Хомейни глазами разведчика
Десять лет назад профессиональный разведчик Леонид Шебаршин стал председателем КГБ СССР. На три дня. Это не стало пиком его карьеры, поскольку стало ее концом. Но если когда-нибудь кто-нибудь (не дай бог, конечно) расскажет истинную историю советской разведки, то станет понятна роль личности Шебаршина в политических событиях XX века. В этой истории много председателей КГБ СССР. Но Шебаршин — один.
Но это так, к слову. Вместо объективки.
А после карьеры разведчика Леонид Шебаршин стал склонен к сарказму. Выпустил очень язвительную книгу афоризмов («Хроники безвременья»). Один из них звучит так: «Мы никогда не меняем своих убеждений. Мы меняем только заблуждения».
Я много раз пытался разузнать у Леонида Владимировича его хронику заблуждений.
— Вот вы, работая в Иране, создавали из аятоллы Хомейни образ врага. А сегодня у вас о нем другое мнение?
— Другое, — соглашался Леонид Владимирович.
Но какое другое — ни слова. И почему тогда в Иране было то — ни слова.
— Расскажу в другое время, — сказал он.
Прошло много лет. И вот недавно я полуспросил:
— Пришло другое время?
— Пришло, — согласился он.
Я не исключаю ситуацию, когда у многих людей, в том числе и политиков, время еще не пришло.
Поэтому рассказ разведчика о Хомейни, хронике заблуждений о нем, удивительно красноречив.
Но это так. К слову. И еще постарайтесь в этой хронике заблуждений Запад—Восток чуть внимательнее взглянуть на последних (пока).
Мы ведь тоже — Восток.
Акрам МУРТАЗАЕВ
— Леонид Владимирович, вы работали в Иране в годы исламской революции. Каковы были ваши тогдашние впечатления?
— Это была первая революция, которую я наблюдал и в которой даже участвовал. То, что называли революцией в Пакистане октября 1958 года, я застал, но это был военный переворот без каких-либо эксцессов, военные поставили своего человека — вот и вся революция. Иранские события с самого начала имели иные параметры. Шах убежал в январе 1979 года, Хомейни вернулся в феврале, а я появился там в начале мая, в самый разгар неразберихи. Шум, толпы, демонстрации, потом победители начали благополучно друг друга избивать, как и положено после всякой революции, — одни толстеют, а другие исчезают. По каким-то универсальным законам всех революций стали исчезать и товары первой необходимости.
Бензина, керосина не стало в стране, где нефть в изобилии. Появились огромные очереди за горючим. Вскоре исчезла еда. Дипломатам выдавали по карточкам сахар и мясо невыносимой консистенции и твердости. Дальше дело еще больше осложнилось войной с Ираком. К ставшим привычными уличным перестрелкам и взрывам добавились налеты иракский авиации.
— Ваше восприятие личности Хомейни тогда и сейчас разное?
— Да, оно у меня менялось. Тяжело, находясь в гуще событий, правильно оценивать действующих лиц, тем более что мы жили там в обстановке искусственно нагнетаемой вражды в отношении Советского Союза и социализма. Мы все тогда были за социализм и ощущали давление самым непосредственным образом. Наши учреждения закрывались, причем именно те, которые в первую очередь были нужны иранцам. Например, больница Красного Креста, существовавшая с военных времен, очень популярная среди населения, с прекрасным оборудованием, доступная для людей с небольшим достатком. Там работали около 70 наших специалистов. Ее закрыли.
Нам энергично мешали работать, моей службе особенно — много народу выгнали. И наконец, дважды посольство подвергалось налету. 1 января 1980 года был первый короткий налет, который прошел довольно безболезненно, а вот 27 декабря 1980 года посольство разгромили. В представительском помещении, где в 1943 году проходила встреча Сталина, Рузвельта и Черчилля, выбили все стекла, разрезали картины, перебили зеркала и вазы еще царских времен, в кинозале поломали стулья, экран порезали, раскололи мемориальную доску… Действовали очень организованно.
