Нерадикальные радикалы: за что борется «исламская оппозиция» в России

Пока ему не исполнилось 15 лет, уроженец Южно-Сахалинска Виктор Волошин в жизни не видел ни одного кавказца. «Только по телевизору, а так – у нас в городе одни корейцы из иностранцев были», – вспоминает он. Первое знакомство вышло печальным. Приехав в Москву поступать в юридический колледж, Волошин оказался у станции метро «Проспект Мира», где к нему подошел молодой дагестанец и попросил воспользоваться его телефоном. Через минуту новый знакомый скрылся в людском потоке вместе со старенькой «Нокией». «Я метался по улице, искал его и в итоге забрел в Соборную мечеть. Понял, что телефон уже точно не найду, поэтому решил хоть почитать литературу, которая там продавалась, и в итоге увлекся», – вспоминает он обстоятельства своего прихода в ислам.

Мусульмане молятся в Курбан-байрам у Соборной мечети. Фото: Сергей Савостьянов/ТАСС

Сейчас Волошину 25 лет, он переехал в Москву, растит бороду (пока получается не очень), учится на политолога в МПГУ, считает, что лучшей модели государственного устройства для России, да и для всего мира, чем ислам, придумать нельзя, и собирается в будущем нести эту идею в массы. Свой путь к новой религии он иначе как провидением не называет: «Аллах потерял одного мусульманина в лице того дагестанца, а потом приобрел нового». Волошин – конечно, далеко не первый русский, перешедший в другую религию, но точно является частью нового явления в российском сегменте исламского мира. 

Эксперт Центра Карнеги и исламовед Алексей Малашенко называет это «исламским инакомыслием». Это своего рода умеренная внутриисламская оппозиция, окрепшая за последние годы. К ней чаще всего относятся молодые мусульмане от 23 до 30 лет, они одинаково не доверяют ни официальному духовенству, ни действующим властям. Точно так же их мало прельщают интернет-проповеди радикальных исламистов, призывающих к войне хоть за «Имарат Кавказ», хоть за «Исламское государство». «Это своего рода субкультура: да, они радикальны в своем исламе, да, они подчас исповедуют салафизм, но они не принадлежат ни к одной из крупных религиозных групп, – рассуждает Малашенко. – Для молодых людей, разочарованных положением мусульман в России и тем, как вяло заступается за них официальное духовенство, ислам – отличная политическая доктрина и отличный способ понять, как нужно действовать». Они еще не экстремисты и не террористы, говорит Малашенко, но этот потенциал в них есть: эту группу в упор не видит духовенство, а борцы с экстремизмом предпочитают считать ее если не частью бандподполья, то явно симпатизирующей ему. «А с ними нужно налаживать диалог. Если этого не делать, то будут проблемы: и экстремизм, и терроризм, и крупные протесты», – предостерегает исламовед. Как известно, социологи до сих пор не в состоянии прийти к единому мнению относительно количества мусульман в России в целом. Кто-то называет цифру 20 миллионов, кто-то говорит о десяти. По словам Малашенко, указанная группа молодежи, одинаково разочаровавшаяся и в государстве, и в официальном духовенстве, которое чаще можно видеть на межведомственных заседаниях, чем выступающим в поддержку очередного задержанного при странных обстоятельствах верующего, составляет не самый большой процент от общего числа мусульман. Молодых салафитов новой формации, по его данным, по всей России насчитывается несколько десятков тысяч: от Поволжья и Северного Кавказа до Центральной России.

Члены организации «Хизб ут-Тахрир» на митинге в Симферополе. Фото: REUTERS/Stringer

То, что ислам – максимально «прикладная» религия, которая определяет не только порядок обрядов, но и отвечает на вопрос, каким должно быть государственное устройство, нравится Волошину больше всего. «Я считаю, что будущее за исламом везде: социализм провалился, капиталистический Запад мне не нравится, да и мы все видим, что там кризис идей. Нынешний век – век становления ислама экономически и политически. К нему глупо подходить только с теологической точки зрения, нужно видеть и идеологическую сторону, а она универсальна», – говоря это, Волошин повышает голос и начинает чеканить слова.

Хотя сами представители поколения «исламского инакомыслия» реагируют на слово «исламизм» достаточно болезненно, термин этот давно устоялся. В новостях так принято называть тех, кто расстреливает редакции журналов и казнит иорданских летчиков на камеру, но для социологов тот же Волошин с его «оппозиционным» исламом, имеющим курс на участие в политике, – именно что исламист.

