|
«Биография Бадиуззамана Саида Нурси» написана английским ученым-востоковедом, переводчицей трудов Саида Нурси Шюкран Вахиде. Предлагаем главу пятнадцатую из этой книги, где описывается его период жизни в г. Афьоне. События, происходящие сейчас в России в отношении книг «Рисале-и Нур», напоминают события, происходившие в Турции 60-70 лет назад. Долгое изучение книг «Рисале-и Нур» со стороны властей происходило сначала в Турции, а сейчас - в России. (Напомним, что изучение началось в 2000 г. в Екатеринбурге, продолжилось в Новосибирске, Омске, Татарстане, в Москве, и далее, по воле Аллаха, - по всей России.) Обвинения на удивление те же самые... Итак:
Афьонская тюрьма
Таким образом, Саид Нурси и ученики «Рисале-и Нур» вошли в свою третью школу Юсуфа («Медресе-и юсуфие» – так С.Нурси называл тюрьмы – прим. ред.). И, как и раньше, превратили ее в медресе, продолжая упорно делать копии книг «Рисале-и Нур» и «Альхуджжат уз-Захра» («Яркое доказательство») – большого произведения, которое Нурси написал, учась и уча других заключенных, несмотря на условия, намного превосходившие в своей суровости и жестокости те, при которых их содержали в г. Эскишехире и Денизли.
Правление кемалисткой Республиканской народной партии приближалось к концу. В 1946 году была основана Демократическая партия. Будто стремясь нанести последний удар по религии и Исламу, которому они теперь должны были делать уступки, власть имущие наложили Нурси – единственному из всех ведущих религиозных фигур в Турции, упорно противостоящему их беззаконию – двадцать месяцев самого ужасного тюремного заключения. Но он пережил нечеловеческие условия и дожил до момента, когда книги ««Рисале-и Нур»» печатались свободно во время правления Демократической партии, и когда его ученики объединились в движение.
Ясно, что было заранее принято решение об аресте и тюремном заключении Нурси и его учеников. После оправдательного приговора суда Денизли, их противники решили обвинить их любой ценой, хотя это означало «проявить неуважение к трем главным судам, пренебречь их честью и судьями, и даже оскорбить их».i Обвинения были теми же самыми. На этот вывод наводят факты. Во-первых, как отмечено в одном описании жизни в Афьёнской тюрьме, во время дебатов по изменениям „растяжимой” статьи 163 Уголовного кодекса, которые имели целью сделать ее более всесторонней и предусматривающей более тяжелые наказания,ii премьер-министр заявил в Великом национальном собрании, что эту статью возможно применить против Саида Нурси и его учеников.
Во-вторых, рассказ начальника Афьёнской тюрьмы Мехмета Кайыхана показывает, что тюремное заключение Нурси было заранее известно: «Правительство утверждало, что Саид Нурси ведет „религиозную пропаганду”, поэтому полицейского по имени Сабри Баназлы и некоторых других послали в Эмирдаг в гражданской одежде. Однажды Баназлы пришел в тюрьму и сказал мне: «Скоро мы привезем вам человека по имени Нурси». Через некоторое время они привезли в тюрьму Саида Нурси».iv Иначе говоря, он сообщил начальнику, что Нурси посадят в тюрьму, до того, как были проведены какие-либо судебные процедуры или другие формальности.
В тюрьме Саид Нурси содержался в строгой изоляции. Правила, которые были в пользу других заключенных, к нему не относились. К нему не допускали посетителей. Ему отказывали в помощи во время судебных процедур и в информации об их развитии. Чтобы помешать его защите, прокурор шесть или семь месяцев не предоставлял ему доклад анкарских экспертов, хотя его собственный обвинительный акт на сорока шести страницах был частично основан на нем.
Кроме того, прокурор в нескольких отношениях злоупотребил своим положением в усилиях предъявить обвинение Нурси и его ученикам и растянуть дело. Например, известно, что он участвовал в организации беспорядков в тюрьме. Пока Нурси и его ученики находились в тюрьме, там было поднято восстание, но никто из них не участвовал в нем.vi Прокурор неоднократно замедлял процедуру. Например, он задержал на три месяца высылку всех документов по делу кассационному суду.
После предварительных процедур, около четырех месяцев после ареста, начались слушания по делу, которые продолжались шесть с половиной месяцев. Тридцать из учеников Нур судили без предварительного ареста, а в тюрьме находилось непостоянное число учеников, в определенный момент – девятнадцать, включая Нурси. Решение, к которому пришел суд, признало Нурси виновным по некоторым из обвинений, несмотря на все доказательства, ясно показывающие его цель. Хотя предыдущая экспертная комиссия освободила книги «Рисале-и Нур» от всех юридически наказуемых обвинений, новая комиссия, созданная Управлением по религиозным делам, нашла ряд отрицательных пунктов, также, вероятно, под внешним давлением, и обвинение в Афьёне смогло использовать свои данные против Нурси и его учеников.
Жизнь в Афьонской тюрьме
Нурси провел в тюрьме Афьёна двадцать месяцев, а его ученики – от нескольких дней до восемнадцати месяцев. Многих держали там шесть месяцев, одну группу – перед тем, как суд вынес приговор, а других – после этого. Несмотря на то, что было лето, во многих рассказах говорится о сильном холоде.
Как и в Эмирдаге, все внимание и все нападки были сосредоточены на Нурси. И снова его враги невольно организовали свое собственное поражение, так как искренность и качества Нурси позволяли ему безропотно переносить чрезвычайно тяжелые условия и ужасные страдания ради «Рисале-и Нур» и его учеников. Он не только выжил в этих условиях, но и преодолел их. Трудно представить, как в возрасте старше семидесяти лет, окоченевший от холода, ослабленный голодом, несколько раз находившийся на краю смерти вследствие отравления, один, брошенный, терпящий эти страдания, Нурси продолжал писать, наставляя своих учеников и других заключенных, проводил ночи в молитве и созерцании, и не только обдумывал свою собственную защиту, но и руководил «кампанией» в свою защиту и в защиту своих учеников, чтобы довести до знания общественности правду об их деле и защитить «Рисале-и Нур» от этой последней атаки. Своим несгибаемым духом Нурси полностью разгромил своих врагов.
