Среди множества журналистских и экспертных материалов, написанных за последние недели об Афганистане, выделяется статья Ананды Гопала, появившаяся 6 сентября на страницах The New Yorker.
Гопал - индийско-американский журналист с образованием социолога, много лет освещающий Ближний Восток и Афганистан. Он провел много времени в воюющем Афганистане, общался с талибами*, брал интервью у самых разных людей, включая например Гульбуддина Хекматияра, когда тот еще не пошел на примирение к Кабулом, и что самое главное - не будучи симпатизантом талибов он регулярно писал о насилии, которое чинили силы натовской коалиции и кабульского режима по отношению к мирным афганцам.
Книга Гопала No Good Men Among the Living: America, the Taliban and the War Through Afghan Eyes (Нет хороших людей среди живых: Америка, Талибан и война глазами афганцев) стала попыткой донести образ афганской войны до западного читателя, как ее видят обычные афганцы. За нее автор попал в список финалистов Пулитцеровской премии. Статья в New Yorker это другая такая попытка. Мнения читателей в соцсетях разделились. Одни говорят, что это едва ли не журналистский шедевр, и безусловно лучший материал об Афганистане, написанный за последние месяцы. Другие же рвут и мечут из-за того, что автор своим материалом о простых женщинах из сельской местности в афганском Гильменде вносит разлад в стройный вой о том, какой катастрофой стал для афганских женщин стал уход американцев и приход к власти талибов.
Мы решили перевести статью The Other Afghan Women (Другие афганские женщины) полностью, как очень качественный пример взгляда с действительно нейтральной третьей стороны. Это лонгрид, для долгого чтения, но в нем очень много интересных вещей, которые не стоит пропускать никому, кто интересуется ситуацией в Афганистане.
Другие женщины Афганистана
Однажды поздно вечером в августе Шакира услышала стук в свои двери. В долине Сангин, которая находится в провинции Гильменд на юге Афганистана, женщины не могут показываться на глаза мужчинам, не состоящим с ними в родстве, поэтому ее девятнадцатилетний сын Ахмед подошел к воротам. Снаружи стояли двое мужчин в разгрузках и черных тюрбанах с автоматами. Это были члены Талибана, которые вели наступление с целью отбить сельскую местность у Афганской национальной армии. Один из мужчин предупредил: «Если вы не уйдете немедленно, все умрут».
Шакира, которой чуть за сорок, собрала и подняла свою семью: мужа, торговца опиумом, который крепко спал, поддавшись соблазнам своего продукта, и восемь детей, включая ее старшую, двадцатилетнюю Нилофар — ровесницу самой войны, - которую Шакира называет своей «заместительницей», потому что она помогает заботиться о младших. Семья пересекла старый пешеходный мост через канал, затем, по околицам пробиралась через тростник и неровные участки с фасолью и луком, мимо темных и пустующих домов. Их соседи тоже были предупреждены, и, за исключением бродячих кур и брошенного скота, деревня была пуста.
Семья Шакиры часами брела под палящим солнцем. Она начала слышать далекие глухие удары и увидела людей, текущих из ближайших деревень: мужчин, склонившихся под узлами, набитыми всем, что они не могли оставить позади, женщин, идущих так быстро, как позволяли их паранджи.
Грохот артиллерии заполнил воздух, объявив о начале атаки талибов на аванпост афганской армии. Шакира несла на себе своего младшего ребенка, двухлетнюю дочь, пока небо вспыхивало и гремело. К ночи они подошли к центральному рынку долины. Витрины из гофрированного железа были в основном разрушены во время войны. Шакира нашла однокомнатный магазин с неповрежденной крышей, и ее семья остановилась там на ночь. Для детей она сделала набор тканевых кукол - одно из множества развлечений, которые она придумывала за годы бегства от сражений. Когда она держала фигуры в свете спички, земля содрогнулась.
На рассвете Шакира вышла на улицу и увидела, что несколько десятков семей укрылись на заброшенном рынке. Когда-то это был самый процветающий базар на севере Гильменда: владельцы лавок взвешивали шафран и тмин на весах, тележки, загруженные женскими платьями, и витрины, посвященные продаже опиума. Теперь столбы дыма торчали в небе, и в воздухе пахло разлагающимися останками животных и горящим пластиком.
Вдалеке земля взорвалась фонтанами грязи. Над головами гудели вертолеты афганской армии, и семьи прятались за магазинами, обдумывая свой следующий шаг. Бои шли вдоль каменных валов на севере и на берегу реки на западе. На востоке, насколько могла видеть Шакира, была пустыня с красным песком. Единственным выходом было отправиться на юг, в сторону зеленого города Лашкаргах, который оставался под контролем афганского правительства.
Путешествие предполагало прохождение бесплодной равнины, открытой для заброшенных американских и британских баз, где гнездились снайперы, и пересечение водопропускных труб, потенциально начиненных взрывчаткой. Несколько семей двинулись в путь. Даже если бы они достигли Лашкаргаха, они не могли быть уверены в том, что их там встретит. С самого начала молниеносной атаки талибов солдаты афганской армии сдавались толпами, умоляя о безопасном проходе домой. Было ясно, что Талибан скоро достигнет Кабула, и что двадцать лет и триллионы долларов, потраченные на их разгром, ни к чему не привели. Семья Шакиры стояла в пустыне, обсуждая ситуацию. Стрельба становилась все ближе. Шакира заметила машины Талибана, мчащиеся к базару, и решила остаться на месте. Она до мозга костей устала, нервы истерзаны. Она встретит все, что будет дальше, примет это как приговор. «Мы бежим всю жизнь», - сказала она мне. «Я никуда не поеду.»
Самая продолжительная война в истории Америки закончилась 15 августа, когда талибы без единого выстрела захватили Кабул. Бородатые, тощие люди в черных тюрбанах взяли под свой контроль президентский дворец, а вокруг столицы поднялись строгие белые флаги Исламского Эмирата Афганистан. Последовала паника. Некоторые женщины сожгли свои школьные записи и скрылись, опасаясь возвращения в девяностые годы, когда талибы запрещали им выходить на улицу в одиночку и не давали девочкам получать образование. Для американцев вполне реальная возможность того, что завоевания последних двух десятилетий могут быть уничтожены, ставила перед ними ужасный выбор: возобновить, казалось бы, бесконечную войну или бросить афганских женщин.
Этим летом я отправился в сельский Афганистан, чтобы встретиться с женщинами, которые уже жили при талибах, чтобы послушать, что они думают об этой надвигающейся дилемме. Более семидесяти процентов афганцев живут не в городах, а за последнее десятилетие повстанческая группа поглотила большие участки сельской местности. В отличие от относительно либерального Кабула, посетить женщин в этих отдаленных районах непросто: даже без правления талибов женщины традиционно не разговаривают с посторонними мужчинами. Общественный и личный миры резко разделены, и когда женщина покидает свой дом, она поддерживает кокон уединения через паранджу, которая существовала столетиями до талибов. Девочки по сути исчезают в своих домах в период полового созревания, и выходят лишь бабушками, если вообще когда-либо выходят. Именно благодаря бабушкам, которые находили каждую по описанию, и разговаривая со многими, не видя их лиц, я смог познакомиться с десятками женщин всех возрастов. Многие жили в палатках в пустыне или опустевших лавках, как Шакира. Когда талибы наткнулись на ее семью, прячущуюся на рынке, боевики посоветовали им и другим не возвращаться домой, чтобы никто не наткнулся на мины. Впервые я встретил ее в конспиративном доме в Гильменде. «Я никогда раньше не встречала иностранца», - робко сказала она. «Ну, иностранца без оружия».
