|
|
|
Традиционный ислам может стать фактором межнационального согласия в России. О том, при каких условиях это произойдет и что способно сделать государство, размышляет кандидат исторических наук, директор Аргаяшского представительства ЧелГУ Рашид Хакимов.
- Рашид Шавкатович, вы автор монографии с символичным заглавием «Красная звезда против полумесяца»…
- Другое ее название «Ислам и партийно-государственная власть на Урале в советский период: 1917 – 1991 годы». Ранее эта тема не была исследована. Хотя для определения роли религии в обществе необходимо понять, каковы были взаимоотношения религии с властью в тот, или иной отрезок времени.
- Но актуальными являются особенности современных взаимоотношений.
- Согласен. Тем не менее, многие проблемы, наблюдаемые сегодня в религиозной сфере, произрастают из советского прошлого. Давление, которое тогда испытывали все конфессии, сопоставимо с самыми мрачными страницами их истории. В итоге мы получили эффект сжатой пружины. Ее сжимали до такой степени, что когда сняли ограничитель в виде партийно-советской системы, она стала распрямляться с небывалой резкостью. Наряду с возрождением религии и обращением народа к духовным источникам, мы получили определенный негатив.
- В чем именно вы его видите как специалист по исламу?
- В советское время практически прекратилась подготовка мусульманских священнослужителей. Поколение пастырей, имевших классическое духовное образование, ушло из жизни. Им на смену к руководству общинами приходили полуграмотные люди. Они пытались проповедовать ислам по своему разумению, и не всегда это получалось. Отход от классического ислама – во многом результат десятилетий политики воинствующего атеизма, проводившейся в Советском Союзе. К этому добавляются и последствия 90-х годов. В мировой истории трудно найти аналоги той степени свободы, которую получили общины.
Зарубежными религиозными центрами Россия воспринималась как непаханая целина, где религию можно было создавать заново. В страну буквально ринулись различного рода духовные эмиссары, наставники. Ряд мусульманских стран оказывали серьезную материальную поддержку: огромные деньги выделялись на строительство мечетей.
То есть, была не только духовная, но и материальная составляющая. Мечеть, сама по себе, благое дело. Но одновременно велась и подготовка священнослужителей в странах Ближнего Востока. Они, конечно, готовились по-особенному.
-В отрыве от классических корней?
- Да. На это же время пришелся конфликт поколений. Большинство традиционных священнослужителей в наших мечетях к началу 90-х были уже преклонного возраста. И сюда потянулась молодежь. Значительная ее часть, конечно, с благими намерениями – способствовать возвращению к вере предков. Но, с другой стороны, играли роль и амбиции, желание реализовать себя в религиозной сфере. Все это не самую добрую службу сослужило исламу. Кроме того, произошло дробление. Если раньше были четыре духовных центра (Среднеазиатское духовное управление, Закавказское, Северо-Кавказское и Уфимское-ЦДУМ), то теперь, практически в каждом субъекте России свой муфтий, а в некоторых регионах их число доходит до пяти. Это серьезно ослабило взаимодействие государства и мусульман, способствовало тому, что разные идейные течения брали верх в том, или ином муфтияте.
В 90-е годы были созданы различного рода медресе. Туда опять-таки часто приходили в качестве наставников люди, обучавшиеся за рубежом. Они, вольно, или нет, способствовали дроблению.
- Различия в идейных течениях ислама принципиальны?
- Я придерживаюсь взгляда, принятого исламскими богословами, что основная часть исламских общин базируется на общей идейной платформе. Оттенки различий – не столь важны. Но, в то же время, в исламе присутствуют разные течения. В их основе я вижу политическую подкладку. Это тот случай, когда ислам используется как инструмент воплощения политических целей.
- А что вы понимаете под словом «политика» в данном случае: конкуренцию внутри религиозной конфессии, политику личных амбиций? Или имеется в виду религия как инструмент политики в сугубо светском значении этого слова?