Тюрьма состояла из шести помещений или спален. По прибытии Нурси был помещен в одиночную камеру в помещении для семидесяти заключенных на верхнем этаже, который находился на последней стадии разрушения. Там было сорок маленьких окошек, но только на пятнадцати из них были целы стекла. Больной с жаром, он был оставлен совсем один в этом огромном, продуваемом насквозь помещении при температуре ниже нуля, без печи или другого вида отопления. Хотя позже ему и дали печь, но в течение трех с половиной месяцев он находился в полной изоляции. Из одной из его защитительных речей мы узнаем, что прокурор не позволял ему получить свои книги.
Селахаддин Челеби назвал прокурора и начальника тюрьмы «шефом Гестапо», который запретил ученикам Нурси посещать его,ix и даже штрафовал не слишком строгих надзирателей. Несмотря ни на что, однако, ученики Нурси находили способы обойти надзирателей и приходили помогать ему. Если их заставали за этим, их безжалостно били, иногда палками по пяткам.
Ученики Нурси также безропотно переносили ужасные примитивные условия в переполненных отделениях тюрьмы, чтобы служить делу Корана и веры через «Рисале-и Нур». Они также хладнокровно сносили злоупотребления и жестокость, с которой к ним часто относились. Их устаз (учитель) был для них неисчерпаемым источником силы и утешения. Некоторые говорят о том, как ночью звук его молений утешал их.x Все они говорят о его доброте и сострадании к ним в тюрьме. Они видели, как он наблюдал за ними из своего помещения на верхнем этаже, когда их выводили во двор для зарядки. Он бросал им записки, чтобы ободрить и спросить, все ли в порядке.
В течение этих двадцати месяцев в дополнение к запискам Нурси написал своим ученикам в тюрьме и много писем, в основном, коротких. Они касаются различных вопросов их жизни в тюрьме, как и его письма в тюрьме Денизли. Но, самое главное, они убеждают учеников смотреть на свое заключение с положительной точки зрения, в свете Божественной мудрости, как испытание и экзамен, который предоставляет новые возможности для служения Корану посредством «Рисале-и Нур». Когда испытание затянулось, и их держали в этих условиях в течение многих месяцев, Нурси настаивал на их терпении и часто указывал на пользу, которую их участь приносит, поскольку таким образом «расширялся охват «Рисале-и Нур»». Некоторые из писем касаются разных аспектов „служения” учеников и судебного процесса, а в них также даются указания в связи с написанием копий защитительных речей и их отправлением в различные правительственные учреждения и департаменты. Другие письма предупреждают учеников об информаторах и шпионах, о попытках посеять разногласия между ними, чтобы сломить их солидарность. Нурси считал, что важным аспектом их „служения” в тюрьме было перевоспитать других заключенных, к которым он обращается в некоторых из своих писем. Его друзья опять же показали силу своего воздействия, так как многие из уголовных преступников действительно изменились. Среди них были жестокие бесчувственные убийцы, такие, как известный Мясник Тахир.
Ученики постоянно искали способы посетить Нурси, и нашли несколько путей для обмена письмами. Их разбросали в разные отделения. Каждая группа организовала свое собственное медресе, чтобы вместе изучать «Рисале-и Нур» и обучать всех остальных желающих заключенных. Ученики все время переписывали различные части «Рисале-и Нур». Ученик по имени Мустафа Аджет – типичный пример тех, кто был облагодетельствован школой Юсуфа (медресе-и юсуфие). Он был родственником семьи Чалышкана из Эмирдага, и его арестовали по ошибке, приняв его за другого человека. Он был арестован вместо Терзи Мустафы. Но в течение одиннадцати месяцев, которые этот совсем невинный человек провел в Афьёнской тюрьме, он научился у учеников «Рисале-и Нур» не только писать Коран с его специфическим шрифтом, при чем так, что в последующие годы его назначили каллиграфом в Управлении по религиозным делам, но и читать его так хорошо, что в течение десяти лет после его освобождения из тюрьмы он работал имамом в мечети в Эмирдаге!
На первом этаже были расположены крытые камнями камеры размером 20-25 на 8-10 метров. В каждой камере было по три уборной. Если кто-нибудь хотел помыться, приходилось набирать ведро воды и мыться в уборной. В каждом из этих отделений было обычно семьдесят–восемьдесят заключенных. Администрация тюрьмы распределяла определенное количество пищи, но за нее надо было платить. Так как большинство заключенных были местными, им присылали еду родственники снаружи, они же и стирали их белье. Но ученики «Рисале-и Нур» были из других районов, у них, как правило, было очень мало денег, поэтому им приходилось выживать на самом скудном рационе. Ибрахим Факазлы описывает суп из тарханы (сушеного йогурта), который был его единственной едой. Заключенные готовили его на небольших жаровнях, сделанных из старых оловянных канистр, из оливкового масла такого низкого качества, что его нельзя было есть, если сначала не прожарить. Потом к нему добавляли тархану. Факазлы пишет, что едкий запах жареного масла смешивался с вонью уборных, и от этого получалось настолько сильное зловоние, что он чуть не упал в обморок, когда столкнулся с ним в первый раз. Через два или три дня он привык к нему.xiv Какое-то время еду для Нурси готовили его ученики и посылали ему из шестого помещения, где находились Мехмет Фейзи, Хусрев, Джейлан и другие. Нурси не мог есть хлеб, предоставленный тюрьмой. Несмотря на это, в тюрьме его отравляли, по крайней мере, три раза. Есть душераздирающие описания его состояния в этих случаях. В своем рассказе об Афьёне Ибрахим Факазлы упоминает жалкое состояние Нурси, ужасный холод и то, как тюремные власти, наконец, временно перевели Нурси в переполненное помещение:
«Если мы не видели Учителя через окно, мы начинали сильно беспокоиться и задавались вопросом о причине. Любой ценой мы находили возможность подняться наверх и увидеть его. Одним страшно холодным зимним днем я пробрался к нему незамеченным. Учитель был очень болен. Он протянул ко мне руку и попросил взять ее. Я взял ее и поцеловал. Она горела, и он не смог вынести тепла моей руки. Он сказал: «Ибрахим, я очень болен. Я умираю. Но меня утешает то, что ты здесь». В это время пришел Джейлан. Он сказал ему то же самое. Мы заплакали в замешательстве. Учитель тоже заплакал. Мы совершенно не знали что делать. Он обнял нас и простился, а потом прочитал много молитв о нас и попросил нас уйти. Вернувшись в камеру, мы объяснили братьям положение, прочитали много молитв и зачитали Джавшан.xv Позже мы узнали, что Учителя отравили.