Шакира умеет находить юмор в пафосе и абсолютной абсурдности мужчин в ее жизни: в девяностых годах талибы предлагали провести электричество в деревню, и местные седобородые поначалу отказались, опасаясь черной магии. «Конечно, мы, женщины, знали, что электричество - это хорошо», - сказала она, посмеиваясь. Когда она смеется, она натягивает шаль на лицо, оставляя открытыми только глаза. Я сказал ей, что у нее такое же имя, как у всемирно известной поп-звезды, и ее глаза расширились. "Это правда?" - спросила она подругу, который сопровождала ее до конспиративного дома. "Такое может быть?"
Шакира, как и другие женщины, которых я встречал, выросла в долине Сангин, в зеленой пропасти между острыми горными грядами. Долина орошается рекой Гильменд и каналом, построенным американцами в 1950-х годах. Вы можете пройти через долину за час, минуя десятки крошечных деревушек, скрипучие мостки и стены из сырцового кирпича. В детстве Шакира слышала рассказы своей матери о былых временах в ее деревне Пан Киллай, где проживало около восьмидесяти семей: дети купались в канале под теплым солнцем, женщины молотили зерно в каменных ступах. Зимой из глиняных очагов доносился дым; весной холмистые поля были усыпаны маками.
В 1979 году, когда Шакира была младенцем, коммунисты захватили власть в Кабуле и попытались запустить программу повышения грамотности среди женщин в Гильменде - провинции размером с Западную Вирджинию, где мало школ для девочек. Племенные старейшины и землевладельцы отказались. В пересказе сельских жителей традиционный образ жизни в Сангине был разрушен в одночасье, потому что чужаки настаивали на том, чтобы права женщин пришли в долину. «Наша культура не могла допустить отправки своих девочек в школу», - вспоминала Шакира. «Так было до отца, до деда». Когда власти начали заставлять девочек посещать занятия под дулами оружия, вспыхнул мятеж, который возглавили вооруженные люди, называющие себя моджахедами. Во время своей первой операции они похитили всех школьных учителей в долине, многие из которых поддерживали образование девочек, и перерезали им глотки. На следующий день правительство арестовало старейшин племен и землевладельцев по подозрению в том, что они финансируют моджахедов. Этих лидеров сообщества больше никто не видел.
Танки из Советского Союза пересекли границу, чтобы поддержать коммунистическое правительство и освободить женщин. Вскоре Афганистан фактически раскололся надвое. В сельской местности, где молодые люди были готовы умереть, борясь с навязыванием нового образа жизни, включая школы для девочек и земельную реформу, молодые женщины оставались незамеченными. В городах поддерживаемое Советами правительство запретило детские браки и предоставило женщинам право выбирать себе партнеров. Девочки поступали в школы и университеты в рекордных количествах, и к началу 80-х годов женщины заседали в парламенте и даже занимали должность вице-президента.
Насилие в деревне продолжало распространяться. Однажды рано утром, когда Шакире было пять лет, тетя в спешке разбудила ее. Взрослые односельчане привели детей в горную пещеру, где они часами прятались, сбившись в кучу. Ночью Шакира наблюдала, как по небу летали артиллерийские снаряды. Когда семья вернулась в Пан Киллай, пшеничные поля были обуглены и испещрены следами советских танков. Коровы были скошены пулеметами. Куда бы она ни посмотрела, она видела соседей - мужчин, которых она называла «дяди», - лежащих в лужах крови. Ее дед не прятался с ней, и она не могла найти его в деревне. Когда она стал постарше, то узнала, что он ушел в другую пещеру, был пойман и казнен советскими солдатами.
Ночные эвакуации стали частым явлением и источником волнения для Шакиры: темные уголки пещер, шумные группы детей. «Мы высматривали русские вертолеты», - сказала она. «Это было похоже на наблюдение за странными птицами». Иногда эти птицы пролетали низко, земля взрывалась, и дети бросались на место, чтобы достать железо, которое можно было продать за хорошую цену. Время от времени она собирала металлические осколки, чтобы построить кукольный домик. Однажды она показала матери журнальную фотографию пластиковой куклы, изображающей женское тело; ее мать отняла фотографию, сказав, что это неприемлемо. Так Шакира научилась делать кукол из ткани и палочек.
Когда ей было одиннадцать, она перестала выходить на улицу. Ее мир сократился до трех комнат ее дома и двора, где она научилась шить, печь хлеб в тандыре и доить коров. Однажды над домом прогрохотали пролетающие самолеты, и она спряталась в чулане. Под грудой одежды она обнаружила детский алфавитный буклет, принадлежавший ее деду - последнему человеку в семье, который ходил в школу. Днем, пока ее родители дремали, она начала сопоставлять пуштунские слова с картинками. Она вспоминает: «У меня был план каждый день учиться понемногу».
В 1989 году Советы отступили, потерпев поражение, но Шакира продолжала слышать удары минометов за глиняными стенами дома. Конкурирующие группировки моджахедов теперь пытались разделить страну между собой. Такие деревни как Пан Киллай были прибыльными объектами: крестьяне, которых можно обложить налогом, ржавые советские танки, которые можно восстановить, опиум, который можно экспортировать. Пазаро, женщина из соседней деревни, вспоминает: «У нас не было ни одной спокойной ночи. У нашего ужаса было имя, и им был Амир Дадо».
В первый раз, когда Шакира увидела Дадо через глазок у парадных ворот ее родителей, он был в пикапе, сопровождаемый дюжиной вооруженных людей, марширующих по деревне, «как будто он был президентом». Дадо, богатый торговец фруктами, ставший командиром моджахедов, с черной как смоль бородой и огромным животом, начал атаковать соперничающих командиров еще до поражения Советского Союза. Он был родом из верхней долины Сангин, где его племя, аликозаи, веками владело обширными феодальными плантациями. Нижняя долина была домом исхакзаев, бедного племени, к которому принадлежала Шакира. Шакира наблюдала, как люди Дадо ходили от двери к двери, требуя «налог» и обыскивая дома. Несколько недель спустя боевики вернулись, обыскивая гостиную ее семьи, а она пряталась в углу. Никогда прежде чужаки не нарушали неприкосновенность ее дома, и ей казалось, будто ее раздели догола и выкинули на улицу.
К началу девяностых коммунистическое правительство Афганистана, лишенное поддержки Советского Союза, рухнуло. В 1992 году Лашкаргах перешел к фракции моджахедов. Там у Шакиры жил дядя, коммунист, у которого было мало времени на мечеть, но была слабость к пуштунским мелодиям. Он недавно женился на молодой женщине по имени Сана, избежавшей принудительной помолвки с мужчиной, в четыре раза старше ее. Пара начала новую жизнь в «Маленькой Москве», районе Лашкаргаха, который Сана называла «страной, где у женщин есть свобода», но когда моджахеды пришли к власти, они были вынуждены бежать в Пан Киллай.
Однажды вечером Шакира пасла коров, когда люди Дадо окружили ее с оружием. "Где твой дядя?" - крикнул один из них. Бойцы ворвались в дом - за ними последовал отвергнутый жених Саны. "Она одна!" он сказал. Бандиты утащили Сану. Когда другие дяди Шакиры попытались вмешаться, их арестовали. На следующий день муж Саны сдался силам Дадо, умоляя взять его вместо нее. Оба были отправлены в «религиозный суд» полевого командира и приговорены к смертной казни.
Вскоре после этого моджахеды свергли коммунистов в Кабуле, и они принесли с собой свои сельские обычаи. В столице их лидеры, получившие щедрое финансирование от США, издали указ, в котором провозглашали, что «женщины не должны покидать свои дома, за исключением случаев крайней необходимости, и в этом случае они должны полностью покрывать себя». Женщинам также было запрещено «ходить грациозно или горделиво». Религиозная полиция начала бродить по улицам города, арестовывать женщин и сжигать аудио- и видеокассеты на кострах.
