблюдающих». «Соблюдающих» поделили на «традиционных» и «нетрадиционных». «Нетрадиционных» обозвали «ваххабитами». Со временем слово «ваххабит» приобретало все более негативный оттенок, а круг «нетрадиционных» мусульман стал неприлично разрастаться за счет достаточно приличных людей.
Так в обиходе появился менее отталкивающий термин «салафит», которым стали обобщать самые разные группы, многие из которых не имеют к «теологическому салафизму» никакого отношения. А «теологический салафизм», вопреки распространенному мнению, не имеет прямой связи с радикализмом. Если сказать языком математики, салафизм для радикализма не является ни необходимым, ни достаточным.
«Человечество избавилось бы от половины неприятностей, если бы договорилось о значениях слов», — говорил Декарт, а Абдульхасан ан-Надви написал на эту тему интересную книгу. Поэтому, пока мы не договорились, придется иронизировать или использовать кавычки.
— Вы написали в той колонке, что «у нас, у салафитов, с этими либералами так много общего, что я даже не знаю, с чего начать». А все-таки что?
— Каждая шутка в этой колонке была правдой. Если резюмировать сказанное, общее между нами то, что мы люди с институциональными принципами. Проще говоря, мы не довольствуемся хлебом и зрелищами. Если вы присмотритесь к успешным социальным проектам в Дагестане, возникшим из частных инициатив, кругом увидите среди руководителей «салафитов» (с обязательными здесь кавычками). «Город наш», «Монитор пациента», «Надежда», «Спросите у Расула»... Половина адвокатов в Махачкале — «салафиты». Они позитивны, доброжелательны и стараются быть максимально полезными для окружающего общества.
Салафиты с кавычками — это обычные мусульмане, позитив которых продиктован их верой в Бога и в Судный день. А насчет салафитов без кавычек — это долгий разговор, не очень уместный для формата данного интервью.
— Нужен ли все-таки шариат в частности и доминирование религии (ислама) в обществе в целом в XXI веке?
— Сложный вопрос. Если я скажу «нет», то вызову у читателя обоснованные сомнения в том, могу ли я продолжать считать себя мусульманином. Если скажу «да», то оставлю читателя додумывать, что это «да» означает в контексте такого страшного сегодня слова, как «шариат», такого еще более страшного словосочетания, как «доминирование религии», и такого неопределенного глагола, как «нужен». Поэтому вместо ответа я просто немного пофилософствую.
Человеческое сообщество — это огромный рынок, на котором тоже действуют законы спроса и предложения. Сама по себе постановка вопроса о том, нужна ли в XXI веке та или иная общественно-политическая формация, не совсем корректна. Нужна кому? Если кто-то считает, что в лице доминирующей сегодня западной демократии человечество достигло своего цивилизационного пика, то это его право, но дискурс, поднятый Сэмюэлем Хантингтоном в его «Столкновении цивилизаций» будет становиться все актуальнее.
Где заканчивается свобода одного человека и начинаются права другого? Каков базис естественных ограничений? Почему в одном случае за основу берется целостность государства, а в другом — право народа на самоопределение? Что в современном цивилизационном контексте означают национальные государства? Почему шпионы одной страны в другой — это супергерои для первой и мегавраги для второй? Почему передовая цивилизация не может справиться с демографической катастрофой и уступает пространство представителям непередовой? Какая демократия «правильнее»: прямая или «представительская»?
Вопросы эти отнюдь не теоретические. От того, как на них сегодня отвечают политики, может зависеть жизнь людей и судьба целых народов. За примерами далеко ходить не надо.
Когда меня спрашивали, можно ли согласно шариату проезжать в пять утра на красный сигнал светофора, если точно знаешь, что это никому не навредит, я отвечал, что так поступать не следует, хотя бы потому, что это формирует привычку нарушать. Я соблюдал нормы ислама в своей повседневной жизни, никогда не посягал на права других людей и считал демократию инструментом защиты своих личных свобод.
Сегодня я в тюрьме и хочу сказать, что шариат — это не кодекс, не свод написанных законов (так думают не только простые обыватели, но и, например, известный юрист Михаил Барщевский). Шариат — это правовая платформа со своим заданным набором ценностей.