Была зима. Все в Афьёне обледенело, и сообщение с окрестностями было прервано. Железная дорога была закрыта. В течение пятнадцати–двадцати дней в город не поступала ни еда, ни горючее, не было проточной воды. Невозможно было согреть помещение Нурси с его разбитыми окнами и зияющими половицами. В тот день я увидел Учителя под двумя одеялами, сложенными вдвое, перед ним была жестянка с несколькими кусками древесного угля, а также металлический чайник и чайник для заварки.»
В то время как невинный, пожилой и больной Нурси умирал от холода в своем пустом помещении, практически открытом для стихий, напротив, в хорошо отремонтированном помещении с чугунной печью и горячей водой размещался молодой человек, отбывающий пожизненное заключение за коммунизм, доктор, осужденный за изнасилование, и политический заключенный. Они пользовались всеми возможными привилегиями. Коммунисту даже разрешали посещать город в сопровождении охранника.
Ученики «Нур» послали ходатайства тюремным властям, прося уголь и хорошую печь для Нурси, но в результате его насильственно перевели в пятую камеру, предназначенную для карманников, воров и бродяг. Над ним как будто сжалились, но, увы, это скорее походило на их обычные методы – ведь они знали, что он не сможет вынести толкотню, грязь и шум, и что это будет еще большим мучением для него. Заключенные, однако, оказались более сочувствующими – они отделили часть помещения одеялами, поставили туда печь и поместили Нурси, а сами сидели тихо снаружи. Ограждение стало самым теплым местом в тюрьме, и именно здесь Нурси написал книгу «Альхудджат уз-Захра».
Нурси, который был серьезно болен и крайне слаб, в одном из своих писем писал, что во всех камерах были ученики «Нур», и только в пятой камере их не было, отчего ее обитатели были лишены уроков «Рисале-и Нур». Поэтому, сказав «Бисмиллах» («Во имя Аллаха»), он начал давать свои уроки, особенно молодым, объясняя одиннадцать кратких доказательств Божественного существования и единства.xvii Что касается заключенных, они начали соревноваться друг с другом, кто больше поможет Нурси. Многие начали выполнять пять ежедневных молитв (намаз).
Нурси сначала беспокоило то, что его перевели в пятую камеру (хотя «позже это превратилось в милость»), и, как предупреждение тюремным властям, он сказал, что они будут наказаны за это, и что мороз станет еще сильнее. Один из заключенных, который делал многое, чтобы помочь ему в тюрьме, книгоиздатель по профессии, описывает, как после этого температура упала еще ниже – даже канализация полностью замерзла. Люди в городе говорили: «Они, наверное, снова что-то причинили Учителю (Ходже)». В этот момент заключенные поставили печь в старом помещении Нурси и сделали его более пригодным для жилья. Нурси вернулся туда. Через некоторое время подул теплый ветер, температура повысилась, и лед начал таять. От этого канализационные трубы начали лопаться и прорываться. Весь город, включая тюрьму, был затоплен грязью и водой из канализации. Понадобилось несколько дней, чтобы почистить город и избавить его от зловония. Таким образом, слова Нурси оправдались.
После этого Нурси написал вторую часть книги «Эльхудджет-уз-зехра». Книгоиздатель по профессии, Кемаль Байраклы, описывает, как он передавал ее Хусреву по частям, по ходу написания. Он и другие ученики «Нур» сразу же делали копии. Когда копии были готовы, их передавали обратно Кемалю Байраклы, а он собирал их в книжку, так как ему позволили взять свои профессиональные инструменты с собой в тюрьму.xviii Таким образом, работа по книгам «Рисале-и Нур» продолжалась даже в условиях Афьёнской тюрьмы.
Нурси видели вне тюрьмы
Пока Нурси был в тюрьмах Эскишехираxix и Денизли, а также несколько раз во время отбывания срока в Афьёне, его видели во многих мечетях вне тюрьмы. Но он, как обычно, преуменьшал значение своих исключительных сил и чудес – назовем их так, не находя лучшего словаxx – и, скрывая свои собственные силы, говорил, что они исходят не от него, а приписывал эти явления Корану или «Рисале-и Нур». Вот два рассказа о том, как его видели в мечетях города. Один из рассказов принадлежит тюремному надзирателю, Хасану Дегирменджи, а другой – местному жителю. Надзиратель говорит:
«Хотя Нурси был внутри тюрьмы, стали ходить слухи, что его видели в мечетях и на рынке. Тогда я сделал глупость – старательно почистил и отполировал его ботинки, чтобы увидеть, испачкаются ли они грязью или пылью. Если на них появилась бы пыль, это доказало бы, что он действительно ходил туда. Вот вам – молодость и невежество!»
Хильми Панджароглу, который жил в Афьёне и посещал Нурси, пока тот был в городе после своего освобождения, рассказывает следующее:
«Пока Нурси был в тюрьме, он попросил позволения участвовать в пятничной молитве. Ему отказали. Позже, когда надзиратели осмотрели его помещение, они не увидели его. Они в панике стали обыскивать мечети. Полиция проверила несколько мечетей, и различные полицейские группы видели, как он молился одновременно в мечетях Имарат, Отпазары и Мысырлы. Однако когда все вышли после молитвы, полицейские никак не смогли найти его. И что же они увидели, вернувшись в тюрьму? Учитель сидел в своей камере. Почти все в Афьёне знают об этом случае».