Однако новое правительство моджахедов быстро распалось, и в стране началась гражданская война. Ночью в Пан Киллае Шакира слышала стрельбу, а иногда и крики людей. Утром, пася коров, она видела, как соседи несут завернутые тела. Ее семья собралась во дворе и тихо обсудила, как им сбежать. Но дороги были усеяны блокпостами, принадлежащими разным группам моджахедов. К югу от села, в городе Герешк, ополчение под названием «93-я дивизия» поддерживало особо известную баррикаду на мосту; ходили рассказы об ограблениях или убийствах мужчин, изнасиловании женщин и мальчиков. Отец Шакиры иногда переходил мост, чтобы продать продукты на рынке Герешка, а ее мать стала умолять его остаться дома.
Семья, поселившаяся между Амиром Дадо на севере и 93-й дивизией на юге, приходила в отчаяние. Однажды днем, когда Шакире было шестнадцать, она услышала крики с улицы: «Талибан здесь!» Она увидела конвой белых Toyota Hilux, заполненных бойцами в черных тюрбанах с белыми флагами. Шакира никогда не слышала о Талибане, но ее отец объяснил, что его члены были очень похожи на бедных религиозных студентов, которых она видела всю свою жизнь, просящих милостыню. Многие воевали под знаменем моджахедов, но ушли после ухода советских войск; теперь, по их словам, они вернулись, чтобы положить конец беспорядкам. Вскоре они взяли штурмом мост Герешка, разбив 93-ю дивизию, и добровольцы начали присоединяться к ним, когда они спустились в Сангин. Ее брат пришел домой и сообщил, что талибы также захватили позиции Дадо. Военачальник бросил своих людей и бежал в Пакистан. «Его больше нет», - твердил брат Шакиры. «Это действительно так». Вскоре талибы распустили «религиозный суд» Дадо, освободив Сану и ее мужа, ожидавших казни, и ликвидировали контрольно-пропускные пункты. Спустя пятнадцать лет в Сангинской долине наконец наступил мир.
Когда я попросил Шакиру и других женщин из долины поразмышлять о правлении Талибана, они не хотели судить о движении по какому-то универсальному стандарту - только в сравнении с тем, что было раньше. «Они были мягче», - сказала Пазаро, женщина из соседней деревни. «Они относились к нам уважительно». Женщины описывали свою жизнь при талибах как аналогичную их жизни при Дадо и моджахедах - за исключением чужаков, врывающихся в двери ночью, и смертоносных блокпостов.
Шакира рассказала мне о вновь обретенной безмятежности: тихие утра с дымящимся зеленым чаем и хлебом наан, летние вечера на крыше. Матери, тети и бабушки начали осторожно интересоваться ею: в деревне брак был узами, связывающими две семьи. Вскоре она была обручена с дальним родственником, отец которого исчез, предположительно от рук советских солдат. Впервые она увидела своего жениха в день их свадьбы: он застенчиво сидел в окружении деревенских женщин, которые насмехались над его планами на первую брачную ночь. «О, он был дурачок!» - Шакира вспоминала, смеясь. «Он был так смущен, что пытался убежать. Людям пришлось поймать его и вернуть».
Как и многие предприимчивые молодые люди в долине, он занимался торговлей опиумом, и Шакире нравился блеск решимости в его глазах. И все же она начала беспокоиться, что одной выдержки может быть недостаточно. Когда установилось правление Талибана, началась воинская повинность. Молодых людей отправляли в северный Афганистан, чтобы помочь в борьбе с группировкой полевых командиров моджахедов, известной как Северный Альянс. Однажды Шакира видела, как вертолет садится в поле и выгружает тела павших призывников. Мужчины в долине стали прятаться в домах друзей, переходить из деревни в деревню, боясь, что их призовут. Обнищавшие фермеры-арендаторы подвергались наибольшему риску - богатые могли купить себе освобождение от призыва. «Это была настоящая несправедливость со стороны талибов», - сказала мне Шакира. Она стала ненавидеть сам вид бродячих патрулей Талибана.
В 2000 году провинция Гильменд пережила ужасную засуху. Арбузные поля пропадали, а на дорогах валялись раздутые трупы тягловых животных. В вспышке жестокости верховный лидер талибов мулла Омар выбрал именно этот момент, чтобы запретить выращивание опиума. Экономика долины рухнула. Пазаро вспоминает: «Нам нечего было есть, земля нам ничего не дала, а наши люди не могли прокормить своих детей. Дети плакали, они кричали, и мы чувствовали, что мы пропали». Шакира, которая была беременна, окунала в зеленый чай квадратики несвежего наана, чтобы накормить своих племянниц и племянников. Ее муж уехал в Пакистан, чтобы попытать счастья на полях. Шакиру одолевали мысли, что ее ребенок родится мертвым, что ее муж никогда не вернется, что она останется одна. Каждое утро она молилась о дожде, об избавлении.
Однажды диктор радио сообщил, что в Америке произошло нападение. Внезапно заговорили о том, что солдаты из богатейшей страны на земле идут свергнуть Талибан. Впервые за много лет в сердце Шакиры забрезжила надежда.
Однажды ночью 2003 года Шакиру разбудили голоса незнакомых людей. Она бросилась, чтобы прикрыть себя. Когда она побежала в гостиную, то в панике увидела, как на нее нацелены дула автоматов. Мужчины были крупнее, чем она когда-либо видела, и они были в форме. «Это американцы», - осознала она с трепетом. С ними были афганцы, тощие мужчины с автоматами Калашникова и клетчатыми шарфами. Человек с огромной бородой выкрикивал приказы: Амир Дадо.
США быстро свергли Талибан после своего вторжения, установив в Кабуле правительство Хамида Карзая. Дадо, друживший с американским спецназом, стал начальником разведки провинции Гильменд. Один из его братьев был губернатором Сангинского района, а другой брат стал начальником полиции Сангина. В Гильменде первый год американской оккупации был мирным, и поля снова заросли маками. У Шакиры было двое маленьких детей, Нилофар и Ахмед. Ее муж вернулся из Пакистана и нашел работу, переправляя мешки с опиумной смолой на рынок Сангина. Но теперь, когда Дадо вернулся во главе - спасенный американцами из изгнания - жизнь вернулась к дням гражданской войны.
Почти каждый человек, которого знала Шакира, имел историю о Дадо. Однажды его бойцы потребовали, чтобы двое молодых людей либо заплатили налог, либо вступили в его частную милицию, которую он поддерживал, несмотря на то, что занимал свой официальный пост. Когда они отказались, его бойцы забили их до смерти, подвесив их тела на дерево. Один сельский житель вспоминал: «Мы пошли их снять, а они были разрезаны, их внутренности вылезли наружу». В другой деревне силы Дадо переходили от дома к дому, казня людей, подозреваемых в принадлежности к талибам; так был застрелен пожилой ученый, никогда не принадлежавший к движению.
Шакира была сбита с толку выбором союзников американцами. «Это был их план?» - она спросила меня. «Они пришли принести мир или у них были другие цели?» Она настояла на том, чтобы ее муж перестал привозить смолу на рынок Сангина, поэтому он переместил свою торговлю на юг, в Герешк. Но однажды днем он вернулся с новостью, что это тоже стало невозможным. Удивительно, но Соединенные Штаты реанимировали 93-ю дивизию и сделали ее ближайшим партнером в провинции. Боевики дивизии снова начали останавливать путников на мосту и грабить все, что могли. Теперь, однако, их самым прибыльным делом было получение наград от США; по словам Майка Мартина, бывшего британского офицера, написавшего историю Гильменда, они зарабатывали до двух тысяч долларов за каждого пленного командира талибов.
Однако это было проблемой, потому что активных талибов почти не было. «Мы знали, кто талибы в нашей деревне», - сказала Шакира, и они не участвовали в партизанской войне: «Они все сидели дома и ничего не делали». Подполковник спецназа США Стюарт Фаррис, который в то время находился в этом районе, сказал историку армии США: «Эта ротация практически не встретила сопротивления». Таким образом, ополченцы, подобные 93-й дивизии, начали обвинять невинных людей. В феврале 2003 года они заклеймили Хаджи Бисмиллаха - транспортного директора правительства Карзая в Герешке, ответственного за сбор дорожных сборов в городе - террористом, что побудило американцев отправить его в Гуантанамо. После ликвидации Бисмиллаха 93-я дивизия монополизировала сборы за проезд.