- Мне кажется, каждый из перечисленных вами моментов имеет место. Наблюдаем и такое явление, как использование религии для осуществления не религиозных целей. Это связано и с вопросами геополитики, и глобализации, и противопоставления цивилизаций – христианской западной и мусульманской восточной.
Значительная часть людей, которая отошла от традиционного ислама, может и не подозревать, что их каким-то образом используют. Но они бьют себя в грудь и говорят, что возвращают чистоту ислама. Речь о структурах, которые не входят в сферу влияния Центрального духовного управления мусульман. Они зачастую даже не ведают, что, или кто за ними стоит, какие силы ими манипулируют во имя собственных целей.
- Но ведь эти цели не обязательно носят экстремистский характер. Радикалы, совершающие теракты под именем Аллаха, – все-таки малая, маргинальная часть альтернативного ислама.
- Но она является частью того сегмента, который противостоит традиционному исламу. Подчеркиваю – частью. Не бывает же так: вот здесь традиционные устои, а там, за четко очерченной границей – радикализм. Всегда есть некое переходное поле. И оно сейчас представляет собой совокупность разнородных общин, проповедующих отход от традиционных ценностей мусульман. Это, своего рода, серая зона.
- Выпускники зарубежных духовных центров, служащие в мечетях нашей области, в большинстве своем относятся именно к этой зоне? Или их мировоззрение строится на платформе традиционного ислама с некоторыми не подрывающими основ нюансами?
- Значительная часть священнослужителей, подготовленных за рубежом в 90-е годы, стали носителями идей, отличающихся от традиций ислама. Но потом и духовное управление, и власть поняли, что это может слишком далеко завести. Начали отслеживать ситуацию, обращать внимание на то, кто и чему учит будущих имамов. Сегодня той вольницы, которая была 15 лет назад, конечно, нет. Но люди, подготовленные в то время, остались. И корректировать их взгляды непросто.
Кстати, наш пиетет перед зарубежным образованием здесь играет свою роль. Работает стереотип: если человек учился, допустим, в Аравии, то его превозносить надо. Тем более, после советского периода у нас были районы, где люди даже Коран в руках не держали. И тот, кто получил духовное образование в мусульманской стране, априори воспринимается как приобщившийся к истокам.
Поэтому есть на территории региона общины, где такие имамы смогли привлечь большинство прихожан на свою сторону. Но где-то в тонкостях учения люди разобрались более критично.
- То есть, зарубежное образование имама – источник риска?
- Не всегда. Есть молодые имамы – выпускники зарубежных центров и, в то же время, приверженцы традиций. Со многими из них лично знаком. Например, с Ильдаром Каримовым – имамом мечети в Металлургическом районе Челябинска. Спокойный, взвешенный, рассудительный человек, хотя учился в духовном университете Египта «Аль-Азхар».
- Могли бы вы выделить два-три значимых зерна, отличающих традиционный ислам, исповедуемый, в том числе, на территории России, от пришлого?
- Точно такой же вопрос был задан Верховному муфтию Талгату Таджутдину на недавней конференции в Уфе. Он ответил так: «Традиционный ислам – это то, что проверено временем». Подразумевается, во-первых, терпимость к другим конфессиям, уважение к ним, способность к сосуществованию. Муфтий очень емко сказал: «Мы всех считаем святыми, кроме себя». Второй важный момент – отсутствие радикальных взглядов и стремлений кому-то что-то навязать.
Кстати, ислам в России не прививался насильственно: татары, башкиры приняли его добровольно. Сама основа этой религии противоречит утвердившимся в нашем обществе представлениям об исламе как источнике агрессии. Такие явления, как джихад, понимаемый как ненависть к «неверным», не имеют никакого отношения к истокам ислама. Талгат Таджутдин выразил эту мысль так: «Ислам – родник чистейшей воды, и не его вина в том, что из него черпают грязным сосудом».