Очевидно, в ответ на вопрос по этому поводу, Нурси подтвердил, что это действительно случилось, но, как было упомянуто выше, назвал случай незначительным и направил внимание не на свою личность, а на «Рисале-и Нур». В одном из своих писем он пишет:
«Однажды те, кто шел на войну, видели известного ученого на нескольких фронтах сражения и сказали ему про это. Он ответил: «Это делают вместо меня аулия (святые), чтобы дать обрести мне награду (саваб) и дать возможность верующим воспользоваться моими знаниями и уроками». Точно так же в Денизли даже официально объявили, что меня видели в тамошних мечетях и донесли начальнику и надзирателям. Некоторые из них встревоженно вопрошали: «Кто ему открывает двери тюрьмы?» И здесь происходит то же самое. Но вместо того, чтобы приписать это маловажное необычное явление моей несовершенной, незначительной личности, книга «Печать сокровенного подтверждения», которая доказывает и демонстрирует чудеса «Рисале-и Нур», даст обрести в сто, или даже в тысячу, раз больше доверия к «Рисале-и Нур» и подтвердит его признание (макбулият). И особенно, его подтверждают героические ученики «Рисале-и Нур» своими перьями и поведением, которые являются настоящим чудом.»
Инцидент с флагом
Однажды в День республики, то есть 29 октября, пока Нурси был в Афьёнской тюрьме, начальник тюрьмы, по-видимому, надеясь спровоцировать инцидент, приказал повесить турецкий флаг в помещении Нурси. Начальник, очевидно, полагал, что Нурси будет раздражен или обеспокоен этим, и, наверно, попытается убрать флаг. Как плохо эти чиновники понимали Нурси! Его, который был «религиозным республиканцем» с самого раннего возраста, провел всю свою жизнь в стремлении к благоденствию и спасению турецкой нации и страны, и на поле битвы, и своим пером. По этому поводу Нурси написал начальнику следующее письмо:
«Я благодарю Вас за то, что флаг по случаю Праздника независимости был повешен в моем помещении. Во время Национального движения в Стамбуле публикацией и распространением моей работы «Шесть шагов» против британцев и греков я сослужил службу, равную службе военной дивизии, и Анкара знала об этом, потому что Мустафа Кемаль дважды посылал мне шифрованные сообщения, требуя, чтобы я поехал в Анкару. Он даже сказал: «Этот героический ходжа нужен нам здесь!» Значит, я имею полное право повесить этот флаг в день этого праздника! Саид Нурси.»
Афьонский суд
Во время судебного процесса к Нурси и его ученикам относились так же плохо и так же злоупотребляли, как и в тюрьме, что было совершенно незаконно. На суде закон извращали и использовали с явной целью осудить Нурси, несмотря ни на какие реальные доказательства по делу. Когда ход событий обернулся против властей, суд и тюремное заключение были последней бесполезной попыткой заставить Нурси замолчать и остановить нарастающий интерес и симпатии по отношению к книгам «Рисале-и Нур» и через них - к Корану и Исламу. Тот факт, что снова были выдвинуты те же самые обвинения, по которым Нурси и его ученики уже были оправданы, показывает определенное отчаяние властей. Эти обвинения были голословными, и Нурси сравнивал их с «водой, собранной из тысячи рек». Среди обвинений были такие, как «возможность нарушения общественного порядка посредством использования религиозных чувств», «создание тайного общества в политических целях», «создание нового суфийского ордена (тариката)», «критика Мустафы Кемаля и его реформ», «распространение идей, противоречащих режиму». Нурси снова обвинили в том, что он «курдский националист», обвинение, настолько сфабрикованное, что лучше чего-либо другого показывает, как власти были готовы на все, чтобы дискредитировать его.
В связи с «подстрекательством людей способами, которые могли нарушить мир», обвинение воспользовалось особо двумя пунктами из Пятого луча. Он объяснял многие хадисы, связанные с Суфьяном и Даджалем, и с событиями в конце времен. Власти интерпретировали работу, как намек на Мустафу Кемаля. К сожалению, это мнение получило поддержку в докладе экспертов. С ним был связан и вопрос о шляпе. Несколько коротких параграфов из Двадцать пятого слова, которые объясняют аяты Корана об исламских одеждах и о наследовании, были сочтены подстрекательскими, как и во время суда в Эскишехире. Но если и существовал какой-либо заговор, он имел действие бумеранга, потому что вместо того, чтобы вызвать враждебность к Нурси, «Рисале-и Нур» и религии, широко отражавшиеся в прессе процесс и тюремное заключение вызвали симпатию к нему. Фактически, общественное негодование из-за бессердечного, жестокого и незаконного отношения к совершенно невинным Нурси и его ученикам было настолько сильным, что, как предполагают, оно сыграло свою роль в поражении Республиканской народной партии на выборах в 1950 году.
Поскольку обвинения были теми же, как в судах в Эскишехире и Денизли, Нурси мог использовать снова часть своей прежней защиты, заменяя некоторые формулировки сходными. Он в очередной раз ясно опроверг обвинения и показал, что ни «Рисале-и Нур», ни его действия, ни действия его учеников не нарушили закона. Вот несколько отрывков из его защитительных речей. Первый отвечает на обвинения, связанные с политическим обществом и общественным порядком:
«Сто тридцать частей «Рисале-и Нур» находятся в распоряжении всех, и каждый может прочитать их. Понимая, что они не преследуют никакой светской цели и не направлены ни на что, кроме истин веры, суд в Эскишехире не возразил против них, за исключением одной или двух частей, а суд в Денизли не возразил ни против одной. Несмотря на то, что восемь лет мы были под постоянным наблюдением многочисленных полицейских сил г. Кастамону, они не смогли найти, кого обвинить, кроме двух моих помощников и еще трех человек под различными предлогами. Это решающее доказательство того, что ученики «Рисале-и Нур» никоим образом не представляют собой политического общества.
