|
Каждый, кто становился президентом Дагестана, отправлял в Москву просьбу избавить его от мэра Махачкалы. До последнего времени – безуспешно
За год до того, как на центральной площади Махачкалы приземлился и почти сразу взлетел вертолет с мэром Махачкалы Саидом Амировым на борту, он в своем кабинете со всей возможной увлеченностью рассказывал про «Лазурный берег». Город, который, конечно, должен был называться именно и только так, готовился раскинуться между Махачкалой и превращающимся в ее город-спутник Каспийском. 15 отелей, пляжи на 10 с лишним тысяч человек, 80 тысяч населения – все говорило о том, что у мэра в запасе вечность.
«Лазурный берег» должен был увенчать эту удивительную судьбу, вырасти из необузданного прошлого, в котором для того, чтобы победить, каждому уважающему себя соискателю требовалась небольшая, но преданная армия, и у Амирова она была. За год до вертолета Амиров будто смирил былые амбиции и мои воспоминания о тех временах выслушивал с улыбкой мудрого правителя, приятно удивляющегося своему хулиганскому детству. И с той же улыбкой, когда речь пошла о людях, которые по первому зову могли прийти на площадь, он меня мягко прервал. «Почему – могли? Они и сейчас могут…»
Вертолет улетел. Люди не пришли.
Цена смирения
Рассказывают, что однажды Амирову, который с 17 лет трудился заготовителем, чабаны, взяв с него немалые по советским меркам деньги, дали мокрую шерсть. Так у Амирова появился заготовительский опыт, а у чабанов – чабанский: после того, как запылала кошара, с Амировым так никто больше не шутил.
Те 1990-е, которые для кого-то стали лихими, для Амирова начались еще в 1970-х, в степи. Поэтому к 1990-м он успел стать одним из тех, кто был к ним готов лучше других. Особенно в Дагестане. В Дагестане все было без обиняков. И в Дагестане многое было впервые. Здесь в те времена небритые молодые люди, поглаживая ствол «калашникова», обиженно сетовали: почему авизо называют чеченскими, их наши ребята придумали! Это было чистой правдой, схемы, как прежде ислам, пришли в Чечню из Дагестана, который всегда для Северного Кавказа был сродни античным истокам для Европы.
В 1990-е в Дагестане все было так, как положено при конкуренции, только в абсолютно диком поле. Окраина империи, со случайно нарезанными границами, с четырьмя десятками народов – это только тех, которые официально признаны, еще больше языков, без чувства общности, с единственным объединяющим началом: каждый хотел быть властью.
Власти хотел аварец Гаджи Махачев – тоже дитя 1960–1970-х, только, в отличие от Амирова, свое отсидевший уже тогда. В 1990-е он вошел со стартовым капиталом в виде приватизированной «Дагнефти». Но по тем временам этого было мало, и потому его начальственный кабинет был еще и штабом Народного фронта аварского народа имени Имама Шамиля – время требовало цветистости, особенно здесь.
Хотели власти лакцы – братья Хачилаевы, один даже был министром, и они тоже боролись за права лакского народа. Но ему не повезло: всех троих братьев отстреляли в той бесконечной перестрелке.
Хотел власти даргинец Амиров, но он не боролся за права даргинского народа. У власти и так вечно и незыблемо стоял даргинец Магомедали Магомедов, уходить он совершенно не собирался, и Амирову оставалось только смириться и ждать. И готовиться к тому моменту, когда ждать уже не придется. Он пришел в новую жизнь начальником «Дагпотребсоюза», заготовительская сеть стала его первой оргструктурой, которая ему потом очень пригодилась. А вскоре он стал мэром Махачкалы. Цену за свое смирение он требовал непомерную.
Может быть, потому ее все и платили.