В своей работе «Исламизм и феномен политических религий» профессор кафедры государственно-конфессиональных отношений Российской академии народного хозяйства и госслужбы при президенте РФ Семед Семедов пишет: «Исламизм – это идеология и практическая деятельность. Нам кажется, что исламизм – это политизированный ислам, хотя такое понимание данного термина оставляет вопрос: а существует ли ислам вне политики? В мусульманском мире имеется множество политических партий, построенных и действующих на принципах ислама. Такие партии есть в Египте, Ливане, Иране, Турции, Пакистане. Большинство из них проявляют прекрасную гибкость и способность к адаптации к складывающимся политическим условиям».

Сторонник «Хизб ут-Тахрира» держит раскрытый Коран во время митинга в Палестине. Фото: REUTERS/Mohammed Salem

«Хизб ут-Тахрир аль-Ислами», она же Исламская партия освобождения, пожалуй, лучшее подтверждение этих слов. Основанная в 1953 году в Восточном Иерусалиме, партия декларирует своей целью восстановление исламского государства – халифата. Методы, как прописано в уставе, только политические. Что, впрочем, не помешало в 2003 году российским властям признать организацию террористической и полностью запретить ее деятельность на территории страны, хотя прямой связи ее членов с бандподпольем и их причастности к каким-либо терактам установлено не было (при этом в Европе деятельность «Хизб ут-Тахрира» легальна). Доказанное членство в организации, как правило, оборачивается в РФ тюремным сроком. Тем не менее в партию продолжают исправно вступать новые члены. Открытое обозначение своей принадлежности к «Хизб ут-Тахриру» в России зачастую чревато задержанием и арестом, поэтому о численности партии здесь ничего толком не известно. По разным оценкам, в стране их насчитывается до десяти тысяч. Во всяком случае, судя по тому, как исправно правоохранительные органы десятками задерживают членов партии, можно предположить, что ресурсы у нее есть.

Уйдя на подпольное положение, члены российского отделения предпочитают заниматься локальными случаями нарушения прав мусульман и через эту деятельность ведут среди единоверцев ненавязчивую агитацию. Часто успешную, из-за чего партия становится одним из основных мест притяжения для не нашедших «истинного ислама» в «официальных» мечетях молодых мусульман. 

Молодой мужчина в мечети на Большой Татарской улице. Фото: ТАСС/Сергей Фадеичев

Уроженцу Махачкалы Арслану Мирзаеву 27 лет. Говорит, что раньше «был типичным борзым дагом». «Я в семье самый старший, так что испортила Москва: приехал учиться в третий мед на зубного техника, и понеслась: наркотики, клубы, женщины, дрались с ингушами из соседних общаг», – в студенческие годы Мирзаев явно не скучал. Родители Арслана были умеренно верующими, но ориентироваться в качестве морального авторитета на отца «было западло», объясняет он. Доучившись, в 2005 году он вернулся в Дагестан, который даже после московских похождений показался ему еще более распущенным и диким. «Знакомые через одного СПИДом болели, наркотики кругом, молодежь вообще черт-те чем занимается. Поэтому я и некоторые ребята стали приходить к исламу, чтобы просто какой-то ориентир был и чтобы себя как-то обезопасить», – говорит он.

Получалось так себе. Тот ислам, к которому поначалу пришел Мирзаев, был чем-то средним между религией и криминальными понятиями: они с приятелями всерьез обсуждали, что мусульманин не должен обращаться в правоохранительные органы, потому что «менты козлы», и по-прежнему прекрасно объясняли себе возможность употреблять наркотики и алкоголь тем, что «в Коране такого не было». Все поменялось, когда отец устроил Мирзаева практиковаться в зубной кабинет, которым владел его знакомый. Там его коллегой и приятелем стал Гасан Гаджиев.

Гасану, коренастому бородачу, сейчас 25 лет, в своем фейсбуке он одновременно шутит про блокбастер «Трансформеры», фотографируясь на фоне убитых грузовиков и оставляя подписи вроде «Я и Оптимус Прайм», и публикует сообщения в поддержку обвиняемых в нападении на Нальчик. А пять лет назад чуть было не ушел в «лес». «Все получалось само собой: работы нет, не доучился на строителя, стал религиозные книжки читать. Коран стал воспринимать по-своему», – говорит он. Начитавшись, безработный Гаджиев уходил слоняться по улицам Махачкалы и размышлять. В очередной раз перечитывая труды салафитских богословов, он решил, что истинный ислам – там, в лесных блиндажах, в вылазках с обстрелами полицейских блокпостов и запрещенном «Имарате Кавказ». Не оказаться в рядах боевиков помогла «Хизб ут-Тахрир».