Если то, что подразумевается под «обществом» в обвинительном акте – общность, заинтересованная верой и потусторонней жизнью, то мы отвечаем на это вот как: если название общность дана студентам университета и торговцам, она может быть применена и к нам.
Но если Вы называете нас общностью, которая собирается нарушить общественный порядок, эксплуатируя религиозные чувства, то в ответ мы скажем: тот факт, что ни в одном месте в течение двадцати лет в эти бурные времена ученики «Рисале-и Нур» не нарушили общественный порядок, и тот факт, что ни один подобный инцидент не был зарегистрирован ни правительством, ни каким-либо судом, опровергают это обвинение.
Если название общность подразумевает, что укрепление религиозных чувств может навредить общественной безопасности в будущем, то мы скажем следующее: во-первых, Управление по религиозным делам и все проповедники выполняют ту же самую службу. Во-вторых, ученики «Рисале-и Нур» защищают народ от анархии всеми своими силами и убеждением, и обеспечивают общественный порядок и безопасность, а не нарушают их.
Да, мы являемся общностью, и наша цель и программа состоят в том, чтобы спасти себя, а затем и наш народ от вечного угасания и вечного одиночного заточения [в Аду] в ином мире, защитить наших соотечественников от анархии и беззакония, защитить себя твердыми истинами «Рисале-и Нур» от безбожия, являющегося причиной разрушения нашей жизни и в этом мире, и в ином.»xxvi
В своих защитительных речах Нурси часто подчеркивает, что сущность их служения Корану запрещает им участвовать в политике, а в политической причастности их неоднократно обвиняли именно те, кто был против положительных и конструктивных социальных результатов этой службы:
«Мы, ученики «Рисале-и Нур», не можем сделать книги «Рисале-и Нур» инструментом для светских [политических] течений. Кроме того, Коран категорически запрещает нам иметь какое бы то ни было отношение к политике. Ибо назначение книг «Рисале-и Нур» – служить Корану, благодаря истинам веры и сильным доказательствам (способным привести к вере даже самых закоснелых философов-атеистов) противостоя абсолютному безверию, разрушающему вечную жизнь и превращающему земную жизнь в страшный яд. Поэтому мы не можем сделать из «Рисале-и Нур» инструмент для чего бы то ни было.
Во-первых, нам запрещено иметь какое бы то ни было отношение к политике, иначе мы дадим ложную мысль о политической пропаганде и, таким образом, уподобим в представлении беспечных подобные алмазу истины Корана кусочкам стекла.
Во-вторых, такие основы «Рисале-и Нур», как милосердие, справедливость и совесть, в крайней степени запрещают нам вмешиваться в политику и власть. Ибо, например, имеется семь или восемь невинных людей – детей, больных, стариков, – которые связаны с одним или двумя безбожными людьми, впавшими в полное неверие и заслуживающими наказания и беды. Если придет беда, пострадают и эти несчастные люди. Результат будет сомнительным, поэтому нам запрещается вмешиваться посредством политики в общественную жизнь, что могло бы быть вредным для правительства и для общественного порядка.
В-третьих, в это необычное время для сохранения общественной жизни страны и народа от анархии и беспорядков, крайне необходимо соблюдать пять принципов: взаимоуважение, милосердие, отстранение от запретного, безопасность, повиновение с отказом от беззакония. За прошедшие двадцать лет книги «Рисале-и Нур» превратили сто тысяч человек в безвредных, полезных членов этой нации и страны, и это является свидетельством того, что, когда книги «Рисале-и Нур» касаются вопросов общества, они, твердо и свято укрепляя и усиливая воздействие этих пяти принципов, сохраняют краеугольный камень общественного порядка. Провинции Испарта и Кастамону свидетельствуют об этом. Стало быть, большинство тех, кто сознательно или несознательно выступает против книг «Рисале-и Нур», предает страну, народ и Ислам в услугу анархии.»
В ответ на повторяемое обвинение, что он является учредителем суфийского ордена, Нурси говорит:
«Основа и цель «Рисале-и Нур» – истинная (осознанная) вера и истины Корана. Поэтому три суда оправдали книги «Рисале-и Нур» по обвинению в том, что они представляют собой суфийские сочинения какого-то ордена (тариката). Кроме того, за эти двадцать лет ни один человек не сказал: «Саид обучал меня [суфизму]». К тому же путь, по которому большинство предков этой нации следовали тысячу лет, нельзя превратить в нечто наказуемое [для членов нации]. И еще, тех, кто успешно противостоит скрытым лицемерам, которые нападают на Ислам, называя его тарикатом, нельзя обвинять в том, что они - последователи суфийского ордена.»
Из всех сфабрикованных обвинений очевиднее всего была ложность обвинения в курдском национализме. В качестве «Старого Саида» Саид Нурси стремился поддерживать и усиливать единство Османского государства, а в качестве «Нового Саида» в годы своего изгнания он снова пожертвовал собой во имя спасения турецкой нации. Несмотря на это, суд счел Нурси виновным по обвинению в курдском национализме – «кровь курдского национализма все еще кипит в его венах». Это было явное презрение к справедливости именем закона:
«Сможет ли какой-нибудь суд в мире обвинить меня в этом?.. Хотя Саид покинул свой родной край и своих родных и пожертвовал своей душой и жизнью для этого мусульманского народа, для верующих турков... [можно ли говорить такие вещи] о человеке, который после двадцати восьми лет мучений и пыток не отступил ни на йоту от своего искреннего братства с турками; которому ни один суд в мире не может вменить ему в вину такой грех; который в силу того, что национализм не имеет никакого действительного основания и вреден для исламского братства, уже пятьдесят лет, всеми силами отбросив национализм, всей своей жизнью и произведениями говорит: «Чувство принадлежности к исламской общности превыше всего», и поддерживает это чувство; который сказал: «Бросьте национализм, поднимите чувство принадлежности к исламской общности, и вы получите четыреста миллионов братьев!»; и который всегда учил этому?»xxix
Суд признал Нурси виновным и по другому обвинению, связанному с его объяснениями нескольких исламских законов о женщинах. В своей защите перед кассационным судом Саид Нурси написал следующее:
«Как они объяснили, одна из причин моего наказания – мои комментарии (тафсиры) к ясным аятам Корана, предписывающим женщинам закрываться, а также касающимся вопросов наследования, произнесения Божественных имен и полигамии. Эти комментарии были написаны, чтобы заставить замолчать тех, кто возражает против упомянутых аятов Корана во имя (современной) культуры...