Некоторые ее нормы зафиксированы и незыблемы, поскольку прямо защищают базовые человеческие права. Другие — генерируются правовыми механизмами на основе принципа эффективности и пользы («масляха мурсаля»), меняясь в зависимости от обстоятельств и времени. Так, шариатская оценка одного и того же действия в разных обстоятельствах может быть противоположной, поскольку цель подобных норм — защита ценностей, прав и потребностей человека, а не соблюдение буквы само по себе.
— Как нужно управлять Кавказом? Возможно ли вообще здесь навести порядок не с помощью кнута и меча? Ну и не шариата, конечно…
— Оставлю без внимания эту еще одну любопытную формулировку — «управлять Кавказом». Улыбаюсь. Думаю, формат кнута и меча в российской политике сильно переоценен. Экс-хозяин махачкалинского СИЗО, обвиненный в вымогательстве, тоже негодовал в клетке суда, рассуждая о том, как без его кнута здесь все развалится. Вроде ничего, держимся.
Нужно перестать лепить из Кавказа и, в частности, Дагестана горячую точку. Например, Бастрыкину вовсе необязательно прилетать в республику в камуфляже и делать вид, словно он добирается до здания Следственного комитета из аэропорта под свист пуль. Нужно уходить на Кавказе от формата генерал-губернаторства.
Нам нужны экономисты-технократы, думающие о том, как улучшить качество жизни людей, а не военные-полицейские, мышление которых ограничивается категориями «удержать» и «не дать».
Нужно вернуть в Дагестан и на Кавказ судебную власть. Нужно совсем немного отвлечься от тех, кто ворует, и обратить внимание на тех, кто похищает и присоединяет к гениталиям электрические провода. Нужно перестать губить таланты и ломать людям жизнь.
Мои «подельники» Кемал Тамбиев и Абубакар Ризванов — это самородки, которых следует носить на руках. Вместо этого их по нелепейшим обвинениям посадили в тюрьму, и им ничего не оставалось, кроме как преобразить ее.
Навести здесь порядок без кнута и меча вполне реально. Но для этого там, наверху, нужно сдвинуть несколько парадигм.
— Что вы думаете об устройстве России в целом? Какие у нас перспективы?
— Перспективы у нас довольно неопределенные. Страна на перепутье. Возможно, наши дети будут наблюдать один из сценариев Бориса Бронштейна, когда 99-летняя Валентина Терешкова предложит еще раз обнулить президентские сроки 84-летнему Владимиру Путину. И спасти от этого, как говорит Дмитрий Быков, сможет только бегство. А возможно, они будут жить в совсем другом государстве, никуда не убегая.
Об устройстве России в целом я думаю, что его основная проблема — слишком долгое отсутствие у людей стимулов. В царской России их не было, потому что большинство населения работало не на себя, а на помещиков. В Советском Союзе их не было, потому что люди работали не на себя, а на колхозы. Сегодня их нет, потому что для любого человека в любой момент может оказаться так, что он работал не на себя, а на тех, кто у него все отберет.
Устройству России очень не хватает законности. Не той, которая связана с зажатием тисков и сжиманием челюстей, а той, которая обеспечивает свободу, комфорт и развитие личности.
Развиваться надо не вширь, а вглубь. Не имперские галлюцинации заливать в головы граждан, а думать об их благополучии и качестве жизни.
— Как вы думаете, за что вас на самом деле посадили? Кто вас «заказал»?
— Мне кажется, в стране наметилась тенденция преследовать людей, имеющих какие-то устойчивые взгляды или свое мнение на окружающую действительность, которым есть что сказать и которых есть кому послушать.
Кто-то очень скрытый решил, что я этим критериям соответствую. Остальное — части пазла. Посудите сами: бородатый математик дает уроки арабского, ведет курс по бизнесу, является журналистом «Черновика» и любит играть в футбол. И этот тип уже успел завести четверых детей, которые ведут свои блоги в инстаграме и каналы в ютубе, читают в них стихи и рассказывают об учебе, учатся в интернет-школе, занимаются джиу-джитсу, изучают робототехнику и несколько иностранных языков одновременно. Старший — ему 11 лет — успевает еще читать 300 страниц в день. Почему бы не посадить этого типа на пожизненный срок от греха подальше?
