Планы против планов
Развернувшиеся в Иране протесты, очевидно, имеют стратегическое значение для Суннитского мира. Ведь до сих пор он сталкивался исключительно с последствиями внешней политики внутренне консолидированного, монолитного шиитского Ирана. Силы Шиитской оси привыкли влиять на Суннитский мир, часть которого была склонна поддаваться этому влиянию, обманувшись демагогией об «общеисламском братстве», «Сопротивлении сионизму» и т. п., а часть пыталась сопротивляться ему, причем, начиная с войны в Сирии вторых среди суннитов становилось все больше, а первых все меньше.
Теперь мы имеем дело с ситуацией, когда уже сунниты (здесь и далее мы используем это понятие не в строго-догматическом смысле, который предполагает возможность дальнейшего дробления, а как синоним исторически основной части Уммы) стоят перед необходимостью определяться со своим отношением к событиям, происходящим в самой сердцевине Шиитской оси — Иране.
Для начала, однако, заметим, что совершенно неочевидно, что происходящие сейчас в Иране протесты получат такое развитие, которое принципиально изменит эту страну, а не будут купированны. Тем не менее, сам их факт, сам их размах говорят о том, что потенциал таких изменений внутри Ирана есть, а это значит, что они могут произойти, если не сейчас, то в следующий раз. Соответственно, как стратеги Шиитской оси строят свои планы на то, как должен выглядеть Суннитский мир, представителям последнего было бы выгодно загодя понимать, в чем заключается его интерес и его риски применительно к Ирану.
Две позиции по отношению к Ирану
На данный момент внутри весьма неоднородного Суннитского лагеря сложилось две позиции по отношению к возможным изменениям в Иране.
Первая позиция сочетает в себя национально-государственный эгоизм и панисламскую риторику. Это позиция нынешней Турции, которая с недавних пор изменила свое отношение к Ирану, хотя ранее де-факто придерживалась второй позиции. Ее суть заключается в том, что перешедшей от политики переформатирования региона под неоосманский проект к политике осажденной крепости национального государства, Турции не нужны никакие потрясения в Иране. Не сумев воспользоваться крахом режимов даже Сирии и Ирака, чтобы переформатировать их суннитские части под себя, как это предполагал проект неоосманизма, Турция тем более не хочет и не может использовать возможный крах иранского режима. Напротив, она уверена (и при таком подходе — не без оснований), что он будет использован против нее. Прецедент революционного свержения казавшейся незыблемой власти, перспектива появления еще одного независимого Курдистана, наконец, новые миллионы беженцев — все это приводит в ужас турецкий истеблишмент, который в последнее время за всей громкой риторикой только и пытается, что окопаться по периметру своих границ (окопаться буквально — строительством гигантских пограничных стен с неспокойными соседями). Это реальные аргументы, что же касается лозунгов про то, что крах Ирана приведет к усилению Израиля, и главная угроза это сионисты, а не шиитский фанатизм и т. п., их просто можно не воспринимать всерьез. Ведь если бы Турцию так волновала перспектива усиления Израиля, она не восстановила бы с ним разорванные после истории с «Флотилией свободы» отношения, не взяла бы на себя в рамках этой сделки обязательство прекратить финансирование военного крыла «ХАМАС», и не способствовала усилению Израиля, увеличивая обороты торговли с ним из года в год.
Что же касается самого антагонизма Ирана с Израилем, то и его следует оценивать реально. Я не принадлежу к числу тех поклонников извилистой конспирологии, которые считают, что конфронтация Израиля и Ирана носит имитационный характер. Все явные факты свидетельствуют о том, что сионисты воспринимают Иран как единственного серьезного противника в условно Исламском мире. С другой стороны, из этого совершенно не следует, что Иран ведет это противоборство в интересах Исламского мира как его альтруистический защитник. Иран — это сектантское экспансионистское государство и характер его конфронтации с Израилем определяется именно этим. Надо ясно понимать, что Иран, не имеющий границ с Израилем и религиозно отчужденный от основной части Исламского мира, анклавом в котором является Израиль, по определению не способен решить ту задачу, которую провозглашает — ликвидации сионистского образования. Гипотетически ее можно было бы решить только в результате консолидации Исламского мира, одним из основных препятствий которой и является Иран с его сектантским фанатизмом и экспансионизмом. Поэтому конфронтацию с Израилем сектантский режим Ирана использует в качестве инструмента своего влияния на Исламский мир и расширения экспансии в него. И в этом смысле, да, можно сказать, что Иран это тот противник со стороны Исламского мира, в котором объективно заинтересованы сионистские круги, потому что он не может решить провозглашаемые задачи, а напротив, своими действиями отдаляет их решение. Но при этом, данный противник периодически создает для Израиля серьезные проблемы, в связи с чем заставляет относиться к нему серьезно. Такая диалектика.