Я скажу вот что: если на этой земле существует хоть какая-нибудь справедливость, то [кассационный суд] аннулирует решение, осуждающее человека за разъяснение [аятов Корана], которые признавались священными в каждом столетии в течение уже 1 350 лет, и которые являются истинными Божественными принципами социальной жизни 350 миллионов мусульман. Этот человек разъяснил их, полагаясь на согласие и подтверждение 350 000 тафсиров (комментариев к Корану), и следуя за тем, [во что] 1300 лет верили наши предки. Разве это не является отрицанием Ислама и предательством по отношению к миллионам наших героических религиозных предков, осудить того человека за разъяснение упомянутых аятов, ведь он, следуя разуму и знаниям, не признает временного приложения - только с конъюнктурной целью - определенных европейских законов. Он бросил политику и ушел из общественной жизни. Разве подобное осуждение не имеет целью оскорбить миллионы комментариев к Корану?"
Доклад экспертов
Предварительный допрос после ареста Нурси и его учеников вели прокурор и следственный судья, а такие книги из собрания «Рисале-и Нур», как «Зульфикар», «Посох Мусы», «Светильник Света» («Сираджун-нур») и «Путеводитель для молодежи», вместе с письмами и другими документами были посланы в Анкару, в Управление по религиозным делам для тщательного исследования другой комиссией экспертов. Она подготовила свой доклад за короткое время и представила его суду в Афьёне 16 марта 1948 года, но из-за вмешательства прокурора, Нурси получил копию доклада только несколько месяцев спустя. На сей раз, комиссия поддалась нажиму правительства и включила два главных пункта, которые обвинение могло использовать против Нурси,xxxi хотя только три года назад предыдущие эксперты освободили «Рисале-и Нур» от всех обвинений. Однако, важно, что они отклонили обвинения в создании суфийского братства, в создании политической организации и в нарушении общественного порядка, и сконцентрировали свои возражения, которые Нурси определил как «несправедливые, неправильные и неосновательные», на Пятом Луче.xxxii Второй пункт, указанный ими, также полностью несправедливый и ошибочный, касался обвинений в «тщеславии и самомнении», которые противники Нурси из страха часто предъявляли ему. Под этим они подразумевали, что, пользуясь благорасположением своих учеников, он пытается добиться положения личного престижа и власти.
Нурси ответил на эти возражения в своем Благодарственном письме. Сначала он выразил свою благодарность за то, что комиссия освободила его от главных обвинений, а потом указал на академический и логический характер ее ошибок в возражениях против хадисов и его толкования в Пятом Луче. Это произведение вместе с несколькими строками о наследовании и исламской одежде вошло в число частей «Рисале-и Нур», ставших предлогом для этого и многочисленных последующих судебных разбирательств, так как власти принимали его содержание за нападки на Ататюрка. Здесь стоит рассказать историю этого исключительного трактата, потому что он иллюстрирует одну из причин получения Нурси имени Бадиуззаман (Чудо эпохи), что часто приводило к соперничеству и ревности со стороны других религиозных ученых.
Пятый Луч зародился за сорок лет до этого. Нурси приехал в Стамбул в 1907 году, до Конституционной революции. Когда «Восточный самородок» повесил на своей двери записку с текстом: «Здесь дается ответ на любой вопрос, но вопросы не задаются», улемы (ученые) Стамбула задали ему вопросы о некоторых аллегорических хадисах, относящихся к концу времен, которые им, в свою очередь, задал приехавший с визитом японский главнокомандующий. Потом, после Первой мировой войны, в качестве члена Даруль-хикметиль-исламие (Управление по религиозным делам, Муфтият), в ответ на дальнейшие вопросы на эту тему, Нурси составил черновик трактата из своих ответов. Целью трактата было спасти верующих от сомнений в аллегорических хадисах, которые на первый взгляд казались несовместимыми с логикой.xxxiii Потом, в 1922 году Мустафа Кемаль пригласил Нурси в Анкару, и часть того, что предсказывали хадисы, он увидел «там в одном из людей». По этой причине Нурси почувствовал себя вынужденным отказаться от предложений Мустафы Кемаля занять различные посты и, оставив политику и светскую жизнь, удалился в Восточную Анатолию, чтобы посвятить свою жизнь «только на пути спасения веры». В 1938 году, когда он находился в ссылке в Кастамону, ему снова задали вопросы об этих аллегорических хадисах, предсказывающих события в конце времен, и тогда он окончательно оформил трактат и включил его в «Рисале-и Нур» как Пятый Луч.xxxiv То есть с течением времени толкование некоторых из этих хадисов, данное Саидом Нурси еще в 1907 году, стало понятным, подтвердилось.
Например, один из этих хадисов гласит: «В конце времен ужасный человек встанет утром, и у него на лбу будет написано: «Это – неверный (кафир)». В 1907 году Нурси истолковал это так: «Этот исключительный человек встанет во главе нации. Он встанет утром и наденет шляпу, и заставит других носить шляпы».xxxv «Суфьян наденет европейскую шляпу и заставит других носить [подобные головные уборы]. Но так как это будет по принуждению и по закону, и из-за того, что эта шляпа совершит седжде - земной поклон (здесь имеется в виду то, что верующий по принуждению надел шляпу, но поклоняется Всевышнему – прим. ред.), Инша Аллах (даст Бог), он останется на истинном пути; и, нося ее поневоле, все не станут кафирами».