А если честно... Я не знаю, за что меня посадили. Не знаю, зачем они сказали, что я веду скрытный образ жизни. Не знаю, зачем наговорили на моих соседей, представив от их имени ложные сведения. Не знаю, зачем умудрились обвинить меня в связях с ИГИЛ и сочинить, что я отправил им 300 тысяч рублей. Я не знаю, зачем они выбрали мне в «подельники» таких прекрасных образцовых молодых людей, как Кемал Тамбиев и Абубакар Ризванов, и на что они надеялись, когда собирались выставить нас игиловцами. Столько лжи и лицемерия, как в дни своего задержания, я не видел за 30 лет жизни.
— Журналист Максим Шевченко считает, что ваше дело — это месть «Черновику» за историю с братьями Гасангусейновыми, но ведь это было давно. Есть другие версии?
— Убийство братьев Гасангусейновых было давно, но их отец Муртазали сдаваться не собирается. И чем дальше он продолжает свою борьбу, тем острее и болезненнее становится этот вопрос в обществе. Тем сильнее кого-то раздражают все, кто рядом с Муртазали. А «Черновик» здесь в первых рядах.
(Муртазали Гасангусейнов у здания Верховного суда Дагестана. Фото: «Черновик»)
Но я не думаю, что все зацикливается именно на данном деле. Со дня своего основания Хаджимурадом Камаловым «Черновик» всегда был там, где было нужно защищать справедливость, законность и благополучие людей. Если на Западе согласно сложившейся культуре на публикации в СМИ принято реагировать, то у нас со СМИ принято бороться.
Уверен, не мне рассказывать это читателям «Новой газеты» — кузницы журналистов, говорящих правду, некоторые из которых отдали за нее жизнь. Хаджимурада убили, мы понесли много потерь, но останавливаться нельзя.
Нужно идти до конца — до полноценного гражданского общества с работающими гражданскими институтами.
— Называете ли вы себя сами «Голуновым номер два», как это делает «Черновик»?
— Скажем так, когда «Черновик» это делает, я не возражаю. Самому мне неудобно. В письме к Бортникову указал, что меня так называют (улыбаюсь).
— Вы писали о религии, а не о политике или коррупции чиновников. Почему? Насколько вопросы религии вообще актуальны сейчас.
— Когда, попав в тюрьму, я начал писать в газету «заметки из СИЗО» на отвлеченные темы, редакция продолжила параллельно вести религиозную полосу, поднимая мои старые статьи. Видимо, «вопросы религии» достаточно актуальны. Но опять же нам надо договориться о терминах. Мне слово «религия» не очень нравится. Я и его иногда беру в кавычки. Тематика моей религиозной полосы, мягко говоря, не заканчивалась вопросами молитвы и поста.
Парковка машин, условия действительности имущественных сделок, политика, коррупция — в темах я себя не ограничивал. Разве что точечных коррупционных расследований не вел.
Когда в 2008 году Хаджимурад Камалов (убит в декабре 2011 года — прим. «Новой») принимал меня на работу, он убрал в сторону мой подробный план на два месяца, и у нас состоялся долгий разговор. Мы сошлись на том, что главной задачей моей полосы Monotheos является профилактика крайностей и невежества. Моя первая статья называлась «Интеллектуальный джихад». Только не пугайтесь. Лучше прочитайте. С небольшой скидкой первой юношеской пробе пера. Хаджимураду она очень понравилась.
Мой «подельник» Кемал Тамбиев сегодня шутит, что начальник УУР МВД по РД Адильханов, по лживому рапорту которого меня задержали и уже девять месяцев держат в СИЗО, оказался человеком небесполезным: ему удалось то, что не удавалось руководству «Черновика», — вытащить меня с религиозной страницы. Но, честно говоря, осмыслив вопросы, которые прислала «Новая», чувствую, что надо срочно возвращаться к исполнению своих непосредственных обязанностей.
«Вопросы религии» — это призыв к благу и порицание зла. Поэтому они будут актуальны всегда.
Я еще больше убедился в этом, увидев моральный облик следователей, прокуроров и судей, которые буквально поголовно стали жалкими бесхребетными винтиками системы зла.
Одним из моих последних религиозных постов до задержания был видеоответ в инстаграме на вопрос о том, можно ли подделывать документы для получения страховки при аварии. Логика задававшего вопрос была следующей: почему нельзя пойти на такую хитрость, если государство кругом ущемляет наши права? Эта логика подталкивала его нарушить закон, и он хотел услышать шариатскую оценку. Мои слова о том, что шариат запрещает мошенничество, даже если тебя ущемляют, что порядочность — это высшая ценность мусульманина, остановили его.