- Как с кротостью ислама сочетается стремление любой религии к распространению, экспансии? Тем более, в случае с исламом, она имеет объективные причины: относительная молодость самого учения, высокая мобильность приверженцев. В свою очередь, склонность к миграции порождает противоречия, которые принято относить к межэтническим и межрелигиозным. Чем традиционный ислам может ответить на эти вызовы?
- Не думаю, что здесь уместно слово «экспансия», содержащее в своем значении силовой оттенок. Хотя стремление расширить сферу своего влияния в действиях любой конфессии присутствует. Роль ислама в мире значительно возросла – мы все это чувствуем. Ислам, как ни одна другая религия, является политизированным. Это мы наблюдаем на Ближнем Востоке.
Причина в том, что ислам – самая молодая из мировых религий. Ее потенциал до конца не раскрыт и будет раскрываться. Если сегодня исламский мир составляет 1,4 миллиарда человек (примерно 19 процентов населения земли), то, по прогнозам специалистов, к середине 21 века доля мусульман составит уже 33 процента и достигнет трех миллиардов человек.
На рубеже 2012 – 2013 годов численность мусульман превысила численность христиан в мире. То есть, ислам увеличивает свое влияние. Тем не менее, человечество достигло в развитии определенного уровня и, соответственно, понимания того, что обратить в какую-либо веру насильно нельзя. Абсолютное большинство людей делают свободный выбор в пользу той, или иной религии, независимо, в том числе, от этнической принадлежности. Например, знаю башкир, которые исповедуют православие. Был также знаком с православным священником – отцом Серафимом, который по национальности чистокровный татарин.
- В семье моих знакомых отец крещен по православному обряду, а мать и дочь посвящены по мусульманскому. При этом люди сугубо светского мировоззрения, и приобщение к религии для них – дань уважения к предкам.
- Совершенно нормальная ситуация. Что касается расширения сфер влияния традиционных конфессий, то сегодня для них актуальна не экспансия, а возвращение тех прихожан, которые близки к ним в силу особенностей национальной культуры. И православные священники, и имамы сетуют: мало людей приходят на службы и молитвы.
- Как духовные лидеры традиционного ислама воспринимают нынешнее конфессиональное дробление, имеющее вполне объективные причины?
- Они пытаются убедить оппонентов в том, что учение ислама дает возможность объединения, сплочения мусульман. В нем нет объективных, непреодолимых, разрывающих душу противоречий. Раскол, который наблюдаем мы, зачастую связан с игрой личных амбиций.
Представляете, священнослужитель (а среди них много молодых людей) в традиционной конфессии был бы просто имамом, а здесь он – муфтий. Смириться во имя объединения с понижением своего статуса не каждый способен. Но понимание необходимости такого шага постепенно приходит.
На конференции в Уфе убедительно звучали предложения вернуться к структуре духовного управления, характерной для царской России. Она предусматривает наличие одного муфтия.
- Значит ли это, что уже сейчас жесткого противостояния между традиционными и умеренными альтернативными конфессиями не существует?
- Да, тем более, многие представители разных исламских течений вышли из одного кадрового котла. Например, муфтий Равиль Гайнутдин – ученик Талгата Таджутдина. Даже в этом есть объединяющая основа. По крайней мере, у них общий понятийный аппарат, позволяющий договариваться. Но и государство тоже должно помогать этому объединению.
- Каким образом?
- Через создание консультативных советов, содействующих постепенному формированию единой структуры духовного управления. Это выгодно светскому государству: в решении практических задач легче взаимодействовать с одним центром той, или иной религии, нежели с несколькими. К тому же, именно государство может создать некий вектор, движение по которому поспособствует объединению мусульманских конфессий. Это может быть возрождение духовной жизни конкретного поселка. Или, что сейчас очень актуально, приобщение мигрантов к культурным особенностям территории. Люди одной религии, но из разных регионов и стран молятся в одной мечети, исповедуют общие ценности. Объединяющий потенциал традиционного ислама здесь безграничен.