Гасан уклончив, когда спрашиваешь его об обстоятельствах знакомства с местной ячейкой, но зато с большим вдохновением говорит о том, что это ему дало: «Они дали мне систему координат, рассказали о том, как верно понимать ислам, что ненасильственный путь – это единственно верный путь». Правда, на одном из первых же собраний, в котором принял участие Гасан, случилась полицейская облава. Несколько десятков омоновцев с автоматами ворвались в дом, где собирались члены «Хизб ут-Тахрира», – как потом выяснилось, это был рейд «в целях профилактики». Крики, удары прикладами, лязг затворов. И тем не менее, лежа на паркете с дулом у затылка, вспоминает Гаджиев, он понял, что попал туда, куда всегда стремился. «Да, меня «Хизб ут-Тахрир» тем и привлекла, что она какая-то очень дерзкая. Когда ты молодой, ты всегда левак, а у нас на Кавказе все молодые любят дерзнуть, так что я сразу проникся, когда Гасан меня начал лечить», – вспоминает Мирзаев свой приход в «Хизб ут-Тахрир». В перерывах между установкой коронок и пломб приятели обсуждали труды исламских ученых, политическую ситуацию и пути становления халифата, а затем оба перебрались в Москву.

Мирзаев при переезде взял себе псевдоним Али Чаринский и перешел к агитации таких же, как он, молодых мусульман. Перезнакомившись в столице с различными исламскими деятелями и имамами местных мечетей, он еще больше уверился в своей правоте: «Имамы боятся говорить вслух о нарушении прав мусульман на Северном Кавказе, они не говорят о предвзятом отношении к нам государства и общества. Люди это чувствуют». По его мнению, максимально лояльное государству «официальное духовенство» просто боится вступать в конфронтацию с чиновниками, с которыми заседает в одних комитетах в Госдуме, общественных советах и т.д.

Поначалу прихожане Исторической мечети на Большой Татарской, куда стал ходить новоиспеченный член Хизба, реагировали на худого и высокого Мирзаева, замотанного в арафатку и не выпускающего из рук планшет, довольно агрессивно. «Считали, что я экстремист, побаивались. Но я говорил с ними лишь о правах мусульман, никуда их не вербовал, и мы в итоге находили общий язык», – говорит он.

С Мирзаевым я успел посетить две пятничные молитвы в этой мечети: одну в октябре, сразу после того, как толпа прихожан чуть не разгромила омоновский автобус, пытаясь отбить задержанного единоверца, а второй раз после расстрела исламистами редакции французского журнала Charlie Hebdo (что Мирзаев и его единомышленники не одобряют). В наше второе посещение полиция была встревожена еще больше, чем после первого инцидента, произошедшего здесь. За пару дней до этого группа мигрантов из Средней Азии с криками ворвалась в Соборную мечеть, призывая идти громить французское посольство, и мимоходом избила местного охранника.

Протиснувшись сквозь рамки металлодетекторов, встречаю молящихся Мирзаева и Гаджиева. Улица оцеплена со всех сторон, вся проезжая часть застелена молельными ковриками и листами бумаги, которые за 10 рублей каждую пятницу забывчивым мусульманам продают около метро «Новокузнецкая» предприимчивые цыгане. Из мегафона слышится голос имама: «Не надо реагировать на гнусность, не надо реагировать на эти карикатуры. Из-за расстрела редакции этот журнал выйдет еще большим тиражом, вы понимаете?» Его, кажется, толком не слушают. «Смотри, – говорит Арслан, – ни одного курсанта, как раньше. Отборные полицейские и омоновцы. Нервничают, экстремистов боятся».

Начинается молитва, по улице разносится только пение муллы. Все несколько тысяч верующих одновременно опускаются на коврики и припадают лбами к земле, открывая вид на Большую Татарскую. Из супермаркета выходят посетители, рядом курят «белые воротнички» из местного банка. Стоять остаюсь только я и полицейские, которые издали недоуменно смотрят на меня, то ли пытаясь понять, что за идиот оказался посреди оцепления, то ли думая, что им прислали нового стажера в штатском.

Во время Курбан-байрама на одной из станций московского метро. Фото: Виктор Березкин/ТАСС

Когда молитва заканчивается, становится ясно, что за время жизни в Москве Мирзаев существенно продвинулся в попытках расположить к себе местных единоверцев. К нему один за другим подходят знакомые, то узнать о возможности «помощи братьям», то обсудить жуткую историю с арестом молодого Магомеда Алиева, который был задержан в столице по подозрению в вербовке боевиков в Сирию, а потом нашелся в госпитале Ставрополя с шариковой ручкой в глазу. Видно, что для многих прихожан, даже настороженно относящихся к «Хизб ут-Тахриру», Чаринский в меньшей степени экстремист и в большей – правозащитник.