Итак, в рамках первой позиции мы имеем дело с защитой сектантско-экспансионистского курса Ирана, в фарватер которого встроилась Турция, перешедшая от амбициозной политики суннитского неоосманизма к оборонительной политике осажденной крепости, отбивающейся от разного рода заговоров и угроз.
Вторая позиция не отталкивается от интересов какого-то определенного государства, рассматривая сами эти государства с технической точки зрения, как занимающие (по праву или нет — другой вопрос) определенное место в исторически сложившемся пространстве Уммы, иначе говоря, Исламском мире. Это пространство, Умма или Исламский мир воспринимаются как единое целое, объединенное общими ценностями и интересами. Конечно, сегодня есть все основания заявить, что такое единство — не более, чем химера, а в реальности существуют только национальные государства, элиты и джамааты, и только их интересы являются определенными и жизненными. В некотором смысле, это так и есть, однако, существует другое, незримое для посторонних, но от этого не менее реальное измерение, которое воспроизводится из века в век, несмотря на периодическую смену возникающих и исчезающих в нем династий, государств и группировок. Это то, что исламский политолог Калим Сиддыки определил в свое время как «экстерриториальное исламское государство», которое создается и воспроизводится с самого малого уровня - мечетей, медресе, джамаатов, других коллективов носителей исламской идентичности, вплоть до семей, в итоге образуя единое историческое и ценностное поле.
Это пространство является не просто морально-этическим, но и политическим. И потому история для него — это больше, чем история. В основании его политического сознания лежит представление о том, что из первоначально небольшой общины Пророка, да благословит его Аллах и да приветствует, разросся и раскинулся по разным континентам Исламский мир, имеющий свою провиденциальную миссию. И возможно это стало благодаря тому, что дело Пророка, да благословит его Аллах и да приветствует, продолжили его преемники — правители мусульман, как праведные (первые четыре халифа, да будет доволен ими Аллах), так и не очень, но, тем не менее, те лидеры, включая и хранителей знания — ученых, вокруг которых исторически собиралась Умма как тело исторического Ислама. Конечно, в таком представлении присутствует понимание того, что в этом пространстве периодически происходили искажение религии и порча нравов, из-за которых оно оказывалось в кризисе, но для их преодоления ему посылались обновители и исправители, будь то ученые или лидеры, в результате чего его история продолжалась.
Это отступление я сделал не просто так. Дело в том, что шиизм как тоже политическое, а не только религиозное явление, возник из совершенно другого взгляда на эти вещи. Вкратце оно заключается в том, что после смерти Пророка, да благословит его Аллах и да приветствует, тот Ислам, что сложился — не настоящий, его последователи — заблудшие, их ученые — фальсификаторы, а их лидеры — тираны. Нет ничего удивительного в том, что с таким взглядом на исторический Ислам и его политическую Умму рафидиты (то есть, отделившиеся от них) всю свою историю противостояли им и боролись с ними. При сохранении подобного взгляда и отношения любые лозунги и заявления об «общеисламском братстве», «союзе шиитов и суннитов» и т. д. будут всего лишь средствами манипуляции и намеренного введения «насибитов» (суннитов) в заблуждение, которое также является одним из характерных элементов политико-исторической программы шиизма («такыйя»).