Дадо пошел еще дальше. В марте 2003 года американские солдаты посетили губернатора Сангина, брата Дадо, чтобы обсудить ремонт школы и поликлиники. На обратном пути их конвой попал под обстрел, а старший сержант Джейкоб Фрейзер и сержант Орландо Моралес стали первыми американцами, погибшими в результате боевых действий в Гильменде. Персонал США подозревал, что виновником был не Талибан, а Дадо - подозрение подтвердил мне один из бывших командиров военачальника, который рассказал, что его босс спланировал атаку, чтобы американцы полагались на него. Тем не менее, когда силы Дадо заявили, что поймали настоящего убийцу - бывшего призывника талибов по имени мулла Джалил, - американцы отправили Джалила в Гуантанамо. По непонятным причинам это произошло несмотря на то, что, согласно засекреченному досье Джалила в Гуантанамо, официальные лица США знали, что Джалила взяли только для того, чтобы «прикрыть» тот факт, что силы Дадо «участвовали в засаде».
Инцидент не повлиял на отношения Дадо со спецназом США, которые считали его слишком ценным в деле оказания помощи против «террористов». Теперь они вместе патрулировали, и вскоре после нападения участники совместной операции обыскали деревню Шакиры на предмет подозреваемых в терроризме. Солдаты пробыли у нее дома недолго, но она не могла выбросить из головы вид дула автомата. На следующее утро она сняла коврики и стерла следы от ботинок.
Друзья и соседи Шакиры были слишком напуганы, чтобы высказаться, но Организация Объединенных Наций начала агитировать за устранение Дадо. США неоднократно блокировали эти усилия, и руководство морской пехоты США утверждало, что, хотя Дадо был «далек от того, чтобы быть джефферсоновским демократом», его форма сурового правосудия была «проверенным временем решением для контроля над мятежными пуштунами».
Муж Шакиры перестал выходить из дома, так как жителей Гильменда продолжали увозить под надуманными предлогами. Крестьянин из соседней деревни Мохаммед Насим был арестован американскими войсками и отправлен в Гуантанамо, потому что, согласно секретному докладу, его имя было похоже на имя командира талибов. Представитель правительства Карзая по имени Эхсанулла посетил американскую базу, чтобы проинформировать о двух членах Талибана; переводчика не было, и в суматохе он был арестован и отправлен в Гуантанамо. Насрулла, государственный сборщик налогов, был отправлен в Гуантанамо после того, как его случайно вытащили из автобуса после стычки между спецназом США и местными соплеменниками. «Мы были так счастливы с американцами», - сказал он позже на военном трибунале. «Я не знал, что когда-нибудь попаду на Кубу».
В конце концов Насрулла вернулся домой, но некоторые задержанные так и не вернулись. Абдуль-Вахид из Герешка был арестован 93-й дивизией и жестоко избит; он был доставлен под стражу в США и оставлен в клетке, где и скончался. Военнослужащие США отметили ожоги на его груди и животе, а также синяки на бедрах и в паху. Согласно рассекреченному расследованию, солдаты спецназа сообщили, что раны Абдуль-Вахида соответствовали «обычному методу допроса», используемому 93-й дивизией. Сержант сказал, что «может предоставить фотографии ранее задержанных с аналогичными травмами». Тем не менее США продолжали поддерживать 93-ю дивизию — в нарушение Закона Лихи, который запрещает американскому персоналу сознательно поддерживать подразделения, совершающие вопиющие нарушения прав человека.
В 2004 году ООН запустила программу разоружения проправительственных ополченцев. Командир 93-й узнал о плане и переименовал часть ополченцев в «частную охранную компанию» по контракту с американцами, что позволило примерно трети бойцов дивизии остаться на вооружении. Другая треть сохранила свое оружие, подписав контракт с фирмой из Техаса на защиту бригады по дорожным работам. (Когда правительство Карзая заменило этих частных охранников полицией, лидер 93-й спланировал удар, в результате которого погибли пятнадцать полицейских, а затем вернул себе контракт.) Оставшаяся треть подразделения, обнаружив, что подвергается угрозам вымогательства со стороны своих бывших коллег, скрылись со своим оружием и присоединились к талибам.
Сообщения коалиции, возглавляемой США, имели тенденцию изображать растущее восстание как борьбу экстремистов за свободу, но документы НАТО, которые я получил, признавали, что исхакзаи не имели «веских оснований» доверять силам коалиции, поскольку пострадали от «угнетения со стороны Дада Мохаммада Хана» или Амира Дадо. В Пан Киллае старейшины призвали своих сыновей взяться за оружие, чтобы защитить деревню, а некоторые обратились к бывшим членам Талибана. Шакира хотела, чтобы ее муж что-то сделал - помог охранять деревню или перевез их в Пакистан, - но он отказался. В соседней деревне, когда американские войска совершили рейд на дом любимого старейшины племени, убив его и оставив его сына с параплегией, женщины кричали своим мужчинам: «У вас на головах большие тюрбаны, но что вы сделали? Вы даже не можете нас защитить. Вы называете себя мужчинами?».
Шел 2005 год, четыре года после американского вторжения, и у Шакиры родился третий ребенок. Ее поглотили домашние обязанности - «с утра до ночи я работала и потела», - но когда она перестала топить тандыр или обрезать персиковые деревья, она поняла, что потеряла чувство обещанной перспективы, которое когда-то у нее было. Почти каждую неделю она слышала об очередном молодом человеке, увезенном американцами или ополченцами. Ее муж был безработным и недавно начал курить опиум. Их брак прокис. Воздух недоверия окутал дом, соответствуя мрачному настроению деревни.
Поэтому, когда колонна талибов въехала в Пан Киллай, с мужчинами в черных тюрбанах, поднявшими высокие белые флаги, она с интересом, даже с прощением, рассматривала посетителей. На этот раз, подумала она, все может быть иначе.
В 2006 году Великобритания присоединилась к растущему контингенту Сил специальных операций США, работающих над подавлением восстания в Сангине. Вскоре, вспоминает Шакира, «начался ад». Талибан атаковал патрули, совершал налеты на боевые заставы и блокировал дороги. На вершине холма в Пан Киллае американцы захватили дом наркобарона, превратив его в комплекс, обложенный мешками с песком, сторожевыми башнями и проволочной гармошкой. Перед большинством сражений молодые талибы посещали дома, предупреждая жителей, чтобы те немедленно уезжали. Когда талибы начинали наступление, коалиция отвечала, и земля содрогалась.
Иногда даже бегство не гарантировало безопасности. Во время одной битвы Абдус-Салам, дядя мужа Шакиры, укрылся в доме друга. После окончания боевых действий он пошел в мечеть, чтобы помолиться. Там были и несколько талибов. В результате авиаудара коалиции погибли почти все, кто находился внутри. На следующий день скорбящие собрались на похороны; от второго удара погибло еще десяток человек. Среди тел, возвращенных Пан Киллаю, были тела Абдус-Салама, его двоюродного брата, и трех его племянников в возрасте от шести до пятнадцати лет.
С детства Шакира не знала никого, кто погиб бы в результате авиаудара. Теперь ей было двадцать семь, и она потеряла спокойный сон, ведь в любой момент она могла быть вынуждена бежать в укрытие. Однажды ночью она проснулась от такого громкого грохота, что она испугалась, не разваливается ли дом на части. Ее муж все еще храпел, и она проклинала его себе под нос. Она на цыпочках прошла во двор. Военные машины коалиции проезжали мимо, катаясь по разбросанному перед домом металлолому. Она разбудила семью. Эвакуироваться было слишком поздно, и Шакира молилась, чтобы талибы не атаковали. Она затолкала детей в оконные ниши - отчаянная попытка защитить их на случай, если в результате удара обрушится крыша - и накрыла их тяжелыми одеялами.