Проспект имени убитого врага
Он был человеком номер два, и, чтобы укрепиться в ожидании решающего боя, расслабляться не приходилось, потому что люди номер три, четыре и так далее тоже были своего рода романтиками и мечтателями. Они тоже хотели быть первыми и знали правила расширения и защиты отвоеванного политического и экономического пространства. В 1996 году у входа в дагестанский Минфин взорвалась настолько нашпигованная взрывчаткой вазовская «шестерка», что накрыло поднимавшегося по лестнице министра Гамида Гамидова. Кажется, Амиров и не собирался публично оспаривать версию своего участия – в Дагестане и до этого, и после едва ли не все убийства приписывались ему, и такую репутацию надо было заслужить. Но было в местных сюжетах что-то кинематографичное. Вскоре после убийства именем Гамидова был назван один из проспектов Махачкалы. В Хасавюрте именем Гамидова назван Дворец спорта, в Каспийске проходит турнир борцов в его честь. А министром финансов стал младший брат убитого.
Поговаривают, что все эти мероприятия и назначения были частью договоренностей по кровному примирению с родней Гамидова. Но также поговаривают, что конфликт не урегулирован и по сей день. Кстати, вскоре после убийства Гамидова случилось одно из многочисленных, но одно из самых серьезных покушений на самого Амирова.
В те 1990-е Дагестан было принято приводить в пример этнического разделения труда. Дескать, аварцы занимаются нефтью, как Махачев. Даргинцы – шерстью, не случайно Амиров нашел себя в степи. Лакцы – рыбой, лезгины – вином и так далее, по всему списку народов. На самом деле здесь, как и везде и всегда, убивали только за деньги. За бюджет. За близость к дотационным потокам. Амиров был в этой системе одним из главных. Может быть, главным, потому что первые люди уходили, а он оставался. И главным отнюдь не только в Дагестане. По слухам из Следственного комитета, уже через день после ареста Амирова позвонил с просьбой об освобождении один крупный руководитель из соседней республики. А потом один из руководителей самой главной российской конфессии.
Успеть первым
Реальным символом Махачкалы, в которой в качестве символа официально показывают возведенный мэром памятник Русской учительнице, на самом деле является маршрутка. Это единственный общественный транспорт, который пережил автобусы и троллейбусы.
Когда-то иметь свою «маршруточную» фирму в Махачкале было неплохим бизнесом. Пока все эти фирмы не были объединены в так называемое муниципальное унитарное предприятие (МУП), по 30 тысяч с машины в год. В такие же МУПы были объединены чуть ли не все службы города. При собираемости платежей за электричество под 90 процентов поставщики электроэнергии не получили от Махачкалы в 2009-м около 660 миллионов рублей.
Это был его приз, за который он очень долго бился. Амиров начинал в степи, где быстро обнаружил, что прав тот, кто быстрее, решительнее и злее. Внезапно смертными оказывались чиновники, министры, депутаты и даже руководители пенсионного фонда. Они боролись за те же призы по тем же правилам – других правил не было. Но он был удачливее. Он всегда успевал первым.
Город Амирова
Жизнеописание Саида Амирова – это еще и сага про советские годы, которые все еще вспоминаются как идиллические. Амиров лучше всех перекинул мостик из социалистического степного беспредела во времена нынешние, тоже неромантические. Из той Махачкалы, которую, как и сами 1970-е, вспоминают тепло и уютно, в нынешнюю. По сравнению с которой любая архитектура прошлого кажется ватиканской гармонией.
Махачкала Саида Амирова – пара-тройка кварталов вокруг центра, несколько оставшихся скверов, а все остальное – пыльный новострой, жилой массив без истории, возведенный будто бы вчера и будто не заглядывающий в будущее дальше, чем завтра. Порт-Петровск, на месте которого выросла крепость революционера Махача Дахадаева, исчез, осел щебнем под натиском торговых, торговых и еще раз торговых кварталов из тонированного стекла и жилья, которое называется элитным. И на каждом свободном участке каждого двора – опять стройка, потому что земля по цене золота, а мэр, прошедший степь 1970-х и стрельбу 1990-х, отбил себе право ничего не упускать. «После Саида город, пожалуй, уже не спасти», – оглядев очередную стройку, заметил знакомый, помнящий все культурные слои Махачкалы.
Дагестан с первого дня отлаживал федеральную модель отношений центра и окраины. Здесь не было войны, она была рядом, и в этом плане Дагестан был аллегорией всей страны, а мэр, который побеждал в своей собственной войне всех против всех, был аллегорией Дагестана. Он был человек-успех в республике, в которой города выглядели разбойничьими бивуаками.