Поэтому нет ничего удивительного в том, что Хомейни и его «Исламская революция», громко провозглашая лозунги исламского единства и братства, но базируясь на этой программе, в итоге стали основой для проведения ее сектантской политики. Программой-максимум этой политики был захват политического лидерства над Уммой с целью и посредством ее перепрограммирования — сперва разрушения ее исторического кода, а потом внедрения вместо него своего (в основе которого — история подпольной секты с эзотерическим руководством). Но так как в силу высокой сопротивляемости ценностного поля Уммы реализовать эту задачу они не могут, ее результатом всегда будет раскол и подрыв ее сил, который мы сейчас и наблюдаем.
Т.н. «Исламская Республика Иран» сделала выбор в пользу сектантской политики в ущерб интересам Уммы и в сотрудничестве с ее врагами во время вторжения американцев в Ирак, которым она воспользовалась, чтобы подмять его под шиитов. Однако окончательно маска с ее политики спала уже в Сирии, где она вопреки принципам своего же основателя поддержала представителя светской, враждебной идеологии «ИРИ» партии БААС (с которой она воевала во время ирано-ираской войны) против восставшего под исламскими лозунгами угнетенного большинства — тех самых суннитов, которым она на словах предлагала братство. Ничего не мешало Ирану поддержать восставший народ Сирии и расположить к себе таким образом ее будущее руководство, но вместо этого он предпочел солидарность на сектантской основе даже не с шиитами, а крайней шиитской сектой, невзирая ни на ее еретическую (даже по его критериям) религиозную основу, ни на его враждебную идеологии «Исламской революции» политическую основу.
С этого момента стало очевидно, что проект нео-Сефевидов или нео-Фатимидов — проект никакой не «Исламской революции», а сектантской Шиитской оси, использующей ее лозунги исключительно для реализации своей политики. Сама «ИРИ», ливанская «Хизбула», афганские шиитские рекруты, пригнанные ими на бойню в Сирию, иракские «Хашд аш-Шааби», шиитские агитаторы в странах арабского Залива, наконец, йеменские хуситы, хоть и принадлежащие изначально к умеренной ветви шиитов — зейдитов, но как и алавиты включенные ими в свою ось — таковы ее уже очевидные всем составляющие.
Важно понять, что этот проект угрожает не какому-то конкретному государству или династии — они, как уже было сказано, непринципиальны, и сегодня одни, а завтра другие — он угрожает именно ценностному пространству Суннитского мира, ибо несет с собой разрушение его основ с последующим переформатированием. По этой причине, в противостояние этому проекту включились самые разные, в том числе, конфликтующие между собой силы, но, тем не менее, опирающиеся на одну историческую основу или, по крайней мере, претендующие на это.
Переходя от общего к частному — что мы имеем на данный момент? В корневом для Исламского мира регионе, в его сердцевине не только идет т. н. «гибридная» суннитско-шиитская война, но и созревают предпосылки для ее перерастания в крупномасштабную войну регулярных армий — Ирана, с одной стороны, и коалиции арабских монархий, с другой. Хочу подчеркнуть — я предельно далек от идеализации Саудовской Аравии и ОАЭ и рассмотрения их в качестве государств — защитников суннитов. На самом деле, их суннитская идентификация и политика является строго реакционной, то есть, реакцией, производной на экспансионистскую политику Ирана, который в отличие от них является идеократическим государством (то есть, таким, где государство подчинено идеологии). Но, как уже было сказано, помимо них экспансии шиитского проекта, центром которого является мощное идеократическое государство, противостоят самые разные и — что отличает их от шиитов — разрозненные и даже враждующие между собой силы, чьи исторические духовные корни и самоидентификация растут из «почвы» (как сказали бы американцы — background) суннитского, то есть, базового Исламского мира.
А теперь важное пояснение. Возможно, по мере прочтения всего вышеизложенного у некоторых читателей накапливалось возражение относительно того, что автор рассматривает отношения суннитов и шиитов на Ближнем Востоке, игнорируя существование внешних, куда более мощных сил, для которых все эти разборки и сведения счетов не имеют никакого значения кроме возможности использования их как инструмента в своей игре.