Вернувшись во двор, Шакира заметила одну из неподвижных машин иностранцев. Пара антенн устремилась в небо. «Они собираются убить нас», - подумала она. Она забралась на крышу и увидела, что машина пуста: солдаты припарковали ее и ушли пешком. Она смотрела, как они переходят мост и исчезают в камышах.
Через несколько полей талибы и иностранцы начали стрелять. Семья часами пряталась в закрытом помещении. Стены тряслись, и дети плакали. Шакира вытащила кукол из ткани, прижала Ахмеда к груди и нашептывала истории. Когда на рассвете замолчало оружие, Шакира вышла еще раз взглянуть. Автомобиль оставался там без присмотра. Она дрожала от гнева. В течение всего года, примерно раз в месяц, она подвергалась этому ужасу. Талибан начинал атаку, но в основном ее гнев был направлен на иностранцев. Почему ей и ее детям приходилось страдать?
В ее голове промелькнула дикая мысль. Она ворвалась в дом и поговорила со свекровью. Солдаты все еще были на противоположной стороне канала. Шакира нашла спички, а свекровь схватила канистру с дизельным топливом. На улице сосед глянул на канистру и понял, поспешив обратно со второй канистрой. Свекровь Шакиры облила шину, затем открыла капот и облила двигатель. Шакира чиркнула спичкой и уронила ее на шину.
Из дома они наблюдали, как небо становится пепельным от пламени. Вскоре они услышали жужжание приближающегося с юга вертолета. "Он идет за нами!" - кричала свекровь. Зять Шакиры, который жил с ними, неистово собирал детей, но Шакира знала, что было уже слишком поздно. «Если мы умрем, давайте умрем дома», - подумала она.
Они бросились в неглубокую траншею на заднем дворе, взрослые прикрывали детей. Земля сильно затряслась, затем вертолет улетел. Когда они вышли, Шакира увидела, что иностранцы разбомбили горящую машину, чтобы ни одна ее часть не попала в руки врага.
Женщины Пан Киллая пришли поздравить Шакиру; она была, как выразилась одна женщина, «героем». Но ей было трудно проявить гордость, только облегчение. «Я думала, что они больше сюда не придут», - сказала она. «И у нас будет мир».
В 2008 году морские пехотинцы США перебрались в Сангин, пополнив ряды американских спецназовцев и солдат Великобритании. Британские силы были осаждены - треть потерь в Афганистане приходится на Сангин, в результате чего некоторые солдаты окрестили миссию «Сангинградом». Нилофар, которой сейчас было восемь, могла интуитивно уловить ритмы военного времени. Она спрашивала Шакиру: «Когда мы пойдем в дом тети Фарзаны?» Фарзана жила в пустыне.
Но хаос не всегда был предсказуем: однажды днем иностранцы снова появились, прежде чем кто-либо успел бежать, и семья бросилась в траншею на заднем дворе. Через несколько дверей жена и дети покойного Абдус-Салама сделали то же самое, но миномет убил его пятнадцатилетнюю дочь Бор Джану.
Обе стороны войны действительно прилагали усилия, чтобы избежать гибели мирных жителей. Помимо предупреждений об эвакуации, талибы информировали жителей деревень о том, какие районы были засеяны самодельными взрывными устройствами, и закрывали дороги для движения гражданского населения при засадах на колонны. Коалиция развернула бомбы с лазерным наведением, использовала громкоговорители, чтобы предупредить жителей деревни о боевых действиях, и направляла вертолеты перед боем. «Они бросали листовки, в которых говорилось: «Оставайтесь в своих домах! Спасайтесь!»- вспоминала Шакира. Однако в войне, которая велась в глинобитных лабиринтах, кишащих жизнью, нигде не было по-настоящему безопасного места, и погибало огромное количество мирных жителей. Иногда такие жертвы вызывали всеобщее осуждение, например, когда в 2010 году ракета НАТО ударила по толпе жителей деревни в Сангине, в результате чего погибли 52 человека. Но подавляющее большинство инцидентов было связано с одним или двумя смертельными случаями - анонимными жизнями, о которых никогда не сообщалось, они никогда не регистрировались официальными организациями и, следовательно, никогда не учитывались как часть жертв войны среди гражданского населения.
Таким образом, трагедии Шакиры росли. Был Мухаммад, пятнадцатилетний двоюродный брат: его убил бузбуззак, жужжащий беспилотник, когда он ехал на своем мотоцикле через деревню с другом. «Этот звук был повсюду, - вспоминает Шакира. «Когда мы это слышали, дети начинали плакать, и я не могла их успокоить».
Мухаммад Вали, взрослый двоюродный брат: силы коалиции проинструктировали жителей деревни оставаться дома в течение трех дней, пока они проводили операцию, но на второй день питьевая вода закончилась, и Вали был вынужден выйти из дома. Он был застрелен.
Хан Мухаммад, семилетний двоюродный брат: его семья спасалась от боя на машине, когда по ошибке приблизилась к позиции коалиции; автомобиль был обстрелян, его убили.
Бор Ага, двенадцатилетний двоюродный брат: он вышел на вечернюю прогулку, когда был убит огнем с базы Афганской национальной полиции. На следующее утро его отец пришел к базе в шоке и в поисках ответов, и ему сказали, что мальчика предупредили, чтобы он не приближался к заставе. «Их командир отдал приказ расстрелять его», - вспоминал его отец.
Аманулла, шестнадцатилетний двоюродный брат: он работал в поле, когда его застрелил снайпер афганской армии. Никто не дал никаких объяснений, а семья слишком боялась подойти к военной базе, чтобы спросить.
Ахмед, взрослый двоюродный брат: После долгого дня, проведенного в поле, он направлялся домой, неся электрическую плиту, когда его застрелили силы коалиции. Семья считает, что иностранцы приняли эту плиту за СВУ.
Ниаматулла, брат Ахмеда: он собирал опиум, когда неподалеку вспыхнула перестрелка; когда он пытался бежать, его подстрелил бузбуззак.
Гуль Ахмед, дядя мужа Шакиры: он хотел получить фору в свой день, поэтому попросил сыновей принести его завтрак в поле. Когда они приехали, то нашли его тело. Свидетели заявили, что он столкнулся с патрулем коалиции. Солдаты «оставили его здесь, как животное», - сказала Шакира.
Исчезли целые ветви генеалогического древа Шакиры, от дядей, которые рассказывали ей сказки, до кузенов, игравших с ней в пещерах. Всего она потеряла шестнадцать членов семьи. Я задавался вопросом, было ли то же самое с другими семьями в Пан Киллае. Я провел выборку из дюжины домохозяйств в деревне и сделал аналогичные запросы в других деревнях, чтобы убедиться, что Пан Киллай не был исключением. Для каждой семьи я задокументировал имена погибших, перепроверив дела со свидетельствами о смерти и показаниями очевидцев. Я обнаружил, что в среднем каждая семья потеряла от десяти до двенадцати мирных жителей в ходе того, что местные жители называют Американской войной.
Подобный масштаб страданий был неизвестен в таком шумном мегаполисе, как Кабул, где граждане пользовались относительной безопасностью. Но в таких сельских анклавах, как Сангин, непрекращающиеся убийства мирных жителей заставили многих афганцев тяготеть к талибам. К 2010 году во многих семьях в деревнях исхакзаев были сыновья талибы, большинство из которых присоединились просто, чтобы защитить себя или отомстить; движение было более основательно интегрировано в жизнь Сангина, чем это было в девяностые годы. Теперь, когда Шакира и ее друзья обсуждают Талибан, они обсуждают своих друзей, соседей и любимых.