Именно по этой причине, то есть из-за актуальности трактата, Нурси задержал его распространение и позволил переписывать его только после того, как послания «Рисале-и Нур» целиком, включая Пятый Луч, были признаны юридически безвредными произведениями предыдущей комиссией экспертов и судом Денизли.
Теперь настоящая комиссия экспертов критиковала Пятый Луч. Эту критику Нурси определил как «несправедливую, неправильную и безосновательную».xxxvii Она относилась как к сущности хадисов, которые, по словам комиссии, были или „недостоверными”, или „слабыми”, так и к толкованиям Нурси. В своем Благодарственном письме автор без затруднений отвечает на эту критику.xxxviii Нурси описывает эту критику как порожденную ревностью и различными доказательствами разъясняет, что их возражения являются ошибочными. Они критиковали также восхваления Нурси и «Рисале-и Нур», написанные некоторыми его учениками.
Что касается восхвалений, Нурси подчеркивает, что подобные мнения о работах собратьев по перу, включаемые в первые издания некоторых книг, – давнишняя традиция среди ученых и литераторов. Похвалы, которые были направлены к нему, Нурси изменял и обращал к «Рисале-и Нур». К тому же, время показало, что написанное о «Рисале-и Нур» верно. Но даже если бы то, что они написали, было крайне преувеличено или даже неправильно, это была бы только научная ошибка, а каждый имеет право на собственное мнение. Далее в письме Саид Нурси переходит к трем вопросам, которые он тактично обращает к экспертам из Управления по религиозным делам, говоря о том, что они утрируют маловажные и незначительные моменты, в то время как религия, Коран и вера людей подвергаются ужасным нападкам, и что, таким образом, это является помощью тем, кто совершает эти нападки.xxxix
Несмотря на несправедливую критику в докладе и на ее последствия, Нурси сохранил свое положительное отношение к Управлению по религиозным делам. Это заметно по упомянутому выше Благодарственному письму и по тому факту, что кроме других ведомств, он отправил копии своих защитительных речей и в это управление.xl Хотя и до ареста, и после него он посылал туда своих учеников, стараясь наладить сотрудничество.
Процесс продолжается
Другим фактом, доказывающим, что процесс был заговором официальных властей против Нурси и движения «Рисале-и Нур», было то, что во время процесса ему отказывали во всех юридических правах. В дополнение к отказу в доступе к таким важным документам, как доклад экспертов, ему часто отказывали даже в праве говорить перед судом. Его полная изоляция в течение первых одиннадцати месяцев заключения во время процесса была организована с ясной целью помешать ему получать информацию и помогать своим ученикам. Таким образом, ему часто не позволяли получать помощь в написании своей защиты. Нурси, к тому же, никогда не использовал латинский алфавит, поэтому зависел от своих учеников или других людей, которые читали ему все официальные документы, а также писали для него документы и письма, которые надо было представлять суду или властям. С алфавитом, как и с одеждой, он отказался пойти на компромисс. Османское письмо (с арабским шрифтом) было теперь незаконным и недействительным, поэтому, когда ему приходилось подписывать официальные документы и новые письма, он использовал или отпечаток своего пальца, или печать со своим именем.
Нурси и его ученики, однако, ни в коем случае не были запуганы оскорблениями и несправедливостью, которым подвергались. Жандарм, служивший в суде в Эмирдаге и в Афьёне, Ибрахим Менгюверли, описывает, как однажды Нурси встал, чтобы высказаться в суде, и говорил два часа. Когда судья сказал ему, что он ораторствовал достаточно долго, «Нурси сильно рассердился и, сделав рукой круг в воздухе и направив указательный палец в судью, сказал: «У меня есть право говорить восемь часов. Я буду говорить, сколько хочу».
В Афьёне защитниками Нурси и его учеников были три адвоката. Один из них, Ахмед Хикмет Генен, тоже ученик Нурси, записал защитительные речи учеников «Рисале-и Нур». Все они сами защищали себя в суде и сами писали прошения. Две из речей заслуживают особого внимания: Зубеира Гюндюзальпа и Ахмеда Фейзи Кула. За свою защиту, которая продолжалась полных восемь с половиной часов, последний получил от Нурси прозвище „Адвокат «Рисале-и Нур»”.
Нурси также настаивал на соблюдении права совершать молитвы (намаз) в соответствующие часы даже во время заседаний суда. Несколько свидетелей описывают такие случаи в своих рассказах. Один из них – упомянутый выше адвокат. Другой – Мустафа Аджет из Эмирдага. Он описывает, как во время одного из слушаний время для совершения молитвы истекало. Саид Нурси попросил разрешения на пять минут выйти из зала суда для совершения молитвы. Но прокурор отклонил эту просьбу. Тогда он сердито сказал прокурору: «Мы находимся здесь, чтобы защитить право на молитву. Мы не виновны ни в чем, кроме этого!» И тут же вышел. Пристав побежал за ним. В тот день Нурси совершил свою молитву в кабинете секретаря.
Судебные процессы вызвали большой интерес по всей стране. В Афьон отовсюду начали стекаться толпы людей.xlv Один из учеников Нурси рассказывает, как однажды у входа в суд Учителя поджидала большая толпа людей, которые сразу же окружили Саида Нурси, чтобы поцеловать ему руку. «Тогда они по очереди начали целовать ее. В этот момент вышел прокурор. Он не смог переварить такую ситуацию и заревел на полицейских и жандармов: «Почему вы позволяете это?» Нурси страшно рассердился и громко сказал: «Что такое? Что случилось? Брось (кричать), я встречусь с моими братьями!» Он так взволновался, что его тюрбан упал. Мы подняли его, и надели обратно ему на голову. Испуганный же прокурор убежал, не оглядываясь назад. Но чтобы спровоцировать инцидент, он пнул кого-то в ногу. Этот человек не почувствовал никакой боли. Позднее мы посмотрели его ногу: на ней был большой фиолетовый синяк».
