 |
|
Человека, о котором мы сообщим сейчас, звали Людвиг-Фердинанд Клаусс. Его наследия хватит на несколько наук: психологию, философию, ориенталистику, политологию, педагогику, литературоведение. Он был в той же степени талантливым романистом, представителем немецкой «мужской прозы», в какой и неординарным, отмеченным гениальностью учёным.
Он родился в семье судьи во Фрайбурге в 1892 г., здесь же окончил среднюю школу. Прошёл военную службу в рядах ВМС, в качестве мичмана служил в Норвегии. Добровольцем пошёл на флот в разгар Первой мировой. Затем во Фрайбургском университете изучал философию, психоанализ, антропологию, английский язык и скандинавскую мифологию. Был близким учеником основателя феноменологии Эдмунда Гуссерля, работал у него с 1917 по 1921 гг. Также Клаусс находился под влиянием идей Эвальда Банзе, известного географа, который изучал воздействие природных ландшафтов на психологию и экологию разума. С 1920-х годов Клаусс активный участник националистических молодёжных движений, в частности «Союза Орлов и Ястребов», чьи журналы публикуют статьи молодого учёного.
Подобно другому ученику Гуссерля – профессору Мартину Хайдеггеру – герр Клаусс вступил в НСДАП (1 мая 1933 г.). Успешно продвигался по партийной лестнице, поддерживал Лигу Национал-Социалистических Студентов и вскоре получил лекторскую должность в Берлинском университете (1936 г.). Нет сомнений в том, что он был убеждённым, пламенным нацистом и руководствовался соображениями идейного долга, а не карьеризмом. В 1935 г. он женится вторым браком на дочери прославленного прусского офицера. Первый брак был заключён с дочерью университетского профессора, но оказался недолговечен и продлился всего год.
Как учёный, полиглот и искатель приключений герр Клаусс исколесил немало стран Востока и Запада, то тут, то там проводя полевые исследования. В 1927 г. он отправляется в Дамаск, затем в подмандатный Иерусалим. Ещё позже – в Трансиорданскую пустыню. Наблюдая собственными глазами за произволом британцев и наплывом первых сионистов в Святой Город, Клаусс делается решительным ненавистником сионизма и культурной экспансии Запада на Восток. Для немцев он становится чем-то вроде своего Генона, поборником идеи об особом пути восточных цивилизаций.
В отличие от некоторых других германских расологов, высокомерно судивших о народах и племенах, сидя в колониальных гостиницах где-нибудь в Намибии, Клаусс изучал материал методом полного погружения. Исследуя арабских номадов – бедуинов – он одевался как бедуин, ел вместе с бедуинами, жестикулировал, как они, спал в их шатрах и вместе с ними участвовал в их быте: кочевье, военных походах, праздниках. Герр Клаусс считал, что соль расы – это не её городские, оседлые представители, а именно дикие, первозданные кочевники, и «изучать природу вещей необходимо в условиях самой природы». В образе жизни бедуинов он усматривал истинное воплощение арабизма, арабского национального духа и расовой энергетики. Что, собственно, так и есть, признано арабами и санкционировано соответствующими положениями Ислама.
На эти годы, 1920-е, когда он жил в Трансиордании, приходится обращение Людвига-Фердинанда в Ислам. Он берёт себе духовное имя Мухаммад Фарид аль-Альмани (Германец). В немецком научном сообществе за ним закрепляется типичная для пропитанного ориентальным романтизмом Запада того времени гипербола – Шейх Германских Бедуинов. За таким титулом и вышла его книга полевых заметок «Как бедуин среди бедуинов», вызвавшая фурор среди антропологов и семитологов. Когда перевод этого труда увидел Ближний Восток, он самым положительным образом повлиял на имидж немцев в большом Арабистане.
Пройдя дорогой полного погружения самый жёсткий, дикий, неустроенный бедуинский быт, «став арабом больше, чем большинство арабов», Клаусс пришёл к совершенно неожиданным выводам. Вместо того чтобы сломаться и превратиться в, действительно, инкультурированного «немецкого бедуина», он разработал доктрину Rassenseelenkunde – науку расовой психологии, или психоантропологию. За создание одной только психоантропологии имя Людфига-Фердинанда Клаусса уже не вычеркнуть из интеллектуальной истории человечества, как бы кому не нравились его политические или религиозные предпочтения. С ней он вернулся обратно на родину. Оснащённый ею, Мухаммад Клаусс потребовал радикальной духовно-расовой чистки немецкого общества, отказа от несвойственных нордической расе напластований и возвращения нации силой к нордизму.
Содержание доктрины Клаусса крайне важно уяснить тем, кто наивно полагает, что расологическая мысль в Третьем Рейхе сводилась к одному только вульгарному расизму крови и почвы. Клаусс, которого и в Рейхе, и сейчас однозначно считают если не первым, то вторым (после Ганса Гюнтера) по значимости и популярности расовым теоретиком, писал: «С точки зрения психологии под расой мы понимаем не хаотический набор «свойств» или «признаков», а общий стиль переживания, определяющий цельность характера»» (цитата приводится у отечественного расолога Б. Авдеева в работе «Биологическая основа нордического мировоззрения»).