Некоторые британские офицеры на местах были обеспокоены тем, что США убивают слишком много мирных жителей, и безуспешно лоббировали удаление американских спецназовцев из этого района. Вместо этого в Гильменд хлынули войска со всего мира, включая австралийцев, канадцев и датчан. Но жители деревни не заметили разницы - для них оккупанты были просто «американцами». Пазаро, женщина из соседней деревни, вспоминала: «Было два типа людей: одни с черными лицами, а другие с розовыми. Когда мы их видим, мы боимся». Коалиция изображала местных жителей жаждущими освобождения от талибов, но секретный отчет разведки от 2011 года описал восприятие сил коалиции в обществе как «неблагоприятное», при этом жители предупреждали, что, если коалиция «не покинет этот район, местные жители будут вынужден эвакуироваться».
В ответ коалиция перешла к стратегии антиповстанческой борьбы, основанной на принципах завоевания сердец и умов. Но попытки иностранцев внедриться среди населения могли быть грубыми: они часто занимали дома, лишь подвергая сельских жителей опасности перекрестного огня. «Они шли силой, без нашего разрешения», - сказала мне Паштана, женщина из другого села в Сангине. «Иногда они врывались в наш дом, выбивали все окна и оставались на всю ночь. Нам приходилось бежать, если талибы обстреливали их». Марзия, женщина из Пан Киллая, вспоминала: «Талибан сделает несколько выстрелов, но американцы ответят минометами». Один миномет попал в дом ее свекрови. По словам Марзии, та выжила, но с тех пор «потеряла контроль над собой» - всегда «кричала на то, что мы не могли видеть, на призраков».
Когда подход по завоеванию сердец и умов еще теплился, некоторые официальные лица НАТО пытались убедить командиров талибов сдаться. В 2010 году группа сангинских командиров талибов, поддерживающая связь с британцами, пообещала перейти на другую сторону в обмен на помощь местным общинам. Но когда лидеры Талибана встретились, чтобы договориться о своих условиях сделки, Силы специальных операций США, действуя независимо, взорвали собрание, убив высокопоставленную фигуру Талибана, стоявшую за мирной инициативой.
Морские пехотинцы окончательно покинули Сангин в 2014 году; афганская армия удерживала свои позиции в течение еще трех лет, пока талибы не взяли под свой контроль большую часть долины. США перебросили по воздуху войска афганской армии и разрушили многие правительственные комплексы, оставив, как одобрительно сказано в заявлении НАТО, только «щебень и грязь». Таким образом был уничтожен рынок Сангина. Когда Шакира впервые увидела разрушенные магазины, она сказала мужу: «Нам ничего не оставили».
Тем не менее, Пан Киллай проникся оптимизмом. Муж Шакиры зарезал овцу в честь окончания войны, и семья обсуждала восстановление сада. Ее свекровь рассказывала о днях, предшествовавших русским и американцам, когда семьи устраивали пикники вдоль канала, мужчины растягивались в тени персиковых деревьев, а женщины дремали на крышах под звездами.
Но в 2019 году, когда США вели переговоры с лидерами Талибана в Дохе, Катар, афганское правительство и американские силы в последний раз совместно двинулись на Сангин. В январе того же года они начали, пожалуй, самый разрушительный штурм долины за всю войну. Шакира и другие жители деревни бежали в пустыню, но не всем удалось спастись. Ахмед Нур Мохаммад, владелец телефонного бизнеса, решил подождать с эвакуацией, потому что его сыновья-близнецы были больны. Его семья легла спать под звуки далекой артиллерии. Той ночью американская бомба врезалась в комнату, где спали мальчики-близнецы, убив их. Вторая бомба попала в соседнюю комнату, в результате чего погиб отец Мохаммеда и многие другие, восемь из которых были детьми.
На следующий день на похоронах в результате очередного авиаудара погибли шестеро скорбящих. В соседней деревне вертолет расстрелял троих детей. На следующий день были застрелены еще четверо детей. В другом месте в Сангине в результате воздушного удара по исламской школе погиб ребенок. Через неделю двенадцать гостей на свадьбе погибли в результате авиаудара.
После взрыва брат Мохаммада отправился в Кандагар, чтобы сообщить о массовых убийствах в ООН и афганское правительство. Когда правосудия не последовало, он присоединился к Талибану.
Благодаря бесконечному, как казалось, притоку новобранцев, талибам не составило труда пережить коалицию. Но, хотя повстанцы наконец принесли мир в афганскую сельскую местность, это мир запустения: многие деревни лежат в руинах. Реконструкция будет сложной задачей, но более серьезным испытанием будет изгнание чертей из воспоминаний последних двух десятилетий. «Моя дочь просыпается с криком, что идут американцы», - говорит Пазаро. «Нам приходится мягко разговаривать с ней и говорить ей: «Нет, нет, они не вернутся»».
Талибан называет свои владения Исламским эмиратом Афганистан и заявляет, что, когда иностранцы уйдут, они будут править в эпоху спокойной стабильности. Этим летом, когда афганское правительство рухнуло, я проехал через провинцию Гильменд - де-факто столицу Эмирата - чтобы посмотреть, как может выглядеть постамериканский Афганистан.
Я уехал из Лашкаргаха, который оставался под контролем правительства. На окраине возвышалось приземистое цементное здание с флагом афганского правительства - за этим блокпостом власть Кабула исчезала. Рядом простаивал пикап; на грузовой платформе собрались полдюжины сангорианцев, устрашающих ополченцев, оплачиваемых афганским разведывательным управлением, которое поддерживалось ЦРУ. Двое бойцов казались не старше двенадцати лет.
Я ехал с двумя местными жителями на потрепанной Corolla, и мы без предупреждения проскользнули мимо КПП. Вскоре мы оказались на безлесном горизонте выжженной земли, под которой практически не было дороги. Мы миновали заброшенные заставы афганской армии и полиции, построенные американцами и британцами. Позади них вырисовывалась линия круглых глиняных укреплений с одиноким снайпером Талибана, распластанным на животе. Позади него развевались белые флаги, открывая ворота в Исламский Эмират.
Самым разительным различием между страной талибов и миром, который мы оставили позади, было то, как мало здесь было вооруженных людей. В Афганистане я привык к полицейским в мешковатых штанах и с накрашенными кохлем глазами, ополченцам в балаклавах, сотрудникам разведки, осматривающим машины. Однако мы лишь изредка пересекали контрольно-пропускной пункт талибов, и когда мы это делали, боевики лишь поверхностно осматривали машину. «Все боятся талибов», - смеясь, сказал мой водитель. «КПП в наших сердцах».
Если люди боялись своих новых правителей, то они также и дружили с ними. Кое-где под придорожными навесами сидели группы сельчан, попивающих чай с талибами. Страна открылась, когда мы прыгали по грунтовой дороге в сельском Сангине. В канале мальчики устраивали соревнования по плаванию; сельские жители и талибы ныряли в бирюзовую воду. Пронослись мимо зеленые пашни и кроны фруктовых деревьев. Группы женщин шли по рыночной дороге, а две девочки прыгали в мятых платьях.
Мы подъехали к Герешку, тогда находившемуся под контролем правительства. Поскольку город был самым прибыльным пунктом сбора платы за проезд в регионе, говорили, что тот, кто им владеет, контролирует весь Гильменд. Талибан начал атаку, и по равнине раздался грохоты артиллерии. Поток семей - их ослы трудились под тяжестью гигантских связок - спасались, по их словам, от ударов с воздуха. У дороги стояла женщина в синей парандже с тачкой; внутри было завернутое тело. Несколько талибов собрались на вершине холма, опуская павшего товарища в могилу.