— Вы писали, что журналистом называете себя с большой натяжкой и даже не ходите на утренние планерки. Почему? И кем тогда вы себя считаете?
— Обычно дети хотят стать теми, кем являются их родители. Один из моих старших хотел стать палеонтологом, а другой — публицистом. Если обязательно нужно выбрать что-то одно, то я — публицист-преподаватель. Но мне всегда нравилось развиваться и практиковаться в разных направлениях. В последнее время я преподавал коммерческий бизнес-курс, занимался консалтингом и разрешением экономических споров, шариатским аудитом бизнес-схем, давал уроки арабского языка, переводил с арабского книги по заказу издательств, готовил спортивную аналитику для канала «Спросите у Расула» — главного конкурента «Черновика» в телеграме — и вел в «Черновике» религиозную страницу.
В будущем хотел бы работать учителем математики в школе и имамом небольшой мечети. Но самое главное, чем я когда-либо занимался, — это был отцом. Семья — главный проект моей жизни.
— По образованию вы математик, преподавали высшую математику и эконометрику. Не жалеете сейчас, что «оставили профессию»?
— Я бы жалел, если бы это было необдуманное решение молодого человека, не ценившего преподавательскую деятельность. Преподаватель популярного факультета, возможно, самая коррумпированная профессия в Дагестане. По крайней мере, 10 лет назад было именно так. Студенты, у которых я вел семинарские занятия, сдавали зачеты и экзамены не мне. За каждого студента, который хорошо занимался, мне приходилось воевать, чтобы он получил зачет без денег.
Лекторы, с которыми я отказывался вступить в сговор, смотрели на меня как на идиота: я преподавал каждый день, получая зарплату полторы тысячи рублей в месяц (поскольку был совсем молодым «старшим преподавателем», еще не защитившим кандидатскую работу). Сам не брал взяток и им, получается, мешал. До защиты кандидатской было далеко, и, женившись, я встал перед выбором: начать брать взятки или сменить работу. Долго не думал и сегодня не жалею.
А вообще, бывших математиков не бывает. Поэтому не согласен, что «оставил профессию». Вот, в камере уроки даю, подсадил всех на математику. Один сокамерник недавно говорит: «Видела бы сейчас мои успехи наша школьная учительница, не поверила бы». В то время как я учил их складывать и вычитать дроби, дома тем же самым занималась супруга с детьми. Негодуя, что маме-врачу приходится замещать папу-математика.
— На Кавказе регулярно заводят уголовные дела против журналистов, правозащитников и активистов, которым либо подкидывают наркотики, либо их обвиняют в терроризме. Как вообще бороться с беспределом силовиков?
— Конкретного готового рецепта здесь нет. Надо методично и скрупулезно повышать гражданское сознание людей. Причем на Кавказе нужно начинать с психологии. В последнее время я часто проецирую наше большое государство на маленькое тюремное, в котором сейчас живу. Эти государства очень похожи и проблемы в них одинаковые. Первое, на что обратил внимание, когда начал изучать психологию арестантов, — здесь не принято требовать свои права. Причин две: слабость, которая не красит мужчину, и то, что это бесполезно.
Есть в Махачкале две замечательные организации — «Монитор пациента» и «Город наш», которые проделали в этом направлении огромную работу. Изначально они не ставили просветительских целей, они появились, чтобы помочь людям отстоять свои самые элементарные права. Но, на мой взгляд, показав, что прав можно добиться, эти организации сделали нечто гораздо большее, чем те многочисленные локальные победы, которые они одержали.
Пока налогоплательщики будут жить по принципу «моя хата с краю», на их деньги будут продолжать сажать тех, кто отстаивает их права. При всем том, что я здесь говорю, я не позволяю себе призывать простых людей вставать на мою защиту. Я переживаю за них. Мои дети лишились отца, и мне будет крайне тяжело осознавать, что другие дети лишились отцов, помогавших мне вернуться к своим.