Это была развязка того самого развитого социализма, в северокавказской разновидности которого начальнику местной милиции не рекомендовалось по соображениям безопасности выходить из своего кабинета. Зачастую проблемы решались в соответствии с местными представлениями о законе, не такими уж, кстати, и несправедливыми. Здесь вообще немного свысока смотрели на завоевателей из большой страны, у которых не было традиции, а стало быть, регулятора, безотказного и куда более действенного, чем формальный закон в условиях всеобщего разложения.
А в 1990-е закон и вовсе исчез вместе с начальником милиции. Бюджетный процесс свелся просто к получению денег, часть которых надо было откатывать назад. Процесс шел по этой причине живо и разнообразно, со всяческими целевыми программами. Но традиция осталась. Поэтому здесь не просто убивали, а убивали и называли проспекты именем убитого и мирились с его родней, и снова убивали, потому что других правил не было.
Так формировалась модель, которую было так соблазнительно принять за имперскую. Древняя технология покупки туземной элиты работала здесь и при царе, и при генсеках. Но во всю свою мощь она раскрылась в эпоху вертикали власти, потому что ни одна империя не отвечала в такой степени ее глубинным мотивам.
Смена технологий
На переломе эпох и тысячелетий Саид Амиров сказал мне по телефону: «Приезжайте». Я попал к Амирову прямо на день рождения. Поздравить мэра пришли судья, начальник местного ФСБ, гоголевский характер собрания дополнял, конечно, прокурор. Это были хозяева жизни, но было с первого взгляда понятно, кто здесь Хозяин с большой буквы, кого все эти люди не стыдятся бояться. Наверняка ненавидя.
Так прожили свои жизни в Дагестане несколько политических поколений. Саида Амирова боялись судьи, прокуроры, бандиты, президенты, министры, другие мэры. От этого человека, сидящего за столом в инвалидном кресле, исходило обаяние силы. Он не обрюзг в своем кресле, был спортивен, даже плавал.
Уже наступали нулевые, все менялось, но он еще очень хотел быть президентом, и время еще позволяло думать, что все по-прежнему решается так, как решалось в 1990-е. В 1990-е нужно было просто иметь возможность в нужный момент мобилизовать народ и занять площадь. «Махачев тоже хочет стать президентом, – неосторожно заметил я и так же неосторожно добавил: – И армия у него тоже есть». Взгляд, который Амиров бросил на меня, конечно, был адресован Гаджи Махачеву, еще одному герою их общих 1990-х, заклятому врагу. И, зная, что по числу пережитых покушений Махачев не слишком уступает Амирову, я бы не хотел в этот момент оказаться на месте лидера аварского народа.
Однако Махачеву уже ничего не грозило. Все пошло по-другому. Во всей стране. Так, будто технологии черпали в Дагестане.
Вечно второй
Конечно, Амиров не мог стать президентом Дагестана и, наверное, в глубине души это знал. Он был слишком похож на средневекового предводителя, которому проще сжечь замок неприятеля или расправиться с врагами поодиночке, чем с ними договариваться. А без умения договариваться в Дагестане нельзя. Магомедали Магомедов потому и был вечным, что умел договариваться даже не с позиции силы. Смог же он договориться с тем же Амировым и с тем же Махачевым, с теми же братьями.
Даргинскую квоту власти Магомедов вычерпал на несколько даргинских поколений вперед, и Амиров не скрывал своей злости, поскольку вычерпывание шло и за его, даргинца, счет. Но именно при Дедушке, как звали Магомедова в Дагестане, он научился договариваться сам – не со своими.
С Москвой.
Наступали нулевые, современность требовала новых навыков, и Амиров уже знал, к чему катится федеральный сюжет.
В Махачкале больше бороться было не за что. Все теперь решалось в Москве. Но на Амирова Москва снова не поставила. Два раза подряд он был в кремлевском шорт-листе. Не было в Дагестане человека, который больше хотел бы стать президентом, чем Амиров. Не было, казалось, никого, кто был бы ближе к победе. И не было никого другого, кто имел право с такой уверенностью считать себя незаслуженно обойденным. Он ведь и в самом деле был символом Дагестана настолько, что его, наверное, именно поэтому не решились сделать президентом.