— Это была санкционированная правительством акция или слепая воля толпы?
— Мне кажется, что стихийно в Иране происходило очень немногое. Все организовывалось. Иранцы — очень дисциплинированный народ. Но я не могу утверждать, что власть отдала приказ. Власть была не уверена в своих силах. Шла ожесточенная борьба, и было много претендентов на верховенство: Хомейни и духовенство, «исламские марксисты», левые группировки… Духовенство поставило себе целью покончить с левыми и преуспело в этом, но не сразу — к 1981 году.
Поводом для погрома посольства была годовщина ввода советских войск в Афганистан. Эту акцию представили как афганское творчество. Афганцы там тоже были, но в незначительном количестве. Все было четко организовано. Подошла толпа, тысячи примерно три, мирно выкрикивала обидные лозунги, а человек 50 махнули через ворота и открыли их. Дальше действия разворачивались очень быстро. Толпа стояла, налетчики учинили погром, и тогда появились бойцы из местного исламского комитета. Налетчики удалились как по команде. Комитетчики задержались на недельку на территории посольства. Никто не покушался на нас, они скромно располагались в уголке. Лишь один раз ночью раздался выстрел — наутро нам объяснили, что это к нам не имело отношения. Юный боец задремал и случайно нажал на спуск.
— А как официально Иран относился к СССР?
— В официальной идеологии мы были «малым шайтаном», а США — «шайтаном большим». Имам однажды, задолго до революции, заметил: «Америка хуже Англии, Англия хуже Америки, а Россия хуже их обеих». Это изречение писалось на заборах. Выходишь — и видишь: «Смерть Брежневу!», «Смерть Советам!». Мы были и социал-империалистами, и агрессивным Востоком. Естественно, это мешало восприятию того, что происходило, и, говоря попросту, я был обозлен. Но время есть время, и когда я остыл от этих 4 лет, тяжелых лет: наши люди пропадали, их арестовывали, других на войну с Ираком посылали, и они там погибали…
— Вы имеете в виду иранцев, работавших на КГБ?
— Да, среди них были молодые патриоты, люди, преданные исламу и в то же время верные друзья нашей страны. Энтузиазм молодежи в первые месяцы войны был неподдельным. А когда стали с фронта возвращаться без ног, без рук, изувеченные минами, горение пошло на убыль. В те годы Хомейни казался мне вдохновителем всех этих не очень приятных для нас явлений, и его подлинную роль в иранской истории мне трудно было оценить.
— Что же было определяющим — воспитание или служба?
— Мы были воспитаны на догматическом марксизме, в котором религия именовалась опиумом народа или для народа — была даже дискуссия в свое время, как вернее понимать высказывание Маркса. Имам представал в образе зловещего старца. Позднее я не раз мысленно возвращался к этим 4 годам, чаще, чем к более продолжительному пребыванию в Индии или Пакистане. Я стал больше задумываться и взвешеннее смотреть на многие вещи. Несомненно, Иранская революция была народной.
Я готовился к Ирану тщательно: вся информация шла ко мне и из нашей резидентуры, и из посольства. СМИ очень внимательно следили за событиями — решалась судьба важнейшего американского союзника, каким Иран был при шахе, в стратегическом регионе. Но лишь годы спустя я понял, что движение действительно шло из народных глубин. Без общего недовольства, без народного антимонархического и антиамериканского настроения революция была невозможна. Условия для нее созревали в Иране около ста лет. Хомейни аккумулировал эти токи. Он был бесстрашным человеком. Он был готов принести в жертву идее что угодно — и себя, свою жизнь в том числе.
— У верующего человека другие критерии, оценки смысла?
— Да, верно. Для нас духовенство, всякое духовенство, символизировало средневековье, мракобесие, однако для иранцев традиции, идеи ислама были живыми.