Отнюдь — я далек от такого геополитического аутизма, и прекрасно понимаю, что в нынешнем дезорганизованном состоянии Исламского мира (его причины и история — тема для отдельного разговора) как отдельные мусульманские страны, так и негосударственные исламские формирования являются игроками второго порядка на «большой шахматной доске». Об этом и о том, какие из этого проистекают выводы, будет сказано ниже, но пока укажем на то, что сказанного выше это не отменяет никак.
Вне зависимости от того, как и от кого зависят те или иные государства, существующие сейчас в Исламском мире, факт заключается в том, что в отличие от различных зависимых от внешних игроков национальных и династических государств Суннитского мира существует идеократическое экспансионистское государство, которое пользуясь их недееспособностью, реализует свой сектантский проект, угрожающий не просто этим государствам, а Исламскому пространству в целом.
Как же можно проигнорировать или обойти стороной этот факт? Это государство и его «прокси» воюют в Сирии, чтобы вернуть суннитское большинство под власть алавитской секты, оно мобилизует для этого силы всего шиитского мира, оно покровительствует хуситам, придавая тем самым йеменской войне особую ожесточенность. Сегодня Турция, которая долгие годы противостояла этой политике в Сирии и пыталась противостоять ей в Ираке, решила «выйти из игры» и начать дружить с Ираном, увидев в нем важного соседа и партнера. Замечательно, но почему бы тогда Турции не договориться с Ираном об окончании войны в Сирии на справедливых условиях, учитывающих интересы и требования суннитского большинства — хотя бы на основе международно признанного «женевского формата», предполагающего политический транзит власти от алавитского режима к системе национального единства? Однако вместо этого Турция принимает в угоду Тегерану и Москве «сочинский формат», призванный под ширмой диалога с марионеточной псевдооппозицией фактически сохранить власть в руках у алавитского режима. Так же и в Ираке, вместо того, чтобы договориться с Ираном о гарантиях суннитскому курдскому и арабскому меньшинствам, которые смотрели на Турцию с надеждой, она просто оставила их один на один с шиитским режимом, поддерживаемым Тегераном.
Все это можно было бы считать долгосрочной игрой в расчете на последующий крах самого Ирана, после чего это можно будет переиграть. Но нет же — именно тогда, когда появляются предпосылки для этого краха, Турция занимает позицию даже не нейтралитета и выжидания (вполне дипломатически уместную), а грудью встает на защиту тегеранского режима.
Что же получается? Получается, что договориться с Ираном миром о том, чтобы он прекратил свою экспансионистскую политику, никто либо не хочет, либо не может. А это значит, что она будет наращивать обороты, пока или не спровоцирует большую войну, или не надорвет сам Иран, на экономику и народ которого ложатся ее тяжести.
Какой Иран нам выгоден?
Из сказанного выше должно быть очевидно, что протесты в Иране, результатом которых может стать демонтаж режима, проводящего эту политику, не только отвечают стратегическим интересам Суннитского мира, но и являются единственной альтернативой большой войне между его нынешним (весьма неприглядным) ядром и шиитским Ираном. Поэтому когда мы видим иранцев, сжигающих портреты военного преступника и террориста Касима Сулеймани, палача сирийского народа Башара Асада, разворачивающих флаги сирийской оппозиции и требующих от своих властей заняться проблемами своей страны вместо войн в чужих, это может восприниматься только положительно.
Но здесь мы возвращаемся к вопросу о том, что в отличие от старых-добрых времен, сегодня сунниты и шииты не могут себя вести так, как будто бы вся мировая политика вращается вокруг них их борьбы между собой. Поэтому, безусловно, этот срез нужно воспринимать в более широком контексте событий, происходящих в мире и регионе.
Речь идет не только о существовании явных внешних сил, представленных неисламскими государствами со своими интересами — США, Израиля, Китая, России, но и о более фундаментальных процессах, неподвластных даже этим государствам.