(Одиночный пикет у Советского суда Махачкалы. Фото: «Черновик»)
Это очень важный момент, на мой взгляд: если кого-то арестуют по причине того, что он поднял на пикете плакат с моим именем, меня нужно будет оставить и бросить все силы на защиту и поддержку этого человека. Мне очень приятно видеть, как общественность поддерживает сегодня Константина Котова, — человека, которого посадили в тюрьму за лучшие человеческие качества, за то, что он вступил в гражданское общество.
Беспредел силовиков закончится тогда, когда мы последуем его примеру и вступим в гражданское общество.
— Как вы думаете, почему про ваше дело молчит глава региона Владимир Васильев? Ему нечего сказать? Он бессилен или поддерживает ваше преследование?
— Вряд ли поддерживает. Скорее, не вникает. Во-первых, он полицейский, а раз я подследственный по делу, связанному с терроризмом, то я для него в разряде прокаженных. Во-вторых, данная ситуация наглядно показывает, что ему абсолютно нет дела до того, что происходит в обществе.
Глава Дагестана дагестанскому обществу неподотчетен. Он подотчетен только тому, кто его на этот пост водрузил. Думаю, если бы глава Дагестана избирался на народных выборах, он бы вряд ли закрыл глаза на единое мнение поддерживающих меня журналистов и блогеров, спортсменов и тренеров, эстрады и интеллигенции, светских и религиозных. Вряд ли закрыл бы глаза на видеообращение 16 известных журналистов и их пикетную очередь у здания представительства Дагестана при президенте РФ в Москве. Чтобы он обратил внимание, в нынешних условиях требуется звоночек из администрации президента.
— Как вы вообще оцениваете его деятельность на посту главы республики?
— Начнем с минусов: человек не на своем месте, мыслит по-советски, любой ценой нацелен на показатели, телам и делам предпочитает цифры, которые часто путает. Его подход к сбору налогов и формулировки отчетов в этой сфере напоминают советскую систему премирования тридцатых годов. Мало думает о том, что будет с республикой после его ухода. Про (не)освоение бюджета не буду, ведь тема всех уже порядком утомила.
Плюсы... Местные во власти лучше реагируют на человека из Москвы. Плюс, конечно, весьма условный, поскольку я не считаю, что глава должен быть неместным, и тем более не считаю, что страх — лучший стимул в политике. Кажется добрым, воспитанным. Мы видели, как Владимир Абдуалиевич разговаривает с чиновниками, — было бы интересно посмотреть, как он общается с внуками. Но это уже не про пост главы.
— В Махачкале в вашу поддержку регулярно проходят одиночные пикеты. Но все-таки людей на них не очень много. Почему так? Люди запуганы? Им все равно? Они поддерживают власти и силовиков?
— Силовиков в нашем деле не поддерживает никто, кроме некоторых силовиков. Как говорят адвокаты, в обществе относительно нашей невиновности сложился полный консенсус.
Что касается пикетов, здесь можно отметить два момента. Во-первых, у местных людей нет культуры поддержки посредством пикетов. Они предпочитают соцсети. Во-вторых, люди на самом деле запуганы. Смотрите, что пишет молодой парень: «Всем сердцем за тебя переживаю. Не знаю, дойдут до тебя мои извинения или нет, но я искренне прошу прощения у тебя и твоей семьи за то, что я такой трус, что боюсь за себя и не выхожу на улицу в твою поддержку. Еще раз прости».
Знаете, в чем тут дело? Если он выйдет на пикет, следователь Шамиль Валимагомедов тут же начнет проверять, не относится ли он к той половине жителей республики, которые отправили 20 рублей на постройку колодцев в Африке через благотворительный фонд Абу Умара Саситлинского. Если тест даст положительный результат, следователь станет угрожать ему самой страшной статьей в стране — финансированием терроризма.
— Расскажите, каково это — сидеть в СИЗО в Махачкале?
— Это когда ты не видишь своих детей четыре месяца, а потом их вдруг неожиданно закрывают с тобой всех вместе в тесной клетке. Это когда по ночам тебе снится небо без решеток. Это когда ты видишь, как люди, которых обвинили в терроризме, отказываются убивать даже тараканов. Это когда точишь алюминиевую ложку,чтобы нарезать имбирь.