В обществе должна быть идеология. Вот у нас ее теперь нет. Нет идеи, а значит, нет и сплоченности общества. Для Ирана исламская идеология в ее шиитском варианте органична. И не для каких-то слоев или групп, а для подавляющего большинства населения. Там есть религиозные меньшинства — курды, евреи, армяне, они жили и живут замкнутыми общинами, ислам не вторгается в их быт. Органичная идеология в религиозном обличии сто лет противостояла монархии, которая способствовала проникновению в Иран иностранных веяний, опиралась на иностранную поддержку и от нее зависела.
Духовенство традиционно противостояло светской власти, и народ его в этом противостоянии поддерживал.
Шииты утверждают, что власть должна принадлежать потомкам Пророка — имамам. Шииты ждут возвращения скрытого имама, а до тех пор власть должна находиться в руках благочестивого законоведа. Хомейни разрабатывал эту доктрину. Всякая другая власть нелегитимна, с его точки зрения. Этот принцип и лежал в основе борьбы с монархией, встречая сочувственный отклик народа.
Занятно, но даже городская реконструкция, задуманная предпоследним шахом, чтобы выпрямить улицы, была воспринята как кощунственное действие. По поверью, с появлением Махди кривые средневековые улочки должны распрямиться сами. Шахи воевали с духовенством, подкупали его, но на смену скомпрометированным фигурам приходили новые духовные лидеры.
— Разве в исламе есть духовенство, аналогичное христианскому?
— Духовные лидеры — это законоведы, пользующиеся высоким авторитетом, хотя формальной иерархии ислам не знает. Духовное звание нельзя купить, нельзя назначить кого-то аятоллой. Влияние религиозных авторитетов огромно. У шиитов есть еще одна особенность — у каждого верующего должен быть образец для подражания, его слово в делах веры и даже житейских мелочах непререкаемо. К нему обращаются за разъяснениями по любым поводам. Так, во время продовольственного кризиса у Хомейни спрашивали, можно ли есть мороженое мясо, присылавшееся из Новой Зеландии и Австралии, которые не относились к «странам шайтана», подобно Англии и США.
— А как же вообще мусульмане могли принимать мясо животных, убитых не по правилам?
— Посылали специальных наблюдателей, чтобы убедиться в соблюдении правильной процедуры забоя. Хомейни разрешил есть импортное мясо, так же как пить кока-колу. Естественно, имам разъяснял и другие вопросы, относящиеся не только к делам обыденным, но и к кардинальным аспектам ислама.
— Образ Хомейни до сих пор в одном ряду с тиранами ХХ века. В чем причина этого?
— Западные журналисты представляли Хомейни дикарем и пугалом, пытались издеваться над его книгами и его взглядами. «Цивилизованное» человечество воспринимает чужое как чуждое, отталкивающее. В одной из своих книг имам разъясняет верующим некоторые вопросы, касающиеся личной гигиены. Это тоже традиция. Так вот, он заметил, в частности, что не следует мочиться против ветра и не следует мочиться на твердую поверхность. Те, для кого это говорилось, понимали, о чем речь, а западные пропагандисты видели в этом совете какую-то непроходимую смехотворную дремучесть и вдоволь над ней поиздевались.
Была такая журналистка Ариана Фалаччи. Ей предоставили возможность взять интервью у имама. Помимо серьезных вопросов, она спросила, желая поддеть старика и подтвердить его репутацию нецивилизованного человека, что тот знает о Бахе.
Имам не слушал Баха, и по этому поводу была разыграна целая история — как же так, духовный лидер не имеет представления о духовном композиторе. Но Ариане и в голову, видимо, не пришло, скольких имен ученых, философов, музыкантов, известных Хомейни и всему исламскому миру, она и ее аудитория никогда не слыхали.
Имам Хомейни не понял или не захотел понять, для чего задается вопрос. Была задача — показывать имама средневековым темным злодеем. Надо было скомпрометировать идеологию, направленную на очищение человека. Ведь иранская революция запретила некоторые вещи, которые «цивилизованным» человечеством приняты.