Определение «экстремист», впрочем, Мирзаева не смущает, он готов признать, что его взгляды радикальны, и готов отправиться за членство в организации в тюрьму: «Мне даже Александр Верховский из «Совы» (занимается мониторингом применения антиэкстремистского законодательства) сказал, что террористом он меня назвать не готов, но экстремистом – точно. Я не против. В конце концов, я для себя решил нести джихад словом, и на этом пути готов стерпеть все».

При этом представителей волны «исламского инакомыслия» трудно назвать оппозиционерами в привычном понимании этого слова. Они точно существуют вне повестки, в которой что-то значат Алексей Навальный или украинские события. Тот же Мирзаев объясняет, что в первую очередь его интересуют права мусульман, поэтому его волнует лишь «развитие их самосознания и их защита», за которые он готов бороться только легальными методами. «В этом наша идея: не нарушать законы того государства, в котором живем, а, пользуясь ими, отстаивать права единоверцев», – рассуждает он.

Похожим образом рассуждали и опрошенные мной молодые мусульмане на антикарикатурном митинге в Грозном. К режиму Рамзана Кадырова они относятся негативно, но точно так же не поддерживают боевиков. «Эти боевики в начале декабря вон сколько полицейских убили, это же кошмар, нам мир нужен. Но то, что потом кто-то сжигал дома родственников боевиков, – тоже ужасно. Так нельзя», – говорил один из них. На митинг они шли добровольно, потому что ревностно относятся к любым посягательствам на ислам. В их головах уживаются претензии одновременно и к Кадырову, и к Михаилу Ходорковскому, который призывал перепечатывать карикатуры из Charlie Hebdo.

У Соборной мечети в Москве. Фото: ТАСС/Зураб Джавахадзе

Радикальность их взглядов не всегда гарантирует скорый уход инакомыслящей исламской молодежи в российское бандподполье, но стать участниками вооруженных формирований за рубежом у них шансов больше. Хотя тот же Чаринский считает концепцию занявшего пост нового мирового пугала – ИГИЛ – несбыточной. Куда более радикальный исламский активист Салман Булгарский, в миру известный как Айрат Вахитов, вовсе заочно приговорен лидерами «Исламского государства» к смерти – за критику.

Булгарскому 35 лет, и к своим нынешним взглядам он проделал куда как более впечатляющий путь, чем любой из разуверившихся в государстве и традиционном исламе двадцатипятилетних. Уроженец Татарстана, в 1999 году он отправился в Афганистан, где был задержан американскими войсками. В итоге с 2002 по 2003 год он просидел в знаменитой тюрьме Гуантанамо, откуда его выпустили без предъявления каких-либо обвинений. Проблемы с американскими спецслужбами не помешали ему стать имамом мечети в Набережных Челнах, где он проработал до 2005 года, параллельно записывая проповеди в поддержку халифата. Эта деятельность не прошла незамеченной уже для российских силовиков, поэтому Вахитов вынужден был перебраться сначала в Афганистан, а затем в Сирию. Сейчас он живет в Турции и утверждает, что не принимал участия в вооруженных столкновениях во время антиасадовских протестов. Максимум – организовывал поставки гуманитарной помощи. К смерти радикалы из ИГИЛа приговорили его именно за то, что он активно выступал против участия иностранцев в сирийской революции: «Я всегда был убежден, что сирийского ресурса достаточно, поэтому не занимался ни вербовкой, ни транспортировкой каких-либо добровольцев. Мне очень жаль, что из-за иностранных радикалов революция провалилась и превратилась в банальную резню».

Бесперспективным видится участие в ИГИЛе и русскому мусульманину Волошину. «Это даже с экономической точки зрения никакое не государство, его не может существовать», – рассуждает он. Сейчас Волошин продолжает штудировать религиозную литературу и, доучившись на политолога, собирается нести идею «политического ислама» в массы. Впрочем, как – пока до конца не решил. 

Он говорит, что исповедующие «нетрадиционный» ислам, но умеренные молодые россияне в глазах силовиков зачастую ничем не отличаются от потенциальных боевиков, хотя могут даже не задумываться об уходе в «лес». Алексей Малашенко подтверждает: «Правоохранительные органы и государство пока не выделяют эту группу инакомыслящих из общего числа потенциальных экстремистов. А ведь их появление – это тенденция, это очередная волна постсоветского ислама, к которой нужно внимательно относиться». В Главном управлении МВД по противодействию экстремизму, куда я обратился за подробным комментарием, за месяц на запрос так и не ответили. 