Когда вместо зубной нити приходится использовать куски большого черного пакета. Это когда моешь и сушишь одноразовые пакеты, чтобы использовать их повторно. Когда мать печет для тебя слоеный хлеб каждую неделю, отправляя в далекое детство. Когда на продуктах в «передачке» в первую очередь ищешь понятные только тебе зашифрованные романтические послания супруги. Когда извлекаешь нитки из коврика для молитвы и снимаешь наклейки с пачек для салфеток, чтобы скрепить и подклеить постаревшие книги.
Это когда над уборной с открытым выше пояса верхом установлена камера, в которую за тобой наблюдают девушки-операторы, уверяющие, что им тебя не видно. Это когда 95 % времени ты проводишь в камере со свободным пространством в десять квадратных метров, а выйти на прогулку — означает сходить в такую же камеру, только пустую. Это когда твой сын учится без тебя ходить и разговаривать.
Это когда путь к окнам, на которых и так установлены три решетки, преграждает еще одна огромная мощная решетка на всю ширину и высоту камеры, а чтобы открыть окно, приходится бросать в него пластиковые бутылки. Это когда вечерняя луна неожиданно появляется в узкой полоске неба над тюремным корпусом напротив, и ты не можешь от нее оторваться, рискуя попасть в карцер за то, что не занял после отбоя свое место на шконке. Это когда видишь, как крепкие парни бережно хранят простые слова от самых близких о том, что их ждут и очень любят.
— Расскажите подробнее про вашу семью.
— Наша семья образовалась 13 лет назад в результате моих долгих поисков девушки-отличницы, с которой нам было бы интересно вместе дожить до старости. Она училась в Москве на врача. До окончания учебы оставался один год, но я забрал ее в Махачкалу, и мы завели двоих детей. Потом вернулись в Москву, чтобы она доучилась: до обеда я сидел с детьми и писал статьи в «Черновик», а она получала знания в университете. После обеда она сидела с детьми и готовилась к занятиям, а я выходил в город, чтобы заработать для нас денег. Она окончила университет на отлично, мы вернулись в Махачкалу, обзавелись четырьмя сыновьями и квартирой на окраине.
Супруга работала на полставки в больнице и оказывала частные медицинские услуги. Моим основным заработком в последнее время был авторский курс «Правильный бизнес». Мы договорились так: нужды семьи обеспечиваются из моих денег, она же на свои имеет право лишь делать нам подарки. Надо сказать, своим правом она всегда сильно злоупотребляла.
Еще мы договорились, что сделаем все от нас зависящее, чтобы вырастить воспитанных и образованных детей. Сначала я возил старших в лучшую бесплатную школу в центре города, потом мы изучили специфику дистанционного обучения в московской интернет-школе и перевели в нее детей в качестве эксперимента. Результат превзошел все ожидания, и с махачкалинской каменной школой было покончено задолго до появления коронавируса.
Свободного времени стало гораздо больше, и дети начали посещать секцию по джиу-джитсу и плаванию, уроки по промышленному дизайну и английскому языку в «Кванториуме», а также занятия по робототехнике.
Мы собирались вшестером за завтраком, ходили вшестером в супермаркет, гуляли вшестером по парку и берегу моря.
Мы жили самой счастливой жизнью, какой только могут жить на земле люди, пока в нее не вломились оперативники, прокуроры и следователи, не сняв свою грязную обувь.
Сегодня я воспитываю детей через письма, а мою семью содержит супруга. Пациенты выстраиваются к ней в очередь. Говорят, что приходят по двум причинам: хотят поддержать и потому что супруга Абдулмумина не может не быть хорошим специалистом.
Знаете, что мне запомнилось больше всего из интервью с Дмитрием Пчелинцевым в «Новой»? Что он не принял участия в самом интересном периоде взросления своей сестренки. А я в первом письме своим детям просил их не дать маленькому забыть папу.
— Как вы думаете, могут «дать заднюю» в вашем деле? Такое силовики делать не любят. Возможно ли вообще добиться в дагестанских судах справедливости?
— Я не хочу, чтобы кто-то «давал заднюю». Я хочу видеть торжество законности. Формат «передней» и «задней» — это альтернатива соблюдения закона. Нам нужен закон, а не альтернативные решения.
Я не ставлю целью кого-то победить или кому-то что-то доказать. Я всего лишь хочу, чтобы ко мне — к человеку, который в этом государстве больше 30 лет не нарушал права других людей, — государство отнеслось и относилось соответствующим образом.