Шахская семья хотела дать дорогу своеобразным свободам. К примеру, сестра шаха, считавшаяся покровительницей искусств, содействовала постановке спектакля в театре Тегерана, в ходе которого на сцене не имитировался, а совершался половой акт. Это не считалось варварством, а вот запрет на подобные вещи трактовали как мракобесие.
Порнография потоком шла в Иран вместе со многими другими, совершенно чуждыми исламу проявлениями «цивилизации». Традиционный образ жизни иранцев более порядочен и морален, чем то, что называется западной цивилизацией. Я имею в виду те ее проявления, которые мы теперь и у себя наблюдаем: культ насилия, порнография, нравственная разнузданность, наркомания, культ индивидуальных прихотей. А общество, нация, страна, принципы оттеснены на дальнюю периферию.
В Иране же традиционные ценности приняты обществом, разделяются им.
Иранская или афганская женщина носит хиджаб, и я уверяю вас, это ее решение, она сама не хочет снимать платок. Исключение составляют 2—3 % — это те, кто получил образование на Западе. И нам такой порядок кажется неправильным, но у нас одна традиция, а у иранцев другая, и неуместно судить, какая для них лучше, а какая хуже.
Женщина в Иране — хозяйка в доме. Именно она, а не мужчина, который занимается бизнесом, политикой… Посторонних не пускают на женскую половину дома, и это нормально. Цивилизаторам враждебно все, что не соответствует их представлениям, и против этого они готовы бороться как за права человека. Им удалось это сделать у нас, они желают так сделать на Кубе, в Китае. Мы в полной мере можем наслаждаться достижениями цивилизации, порнографии и свободного рынка и осуждать суровую простоту исламских порядков.
— Кем же был Хомейни — духовным вождем или политиком?
— Хомейни стал во главе революции и превратился в ее символ. Это неизбежный закон крупных социальных перемен: во главе общества должен быть харизматический лидер. Посмотрите, в нашей стране не было в последние годы авторитетного лидера, и мы многое потеряли.
В Иране много по-настоящему верующих, но и лицемеров тоже хватает. Мы и по своей истории знаем: всегда было много таких, кто желал бы въехать в рай на лошадке марксизма. Наличие Хомейни во главе Иранской революции было мощнейшим оружием духовенства: они раздавили левую, марксистскую оппозицию, устранили правую, либерально-буржуазную.
Либералов короткое время возглавлял Банисадр, студент Сорбонны, 16 лет проучившийся во Франции. Его духовенство выдвинуло в президенты, разочаровалось в нем, и ему пришлось бежать из страны. Сочувствующие летчики-моджахеды помогли ему выехать. Сбрил красивые усы в туалете самолета, переоделся в хиджаб — очень удобно, и — в Париж.
— Хомейни был публичным лидером?
— Хомейни играл роль не символическую, он был реальным лидером. Регулярно выступал на больших собраниях, его постоянно посещали делегации разных районов, разных организаций, он выступал на телевидении. Удивительно, что значит загадочное слово «харизма» — огромная толпа, внимающая каждому слову имама. Он говорил просто и остроумно. Говорил как-то, что идет время, настанет момент, когда ему придется расставаться со своим народом, — толпа начала рыдать. Взрослые, бородатые, усатые мужики взахлеб рыдали, как маленькие дети. Это отчасти и из традиции идет — в начале месяца мухаррам шииты оплакивают мученическую кончину Хусейна, внука пророка Мухаммеда.
Они рыдают настоящими слезами, бьют себя в грудь, разрывают одежды. Они воспринимают Хусейна не как историческую личность, погибшую много лет тому назад, а как человека сегодняшнего дня, героя, великомученика — тоже ведь сила традиции. Возможно ли представить себе, что у нас кто-то заплакал бы по Александру Невскому? Или невинно убиенным царевичам Алексею Петровичу или Алексею Николаевичу?
— Разве шииты сентиментальны? Имам проявлял слабость?