Наверное, никто больше в Дагестане не мог так фатально ошибиться. Амиров, похоже, ошибся.
Некуда бежать
Терзият Багандова, одна из ближайших его сподвижниц и к тому же родная сестра жены, после ареста рассказывала, как Амиров приехал из Москвы и о своем непрезидентстве говорил, как о деле решенном: «В Москве, как он говорил, ему сказали, что с его физическими кондициями руководителем Дагестана ему быть нельзя».
Впрочем, к этому времени он уже нашел себя в другой, не менее почетной роли – в роли делателя и ниспровергателя президентов. Ведь к этому времени оказалось, что ничего имперского в покупке туземной элиты нет. По этой проверенной на Кавказе формуле уже строились отношения со всеми субъектами Федерации. Колониальный режим стал нормальной федеративной моделью. Дагестан с его многонациональностью в качестве мотива, оправдывающего отмену выборов, был в этой федерации первым. (Беслан как повод отменить прямые выборы в регионах во всей остальной стране случился много позже.)
Каждый, кто становился президентом Дагестана, отправлял в Москву просьбу избавить его от мэра Махачкалы. Безуспешно. Амиров продолжал презентовать свой «Лазурный берег». Спокойно, будто у него впереди вечность. Во всяком случае, это одна из трех версий, объясняющих спокойствие Амирова в день ареста. Он ведь должен был понимать, что арестованный днем раньше племянник, вице-мэр Каспийска Юсуп Джапаров, – черная метка лично ему. «От могущества и алчности у него просто случился перекос в мозгах», – предполагают сторонники второй версии. Есть, впрочем, и третья – а куда было бежать такому человеку, как Саид Амиров?
Конец вечности
Судя по всему, операция по посадке вертолета готовилась давно. Может быть, задолго до того, как Рамазан Абдулатипов стал врио руководителя республики.
Но Амиров, похоже, не верил в то, что за его звездой наблюдают совсем уж серьезные недоброжелатели.
«Амиров – человек из 1990-х, и это многое объясняет», – делился со мной один дагестанский политолог. «Он беспредельщик, но беспредельщик чувства, а не разума». Даже его связь с убитым недавно лидером унцукульской подпольной группировки Ибрагимом Гаджидадаевым мой собеседник объясняет тем же: он увидел в нем себя самого 25-летней давности – дерзкого, жестокого, умного, амбициозного. И Гаджидадаев, как говорят, был вовсе не подтверждением связи Амирова с «лесом», а лишь доказательством того, что «лес» часто работает по заказу, и Гаджидадаев был просто исполнителем самых брутальных заданий.
Одни говорят, что Амиров, зарвавшись, в Москве просто кого-то не по чину послал, и эта ошибка оказалась фатальной. Неубедительно. Брал, как утверждается, Амирова Центр специальных назначений ФСБ, замыкающийся фактически на президента. Никому уровнем ниже эту операцию, выходит, доверить было нельзя. Но кого ж должен был тогда обидеть Амиров?
Некоторые полагают, что Амиров все-таки решил стать президентом Дагестана. Покорить последнюю вершину. Бросить вызов самому высокому «решальщику» в Кремле. Презреть давние и настойчивые, говорят, предложения освободить от себя дагестанскую сцену за гарантированное будущее сыновей. Кремль ведь и в самом деле уже давно искал компромисс, но Амиров прожил такую жизнь, что мог задать себе вопрос о том, кто они и кто он.
А может быть, действительно что-то изменилось – и с 1970-х, и с 1990-х. На смену амировым и махачевым пришли совсем другие люди, которым не нужен Гаджидадаев и не нужны даже 30 тысяч с каждой маршрутки, пусть в сумме они и дают миллионы.
Феодализм закончился. Амирову не повезло. Он слишком привык все время успевать первым. Впрочем, дагестанская власть напоминает на всякий случай: она в операции «Амиров» не участвовала. И, конечно, пока ни одного плохого слова вослед улетевшему в сторону «Лефортово» человеку не прозвучало.