Вместе с этим Нурси не хотел позволить несправедливостям во время процесса остаться незамеченными. Как и в Денизли, чтобы оповестить правду о деле, он посылал через своих учеников в различные ведомства в Анкаре копии своих защитительных речей, а также и защитительных речей своих учеников и копии своей таблицы девяноста ошибок в обвинительном акте вместе с ответами на них. В Афьёне он стремился, чтобы дело получило большую огласку, посылая копии в Испарту, Денизли и Стамбул, чтобы его ученики там переписали их и показали прокурору. Эти копии были собраны в книгу и распространены. Нурси поручил своим ученикам послать копии и в Управление по религиозным делам в Анкаре.
Все это приходилось делать осторожно в трудных условиях тюрьмы. Копии, которые Нурси хотел сделать на новом алфавите, надо было напечатать на пишущих машинках, но здесь, в отличие от Денизли, они были запрещены. Их адвокат, Ахмед бей, помог им в этом. Нурси подчеркивал в своих письмах необходимость соблюдения точности. Солдат по имени Нихат Бозкурт, размещенный в Афьёне, два раза в неделю посещал своего друга в тюрьме, и тоже печатал с ними защитительные речи.
Однажды суд распространил части обвинительного акта, «считая, что они направлены против» Нурси и его учеников. В ответ на эту пропагандистскую кампанию, которая, несомненно, была злоупотреблением полномочиями суда и имела целью обратить общественное мнение против подсудимого, Нурси размножил копии таблицы ошибок в обвинительном акте (а они представляли собой нечто большее, чем клевета), и распространил ее вместе с копиями защитительных речей, чтобы сообщить людям правду по этому вопросу.
Приговор Суда
Со всеми задержками и замедлениями 6 декабря 1948 года суд, наконец, объявил свой приговор. Игнорируя все доказательства, он признал Нурси виновным по статье 163 Уголовного кодекса, за «использование религиозных чувств и за подстрекательство людей против государства». То, что суд позволил вовлечь себя в эту вопиющую судебную ошибку, опозорило закон, как таковой, и стало темной страницей в истории турецкой юриспруденции.l Суд приговорил Нурси к «двум годам каторжной тюрьмы», сокращенные до двадцати месяцев из-за его возраста. Ахмед Фейзи Кул, который произнес длинную защитительную речь, был приговорен к восемнадцати месяцам, а двадцать других учеников Нурси – к шести месяцам каждый. Некоторые из них были в тюрьме уже одиннадцать месяцев, другие – меньше. Те, кто отсидел свои сроки, были освобождены, а тех, кого судили без ареста, были арестованы и посажены.
Это положило начало затянувшемуся юридическому спору, который получил окончательное разрешение только в 1956 году. По оглашении приговора дело было немедленно передано в кассационный суд в Анкаре, но, как было упомянуто ранее, прокурор задержал документы, и отправил их только после вмешательства трех адвокатов.li Несправедливое отношение к Нурси в тюрьме продолжалось, даже усугублялось. Именно в этот период сильно похолодало, и его насильственно перевели в другое помещение.lii И он, и его ученики продолжали писать в свою защиту различные бумаги, которые должны были посылаться кассационному суду. Адвокаты провели защиту в кассационном суде, который 4 июня 1949 года вынес решение: так как Саид Нурси был оправдан по тем же самым обвинениям судом в Денизли, и это решение было подтверждено кассационным судом, кассационный суд аннулировал решение суда в Афьоне.
Хотя Нурси и его учеников при этом должны были выпустить, суд в Афьоне собрался еще раз, чтобы снова рассмотреть дело. Их (Нурси и его учеников) спросили, чего они хотят. Они ответили, что хотят применения решения кассационного суда. В ответ на это суд удалился для длительного обсуждения. Наконец, ему не осталось ничего другого, кроме как согласиться. Но тогда, 31 августа 1949 года, было принято решение рассмотреть дело заново, и слушания начались сначала. Таким образом, непрерывными отсрочками и задержками, совершенно незаконно, Нурси заставили отсидеть полностью двадцать месяцев, к которым первоначально приговорил его суд. Его выпустили, только когда он отсидел этот срок. Его учеников тоже выпустили по окончании сроков их приговоров. Так деспотический, закоснелый прокурор упорствовал в своем преступном поведении по отношению к этим невинным людям вплоть до самого последнего момента. Когда пришло время освободить Нурси, ему не позволили покинуть тюрьму в нормальное время, а выпустили непосредственно перед рассветом.
История суда в Афьоне на этом не кончается. Слушания продолжались по делам заочно обвиняемых до общей амнистии, объявленной после победы Демократической партии на общих выборах в 1950 году. Но даже тогда прокурор не оставил дело в покое. Он настаивал на отделении вышеупомянутых произведений – «Рисале-и Нур» – от других уголовных процедур и на продолжении дела. Таким образом, процесс против книг «Рисале-и Нур» продолжался.
Суд, наконец, пришел к решению, что книги «Рисале-и Нур» надо конфисковать. Дело было отправлено в кассационный суд. Он снова аннулировал решение суда в Афьоне. На этот раз суд в Афьёне ничего не смог поделать – ему пришлось выполнить решение кассационного суда и оправдать «Рисале-и Нур». Но прокурор не был с этим согласен и послал это решение на рассмотрение кассационного суда. На сей раз кассационный суд аннулировал последнее решение суда в Афьоне из-за формальностей. Дело продолжалось. Тогда суд в Афьоне постановил оправдать «Рисале-и Нур» и вернуть книги их владельцам. Прокурор снова послал дело в кассационный суд.
На этот раз кассационный суд решил, что все книги «Рисале-и Нур» должны быть еще раз тщательно исследованы комиссией экспертов. Ее составление было поручено Управлению по религиозным делам. Новая комиссия подготовила доклад. И, наконец, в июне 1956 года, на основании этого доклада суд в Афьёне оправдал книги «Рисале-и Нур» и постановил вернуть все конфискованные экземпляры их владельцам. На этот раз прокурор признал свое поражение, и решение стало окончательным.