Мы не можем игнорировать все большего числа признаков, присущих эпохе последних времен — Ахыр Заман, характеризующейся не только бессмысленными убийствами и разрушениями, но и уничтожением самого естественного порядка вещей, как он понимается людьми любых религий (по крайней мере, авраамических). Отношения полов, поколений, понятия чести, семьи, самого человека как завершенного Божьего творения — все это сегодня находится под атакой сил, которые в принципе противостоят любым религиям и основанным на них культурам и укладам (при том, что борьба последователей самих религий между собой никуда не исчезает). С другой стороны, не меньшую проблему — конкретно для Ислама представляют порождения этих смутных времен, которые принимают на вооружение его лозунги, но не только не понимают его сути, а кардинально искажают ее, отталкивая от религии Аллаха миллионы людей. О таких в хадисах сказано, что это «псы Ада», «худшие из творений» и что они «читают Коран, но он не проходит дальше их глоток».
Применительно к Ирану об этом надо помнить, потому что, хотя сунниты заинтересованы в разрушении его нынешнего режима как своего стратегического противника, они не заинтересованы в том, чтобы он оказался во власти этих сил, как и не заинтересованы и в расширении за счет его территории зоны внешней интервенции неисламских держав в пространство Исламского мира.
Собственно, сам Иран — страна с мощнейшей государственной историей, которую его нынешний режим неизбежно ведет к краху, обладает объективными предпосылками для того, чтобы не дать затянуть себя в эту воронку. Все, что нужно иранцам — это демонтировать режим, являющийся небольшим наростом на теле этой великой нации, и установить правление, проводящее сбалансированную политику как внутри страны, так и за ее пределами.
Такие изменения могли бы выглядеть следующим образом.
1. Упраздняется контроль идеологической корпорации шиитских «аятолл» за внутренней и внешней политикой Иранского государства.
2. Вместо контролирующих государство религиозно-политических органов воссоздается институт независимых от государства и не претендующих на контроль над государством шиитских религиозных авторитетов и их последователей (марджа эт-таклид). Государство признает за ними автономию в вопросах их общинной жизни, берет на содержание их религиозную инфраструктуру и защищает их от посягательств.
3. Религиозные шииты могут создавать свои партии участвовать в политической жизни страны, но не должны стремиться к восстановлению прежнего строя.
4. Иранское государство прекращает вмешательство в жизнь шиитских общин за его пределами и прекращает любую поддержку зарубежным шиитским и квазишиитским политическим и военно-политическим движениям и силам вроде «Хизбалы», асадитов, йеменских хуситов и т. д.
5. Иран — государство иранской нации, а не оплот мирового шиизма. Соответственно, представителям всех его конфессий должны быть обеспечены реальная свобода общинной жизни и гражданское равноправие.
6. Неперсидские, в том числе нешиитские, народы должны получить реальные автономию и представительство в политической и общественной жизни Ирана.
7. В цивилизационном отношении Иран должен остаться частью Исламского мира (хотя, возможно, роль зороастризма как коренной персидской религии в нем возрастет), но в качестве важного регионального государства, а не центра мирового шиизма, претендующего на лидерство и ведущую роль. Соответственно, оптимальна ситуация, при которой Иран не будет проявлять чрезмерную активность в вопросах международной политики, но вместе с тем, дипломатически будет выступать солидарно с Исламским миром по ключевым для него вопросам, как это делают многие мусульманские страны.
Конечно, было бы наивно считать, что иранская верхушка, залившая кровью сирийский народ за изначально призывы к реформе политической системы в Сирии, сдаст без боя находящуюся под ее контролем страну. Война с этой верхушкой в любом случае будет неизбежной, однако, степень ее кровавости и разрушительности ее последствий в значительной степени будет зависеть от способности отделить ее от миллионов иранцев — патриотов своей страны и, в том числе, последователей шиитской религии.
Здоровые силы, желающие преобразования Ирана, должны дать им понять, что никто не угрожает ни их стране, ни их религии, и что речь идет о ликвидации режима и политической идеологии, ввергающих их в беды.
Это то, что могли бы предложить иранцам как своим союзникам здоровые силы в Суннитском мире в качестве альтернативы большой войне. Состоится такая альтернатива или нет, зависит уже не от нас. Но хотя бы на уровне искренних намерений и пожеланий это могло бы стать альтернативой попустительству шиитским экстремистам, с одной стороны, и угрозам уничтожения всех персов и шиитов, с другой стороны.