Я встретил Вакиля, командира талибов в солнцезащитных очках. Как и многие бойцы, с которыми я встречался, он происходил из семьи крестьян, несколько лет проучился в медресе и потерял десятки родственников из-за Амира Дадо, 93-й дивизии и американцев. Он обсуждал бедствия, нанесенные его семье, без злобы, как если бы Американская война была естественным порядком вещей. Ему было тридцать лет, он получил свое звание после того, как старший брат, командир талибов, погиб в бою. Он почти никогда не покидал Гильменд, и его лицо озарилось удивлением при мысли о захвате Герешка, города, от которого он жил в нескольких милях, но который не мог посетить уже двадцать лет. «Забудь о своей писанине», - смеялся он, пока я делал заметки. «Приходи посмотреть, как я беру город!» Следя за вертолетом, скользящим по горизонту, я отказался. Он умчался. Час спустя в моем телефоне появилась фотография, на которой Вакиль снимает плакат с изображением государственного деятеля, связанного с 93-й дивизией. Герешк пал.
В доме талибского губернатора района группа членов Талибана села за бамию и наан, подаренные деревней. Я спросил их об их планах на время после окончания войны. Большинство сказали, что хотят вернутся к сельскому хозяйству или получить религиозное образование. Я прилетел в Афганистан из Ирака, и этот факт произвел впечатление на молодого командира Хамида. Он сказал, что мечтает увидеть руины Вавилона, и спросил: «Как вы думаете, когда это закончится, они дадут мне визу?»
Было ясно, что талибы расходятся во мнениях о том, что будет дальше. Во время моего визита десятки членов из разных частей Афганистана предлагали поразительно различные взгляды на свой Эмират. Политически настроенные талибы, которые жили за границей и имеют дома в Дохе или Пакистане, говорили мне - возможно, расчетливо - что у них более космополитичный взгляд на вещи, чем раньше. Ученый, который провел большую часть последних двух десятилетий, курсируя между Гильмендом и Пакистаном, сказал: «В девяностые годы мы наделали много ошибок. Тогда мы не знали о правах человека, образовании, политике - мы просто все брали силой. Но теперь мы понимаем». В радужном сценарии ученого Талибан разделит министерства с бывшими врагами, девочки будут ходить в школу, а женщины будут работать «плечом к плечу» с мужчинами.
А вот в Гильменде найти такого талиба было сложно. Более типичным был Хамдулла, узколицый командир, который потерял дюжину членов семьи в Американской войне и измерял свою жизнь свадьбами, похоронами и сражениями. Он сказал, что его община слишком сильно пострадала, чтобы когда-либо разделить власть, и что водоворот предыдущих двадцати лет предлагал только одно решение: status quo ante (т. е. довоенная ситуация - прим. ГИ). Он с гордостью сказал мне, что планирует присоединиться к маршу талибов на Кабул, город, который он никогда не видел. Он предполагал, что приедет туда в середине августа.
В самом щекотливом вопросе деревенской жизни - правах женщин - такие мужчины, как он, не сдвинулись с места. Во многих сельских районах провинции Гильменд женщинам запрещено посещать рынок. Когда женщина из Сангина недавно купила на базаре печенье для своих детей, талибы побили ее, ее мужа и продавца. Члены Талибана рассказали мне, что планируют разрешить девочкам посещать медресе, но только до полового созревания. Как и прежде, женщинам будет запрещено работать, кроме как акушерками. Пазаро с сожалением говорит: «Они совсем не изменились».
Путешествуя по Гильменду, я почти не видел никаких признаков Талибана как государства. В отличие от других повстанческих движений, «Талибан» практически не занимался никаким восстановлением и не оказывал никаких социальных услуг, кроме суровых судебных разбирательств. Это не встречает сопротивления: в Пан Киллае талибы казнили жителя деревни по имени Шайста Гюль, узнав, что он давал хлеб военнослужащим афганской армии. Тем не менее, многие жители Гильменда, похоже, предпочитают правление Талибана, включая женщин, с которыми я беседовал. Как будто движение выиграло только по умолчанию из-за ужасных провалов своих противников. Для местных жителей жизнь под контролем коалиционных сил и их афганских союзников была чистой опасностью; даже пить чай на залитом солнцем поле или поехать на свадьбу сестры было потенциально смертельной игрой. То, что талибы предлагали своим соперникам, было простой сделкой: слушайтесь нас, и мы не убьем вас.
Этот мрачный расчет витал над каждым моим разговором с сельскими жителями. В деревне Ях Чал я наткнулся на руины аванпоста афганской армии, который недавно был захвачен талибами. Уцелели лишь груды металлолома, шнуры, плиты, гравий. На следующее утро жители деревни спустились к заставе в поисках чего-нибудь для продажи. Фермер Абдур-Рахман вместе со своим маленьким сыном рылся в мусоре, когда на горизонте показался боевой вертолет афганской армии. Он вспоминает, что тот летел так низко, что «по нему могли стрелять даже автоматы Калашникова». Но вокруг не было талибов, только мирные жители. Вертолет выстрелил, жители деревни начали падать направо и налево. Затем он вернулся, продолжая атаковать. «На земле было много тел, истекающих кровью и стонущих», - сказал другой свидетель. «Много маленьких детей». По словам жителей села, погибло не менее пятидесяти мирных жителей.
Позже я разговаривал по телефону с пилотом вертолета афганской армии, который только что сменил того, кто атаковал заставу. Он сказал мне: «Я спросил команду, почему они это сделали, и они сказали: «Мы знали, что они гражданские, но Кэмп Бастион»- бывшая британская база, переданная афганцам - «отдал приказ убить их всех». Пока мы говорили, вертолеты афганской армии обстреливали переполненный центральный рынок в Герешке, убив множество мирных жителей. Представитель международной организации, базирующейся в Гильменде, сказал: «Когда правительственные силы теряют территорию, они мстят мирным жителям». Пилот вертолета признал это, добавив: «Мы делаем это по приказу Сами Садата».
Генерал Сами Садат возглавлял один из семи корпусов афганской армии. В отличие от поколения сильных мира сего вроде Амира Дадо, провинциальных и неграмотных, Садат получил степень магистра стратегического управления и лидерства в школе в Великобритании и учился в Военной академии НАТО в Мюнхене. Он занимал высокий пост в армии, одновременно занимая должность генерального директора компании Blue Sea Logistics, кабульской корпорации, которая снабжала антиталибские силы всем, от частей вертолетов до бронированных тактических машин. Во время моего визита в Гильменд «Черные ястребы» под его командованием почти ежедневно совершали резню: двенадцать афганцев были убиты во время сборки металлолома на бывшей базе недалеко от Сангина; сорок человек погибли в результате почти идентичного инцидента в армейском лагере Валид; 20 человек, в основном женщины и дети, были убиты в результате авиаудара на базаре Герешка; афганские солдаты, которые удерживались талибами в плену на электростанции, были убиты своими же товарищами в результате авиаудара. (Садат отклонил неоднократные просьбы о комментариях.)
За день до расправы на заставе Ях Чал генерал Садат дал интервью телеканалу CNN. «Гильменд прекрасен - если наступит мир, то здесь можно развить туризм», - сказал он. Он объяснил, что его солдаты обладают высоким моральным духом и уверены в победе над талибами. Репортер вздыхает с облегчением. «Вы выглядите очень оптимистично», - сказала она. "Приятно слышать".
Я показал интервью Мохаммеду Вали, торговцу тележками в деревне недалеко от Лашкар Гаха. Через несколько дней после резни в Ях Чале правительственные ополченцы в его районе сдались талибам. «Черные ястребы» генерала Садата начали нападать на дома, по всей видимости, беспорядочно. Они обстреляли дом Вали, его дочь была ранена шрапнелью в голову и скончалась. Его брат вырвался во двор, протягивая обмякшее тело девочки к вертолетам, крича: «Мы гражданские!» Вертолеты убили его и сына Вали. Его жена потеряла ногу, а другая дочь находится в коме. Когда Вали смотрел репортаж CNN, он рыдал. "Почему они это делают?" - спрашивал он. «Они издеваются над нами?»