Зачастую, говорит Булгарский-Вахитов, молодые люди, опасаясь давления со стороны полиции, предпочитают уехать за границу в надежде, что там встретят единомышленников. Например, в ту же Турцию. Или сразу в Сирию. Собеседник, прихожанин в одном из столичных молельных домов (молельный дом – помещение, которое не является мечетью, но где неофициально собираются верующие), говорит, что еще до того, как сирийский конфликт окончательно превратился в полномасштабную войну, многие молодые радикалы чуть ли не в открытую ходили по московским мечетям, предлагая либо поехать с ними, либо поучаствовать в сборе денег на билеты для добровольцев. «И многие давали, совершенно не скрываясь, потому что молодежь очень вовлечена в политику, а ислам – это вообще очень хорошая система координат для участия в ней», – говорит он.

Что делают молодые люди из России, добравшись до Турции? «Социализироваться там большинство не может, – рассказывает Булгарский. – Поэтому в итоге они все-таки идут в солдаты удачи, чтобы ощутить себя героями, где рай, девушки в раю и все такое». Тем более что в той же Турции, как подтвердил представитель ИГИЛа, попросивший не указывать своего имени, работает и живет достаточно сторонников этой организации, готовых заниматься вербовкой молодежи. «Скажем так, их работа не направлена против Турции, они просто используют страну как перевалочный пункт», – добавляет он. 

Дальше, продолжает Булгарский, все просто: «Молодежь, уехав, начинает понимать, что выход все-таки в радикализме. То есть у эмиссаров все козыри на руках, и месседж их прост: “Государство вас не слышит, институты правосудия, право на свободу вероисповедания не действуют, а мы вместе только террором если не восстановим справедливость, то хотя бы отомстим за все это”. В итоге получается толпа радикалов, для которых шариат – не уголовный кодекс, а аттракцион с отрубанием голов».

Как ни странно, Булгарский, чьи взгляды можно назвать крайними, считает, что именно у официального духовенства есть силы и возможности изменить ситуацию. По его мнению, имамам сейчас самое время заниматься правозащитной деятельностью: отстаивать интересы своей паствы, выступать против запрета Минюстом исламской литературы, разрешенной во всем остальном мире, и т.д.

Члены «Хизб ут-Тахрира» этот тренд уловили превосходно: 27 января Мирзаев должен был презентовать общественное движение «За права мусульман!», которое бы оказывало единоверцам юридическую помощь. Деньги на офис и первые месяцы работы дал дагестанский предприниматель Абакар Абакаров, ранее называвший себя членом Российского конгресса народов Кавказа (в самой организации от него открещиваются) и не так давно безуспешно пытавшийся организовать митинг в защиту прав трудовых мигрантов. Презентацию общественного движения, правда, пришлось на время отложить, поскольку Мирзаев с Абакаровым были заняты подачей заявки в мэрию Москвы на антикарикатурный митинг численностью 100 тысяч человек. Заявку чиновники вернули чуть ли не на следующий день, а глава Департамента региональной политики Москвы Алексей Майоров назвал это провокацией и обещал подключить к делу правоохранительные органы.

«Мы должны использовать все легальные рычаги, чтобы отстаивать интересы мусульман. Если для этого надо будет идти на компромиссы с чиновниками – что ж, хорошо. Главное, чтобы молодежь, разуверившаяся в имамах и государстве, не стала превращаться в радикалов. Возможно, юридическая помощь здесь сможет пригасить их радикализацию. Я порой вижу достаточно умеренных мусульман, которые, узнав новости об очередном погибшем полицейском на Кавказе, радуются. Просто потому, что очень возмущены тем, как к ним относится государство. Это тоже дикость, так быть не должно», – рассуждает Мирзаев.

Поколение представителей «исламского инакомыслия», прежде чем прийти к своему представлению о правильном исламе, проделало трудный путь через наркотики, проблемы с законом, безделье и разочарование. Их младшие братья уже не такие, говорит Чаринский. Не так давно он вернулся домой и понял, что его брат толком не жил уличной жизнью, как он, не слоняется по махачкалинским переулкам, а зубрит Коран: «Потому что у нас куда круче – ориентироваться на старшего брата. В медресе я вижу детей девяти лет, которые знают уже больше трудов исламских ученых, чем я еще пару лет назад. Мы все задаемся вопросом, как закончить притеснения мусульман. Следующее поколение будет знать ответ».