— Хомейни был человеком абсолютно твердых убеждений. В революционные периоды нужна сила, а не слабость. Он не приспосабливался к обстоятельствам, не встревал в детали управления государством, а задавал общий тон, генеральную линию.
Имам разъяснял, что такое ислам, что для человека значит ислам, говорил, что если потребуется для ислама отдать весь Иран, то он отдаст его не задумываясь. (Это перекликается отчасти с высказыванием Мао Цзэдуна, который сказал, что если потребуется для торжества дела коммунизма во всем мире 100 миллионов жизней положить, то почему бы нет…) Безжалостность Хомейни была теоретической. Сам имам ни разу ни в кого не стрелял и, наверное, не наблюдал массовых расстрелов, которые в Иране происходили. Расстреливали на улицах, расстреливали в тюрьмах. Расстреливали курдов — сохранились ужасные фотографии.
У него была теория, а практическое воплощение поручалось другим людям. Хомейни был очень начитан, высокообразован. Опять же по-своему, не по-западному. Он был остроумен. Толпа иногда плакала, когда имам говорил, а иногда смеялась. Он мог пошутить.
Моего фарси, увы, было недостаточно для того, чтобы понимать все, что имам говорил. Периодически появлялись слухи, что Хомейни умер, все-таки возраст солидный — он был 1902 года рождения, и здоровье у него было не очень хорошее. Говорили даже, что это не имам появляется на публике, а его двойник — как о Ельцине у нас.
Хомейни по этому поводу как-то сказал: «Слухи о моей смерти сильно преувеличены». Я уверен, что Марка Твена он не читал. Рассуждал об иранской интеллигенции, подверженной западному влиянию. Сравнивал некоторых интеллигентов с ослами, нагруженными книгами. Огромная аудитория одобрила такое сравнение.
— А что это за эпизод с возвращением иранских коммунистов в Иран в начале революции?
— Вернулся Нуреддин Кианури, царство ему небесное, он умер два года тому назад в возрасте 87 лет. Первый секретарь партии Туде. Вернулись его соратники. Но к 1979 году партия изжила себя, она уже не была массовой, могла собирать на свои митинги от силы тысячи две-три. Тудеисты готовы были бы сотрудничать с духовенством и даже поддерживали контакты кое с кем из хомейнистской верхушки. Сам Кианури какими-то отдаленными семейными узами был связан с семьей Хомейни, он из знатного рода. Пытались они помочь и нам наладить контакты с верхушкой, не с самим имамом. А затем, когда основные силы оппозиции были сокрушены, настала очередь и Туде. Обвинение было в шпионаже в пользу Советского Союза, лидеров партии арестовали.
Времена стояли суровые, к ним применяли, я совершенно уверен, жесткие методы. Они признались во всех грехах, их осудили.
Кианури выпустил уже в 90-х годах свою книжку. Он нигде ничего не перегнул, честная книжка, и о контактах со мной рассказал честно. Мы тайно встречались, он не знал моей фамилии и узнал ее только в тюрьме. КПСС нам доверяла, особенно когда речь шла о чем-то рискованном — деньги передать, с гонимыми коммунистами встретиться.
Никого из тудеистов, насколько я помню, не расстреляли, но все они оказались в тюрьме. Дальнейшую их судьбу я не знаю, поскольку в 1991 году со службой расстался.
Люди были честные, искренние. Друзья, сторонники Советского Союза, который их в свое время пригрел. Судьба их оказалась исторически трагичной. Очевидно, они изжили себя. Был период взлета в начале 50-х годов, но в результате переворота 1953 года в Иране, совершенного с помощью американцев, всех левых, в первую очередь Туде, разгромили, загнали в эмиграцию. Были они настоящими политическими бойцами.
Кианури в одном из посланий, которые мы передавали, писал, что «мы взойдем на эшафот с гордо поднятыми головами». В политике гордо поднять голову никому не позволяют. Человек, который выступает против власти, обязательно должен выглядеть продажным, нечестным, жуликом, чьим-то слугой. С Туде это и сделали. Не знаю, насколько это было полезно для иранцев.