В 2006 году всего за несколько часов талибы убили 32 друзей и родственников Амира Дадо, включая его сына. Три года спустя они убили самого военачальника, который к тому времени стал депутатом парламента, в результате взрыва на обочине дороги. Организатор убийства был родом из Пан Киллая. С одной стороны, это нападение является признаком мятежа фундаменталистов, борющихся с международно признанным правительством; с другой - кампания мести обездоленных сельских жителей своему бывшему мучителю; или залп в затянувшейся межплеменной войне; или нападение наркокартеля на конкурирующее предприятие. Все эти версии, вероятно, верны одновременно. Ясно то, что США не пытались устранить такие разногласия и построить прочные инклюзивные институты; вместо этого они вмешались в гражданскую войну, поддерживая одну сторону против другой. В результате, подобно Советскому Союзу, американцы фактически создали два Афганистана: один погряз в бесконечном конфликте, а другой преуспел и полон надежд.
Этот обнадеживающий Афганистан теперь находится под угрозой после того, как боевики Талибана вошли в Кабул в середине августа - как и предсказывал Хамдулла. Тысячи афганцев последние несколько недель отчаянно пытались добраться до аэропорта Кабула, чувствуя, что безумная эвакуация американцев может быть их последним шансом на лучшую жизнь. «Бро, ты должен мне помочь», - умолял по телефону пилот вертолета, с которым я говорил ранее. В то время он боролся с толпой, чтобы попасть в зону видимости ворот аэропорта; когда колеса последнего американского самолета оторвались от взлетно-посадочной полосы, он остался позади. Его босс, Сами Садат, как сообщается, сбежал в Великобританию**.
До недавнего времени Кабул, из которого бежал Садат, часто казался другой страной, даже другим столетием, чем Сангин. Столица превратилась в город высоких огней, мерцающих свадебных залов и неоновых рекламных щитов, радостно заполненный женщинами: матери ходили по рынкам, девочки выходили парами из школы, полицейские патрулировали в хиджабах, офисные работники несли дизайнерские сумочки. Успехи, которые эти женщины испытали во время Американской войны - а теперь потеряли - ошеломляют, и их трудно представить, если рассматривать их в сравнении с суровыми деревушками Гильменда: в афганском парламенте было столько же женщин, сколько в Конгрессе США, и примерно четверть студентов университета составляли женщины. Тысячи женщин в Кабуле по понятным причинам напуганы тем, что талибы не эволюционировали. В конце августа я разговаривал по телефону с дерматологом, которая живет в своем доме как в бункере. Она училась во многих странах и управляет большой клиникой, в которой работает десяток женщин. «Я слишком много работала, чтобы попасть сюда», - сказала она мне. «Я слишком долго училась, я создала свой бизнес, я создала свою клинику. Это была мечта всей моей жизни». Она не выходила на улицу две недели.
Захват талибами восстановил порядок в консервативной сельской местности, погрузив сравнительно либеральные улицы Кабула в страх и безнадежность. Этот поворот судеб проливает свет на невысказанную предпосылку последних двух десятилетий: если американские войска будут продолжать сражаться с талибами в сельской местности, жизнь в городах может расцвести. Возможно, это был устойчивый проект - талибы не могли захватывать города перед лицом авиации США. Но было ли это справедливо? Могут ли права одного сообщества вечно зависеть от лишения прав в другом? В Сангине, когда я поднимал вопрос о полах, деревенские женщины реагировали насмешками. «Они предоставляют права кабульским женщинам, и они убивают женщин здесь», - сказала Пазаро. "Это справедливость?" - спрашивала меня Марзия из Пан Киллая. «Это не «права женщин», когда вы убиваете нас, убиваете наших братьев, убиваете наших отцов». Халида из соседней деревни сказала: «Американцы не принесли нам никаких прав. Они просто пришли, сражались, убивали и ушли».
Женщины в Гильменде не соглашаются между собой по поводу того, какими правами они должны обладать. Некоторые жаждут, чтобы старые деревенские правила рухнули - они хотят посещать рынок или устроить пикник у канала, не вызывая недомолвок или чего-то еще похуже. Другие придерживаются более традиционных интерпретаций. «Женщины и мужчины не равны», - сказала мне Шакира. «Каждый из них создан Богом, и у каждого из них своя роль, свои сильные стороны, которых нет у другого». Не раз, когда ее муж лежал в опиумном ступоре, она мечтала бросить его. Тем не менее, Нилофар достигает совершеннолетия, а развод может опозорить семью и нанести ущерб ее перспективам. Через друзей Шакира слышит истории о распутных городах, наполненных распавшимися браками и проституцией. «Слишком большая свобода опасна, потому что люди не знают границ», - сказала она.
Однако все женщины, которых я встретил в Сангине, похоже, согласились с тем, что их права, какими бы они ни были, не могут вытекать из дула автомата - и что афганские общины сами должны улучшать условия жизни женщин. Некоторые жители считают, что они обладают мощным культурным ресурсом для ведения этой борьбы: самим Исламом. «Талибан говорит, что женщины не могут выходить на улицу, но на самом деле такого исламского правила нет», - сказала мне Пазаро. «Пока мы покрыты, нам должно быть это позволено». Я спросил ведущего ученого талибов в Гильменде, где в Исламе предусмотрено, что женщины не могут ходить на рынок или посещать школу. Он признал, несколько огорченный, что это не было действительным исламским предписанием. «Это культура деревни, а не Ислам», - сказал он. «У людей там есть такие представления о женщинах, и мы им следуем». Подобно тому, как Ислам предлагает более справедливые модели для брака, развода и наследования, чем многие племенные и деревенские нормы, эти женщины надеются торжественно поднять свою веру - общий язык поверх многих разногласий в стране - чтобы добиться большей свободы.
Хотя Шакира почти не говорит об этом, она сама мечтает об этом. На протяжении десятилетий войны она продолжала учиться читать, и теперь она работает над переводом Корана на пушту, по одной суре за раз. «Это меня очень утешает», - сказала она. Она обучает свою младшую дочь алфавиту и имеет смелую цель: собрать подруг и потребовать, чтобы мужчины построили школу для девочек.
Даже когда Шакира размышляет о продвижении Пана Киллая вперед, она полна решимости помнить его прошлое. В деревне, как она сказала мне, есть кладбище, раскинувшееся на нескольких вершинах холмов. Никаких табличек, никаких флагов, только груды камней, которые светятся красным и розовым на вечернем солнце. Из каждой могилы выступает пара пустых плит, одна отмечает голову, другая - ноги.
Семья Шакиры посещает кладбище каждую неделю, и она указывает на холмики, где лежит ее дедушка, где лежат ее кузены, потому что она не хочет, чтобы ее дети забыли. Они повязывают ленты на ветвях деревьев, чтобы привлечь благословения, и молится за ушедших. Они проводят часы среди священной географии камней, кустов и ручьев, и Шакира чувствует себя обновленной.
Незадолго до того, как американцы уехали, они взорвали ее дом, очевидно, в ответ на обстрелы талибов из гранатометов неподалеку. Дом с двумя комнатами наполовину пригоден для проживания, наполовину разрушен, как и сам Афганистан. Она сказала мне, что не будет скучать по кухне или зияющей дыре, где когда-то стояла кладовая. Вместо этого она выбирает возрождение деревни. Шакира уверена, что вскоре мимо дома будет проложена свежая асфальтированная дорога, а ее щебень в летние дни будет раскаляться. В небе будут только птицы с перьями. Нилофар выйдет замуж, и ее дети будут ходить вдоль канала в школу. У девочек будут пластиковые куклы с волосами, которые они смогут расчесывать. У Шакиры будет стиральная машина. Ее муж бросит опиум, он признает свои недостатки, он скажет своей семье, что любит их больше всего на свете. Они посетят Кабул и окажутся в тени гигантских стеклянных зданий. «Я должна верить», - сказала она. «Иначе зачем все это было?»
* - запрещены в РФ
** - этот "герой", Сами Садат, написал статью для New York Times, опубликованную на прошлой неделе, в которой пожаловался, что их (афганскую армию) "предали", иначе бы они победили талибов.