— Как вы относитесь к письму имама к Горбачеву?
— Хомейни социализма не воспринимал вполне искренне. В письме имама к Горбачеву — оно было у нас переведено и задним числом опубликовано — он говорил о крахе коммунизма — это было еще в советское время — и призывал Горбачева двинуться путем ислама. Казалось бы, какая-то наивность, но он искренне писал, искренне верил в силу ислама, в его универсальность и призывал Горбачева повернуть по пути Пророка. Он так думал и писал отнюдь не для издевки. Это письмо проникнуто болью за Россию, за Советский Союз.
Для персов и для наших южных соседей различий в этих двух наименованиях не было.
Помню, когда я приехал впервые в Пакистан на работу, было строгое указание из МИДа следить, чтобы мы не употребляли слова «российское» или «русское» — только советское. Мы — не русские дипломаты, а советские. Тут своя логика была — все-таки 15 республик.
Хомейни с уважением относился к России. Он принадлежал к русофильской семье. И я подозреваю даже, что в начале века среди его предков были русские агенты влияния. Один из них, аятолла Фазлулла Нури, был повешен в 1909 году. Были движения за конституцию и против, победили конституционалисты, а их противников репрессировали. Фазлулла Нури был очень близким человеком к русской миссии.
Примечательна и такая маленькая деталь. В каком-то из выступлений имам вспомнил, что самый лучший сахар в Иран привозили из России — головки в синей бумаге. А в другой раз, совсем неожиданно, он говорил о том, как человек должен стоять за истину, должен быть правдивым, должен говорить правду, «даже если бы он стоял перед самим Сталиным».
Хомейни сыграл ключевую роль в том, что после столетней борьбы иранская история повернула в русло реальной, а не фиктивной независимости. Впервые Иран стал действительно независимой страной, которая сама определяет свой путь, которой никто не может диктовать чужую волю — ни Америка, ни Россия, ни Западная Европа. Влиять можно, косвенное влияние всегда есть, Иран не выпадал из мирового сообщества, хотя американцы пытались его изолировать, но и объективно иранцы сами несколько изолировались. Опять же общая черта многих исторических сдвигов: революция замыкается в себе и в то же время проявляет стремление к поиску сторонников вовне.
Идеи исламской революции, так же как пролетарской революции в нашем случае, с одной стороны, привлекли сторонников, с другой стороны, ставили и Советскую Россию, и Иран в положение изоляции. Их можно было бояться, хотя в обоих случаях получилась лишь видимость реальной угрозы мировому порядку. Появились какие-то группки, которые поняли, что можно использовать религию в своих целях. Иранская революция дала толчок политическим проявлениям с использованием зеленого знамени и довольно многих вдохновила в рамках мусульманского мира. Но в том, что Иран стал независимым, заслуга Хомейни велика.
— Вы этому сочувствуете теперь, по прошествии лет?
— Не то что сочувствую, но считаю абсолютно правильным, что такая страна, такой народ, как иранцы, народ умный, способный, с невероятно богатой историей, исторической традицией, наконец-то полностью независим. Это колоссальное достижение. Иран оставался зависимым по крайней мере весь XIX и почти весь XX век, был даже поделен на зоны влияния: Англия контролировала юг, Россия — север. В 1941 году в Иран были введены английские и советские войска. Это было вызвано суровой внешней необходимостью, но мнением самих иранцев всерьез и не поинтересовались. А теперь попробуй погрози им кулаком!
— Сейчас Иран ищет реформаторских путей отхода от революционных принципов?
— Ни одно общество не может существовать вечно на революционных принципах. Исламская революция сделала свое дело, наступает время эволюционных реформ. Это совершенно естественно. Без борьбы дело не обойдется, она уже обостряется. Могу предположить только, что Иран не будет подражать ни Западу, ни Востоку, а пойдет своим путем.