Важно отметить, что Клаусс не отрицал наголо любые взаимосвязи между физическими детерминантами и расовым духом. Он лишь резко выступил против сведения расы – сложного и богатого явления – к генетике и евгенике. В этом, надо сказать, учёный руководствовался вовсе не абстрактными соображениями гуманизма или любви к другим народам. Клаусс разделял определённые этические настроения в науке и считал, что зоология занимается животными, не людьми. А отношение к человеку как к генетическому существу и не более того – удел зоологизма, недопустимого в науках, где центральным объектом становится антропос, проблематика человека. В каком-то смысле Клаусс относился к научно-философскому лагерю гуманоцентристов и органицистов Рейха, с которым конкурировали приверженцы механицистского подхода, технократы и социо-инженеры. Да, такая борьба всё же была…
Зоологические расовые теории Клаусс оценивал не иначе, как научную диверсию коммунистов против будущего нацистской науки. По его мнению, Третий Рейх должен был стать истинно духовной империей, а не вместилищем социал-дарвинистских предрассудков, лишь эмалированных благородными лозунгами. А расовый материализм для него был неизменно всё тем же вместилищем заблуждений Дарвина, в которых человеку отводилось место всего-навсего усовершенствованного животного. Поэтому книги Клаусса изобилуют описаниями и рассуждениями о физиогномике и мимесисе различных рас, но не о черепах и группах крови их представителей. Мимика, жестикуляция, эмоции – всё это больше, полнее и лучше отражает движение такой пластичной материи, как раса, нежели статичные и часто случайные детали животного свойства.
В отличие от других расовых теоретиков Третьего Рейха, Клаусс считал невозможным создать объективную иерархию рас. В книге «Раса и духа. Смысл телесных форм» он писал: «Каждая раса имеет высшую ценность в себе самой. Каждая раса носит в себе самой свою традицию и свой масштаб ценностей, которые нельзя измерять масштабом другой расы. Противно здравому смыслу и ненаучно смотреть на средиземноморскую расу глазами нордической расы и оценивать ее по нордической шкале ценностей, равно как и наоборот. В практической жизни это постоянно случается и неизбежно, в науке же это совершенно нелогично. О ценности человеческой расы «объективно» мог бы судить лишь человек, стоящий над расами. Но такого человека нет: быть человеком — значит быть расово обусловленным. Может быть, Бог знает, какие места занимают расы по рангу, мы не знаем».
Подобный подход роднил Клаусса со школой «духовного расизма», разработанной бароном Юлиусом Эволой и рядом итальянских учёных. Эвола весьма высоко оценивал разработки германского коллеги, опирался на них в построении расовой доктрины для фашистской Италии и считал их, таким образом, комплиментарными своей философии расы и духа. Вот, что пишет барон в сочинении «Раса как революционная идея»: «Расизмом второго уровня называется теория душевных рас и типология расовых душ. Этот расизм выявляет первичные, несводимые элементы, которые действуют изнутри, так что группы лиц ведут определенный образ жизни и отличаются определенным стилем действий, мыслей и чувств. Мы можем считать «теорию расовых душ» или психоантропологию Л. Клаусса расизмом второго уровня. Он подчеркивал необходимость такого рода исследований на убедительных примерах. Возможность понимания, подлинная солидарность могут существовать только при общности душевной расы».
К прискорбию, подобное не вызывало сочувствия у властителя дум, министра и идеолога – могущественного Альфреда Розенберга. Розенберг, незаурядный философ, автор книги «Миф ХХ века», был, несомненно, выдающийся мыслитель, но он не обладал ни малейшей интеллектуальной гибкостью в вопросах расологии. Он был из фанатиков расовой идеи, понятой и выраженной исключительно в материалистических характеристиках. В случае персонально Розенберга оное нимало не вредило его уму, но в условиях кипучей борьбы расологических идей, конечно, изрядно обеднило расовую мысль нацистской Германии.
Можно утверждать, что по линии противостояния «Клаусс-Розенберг» и вызревала сперва академическая, а затем и геополитическая катастрофа Третьего Рейха. Розенберг и руководитель Расово-политического управления НСДАП Вальтер Гросс, пользуясь находящейся в их руках административно-пропагандистской машиной, начали травлю Клаусса. Он попал в опалу за неортодоксальные взгляды, ибо комплекс идей, моральных установок и поведенческих реакций, которые мы называем «нордическими», были для Клаусса синонимом благородного и возвышенного, которое могло встретиться и в южных широтах, и даже среди семитов.
Клаус, прозванный самими функционерами НСДАП «послом Третьего Рейха к арабам», как никто другой в гитлеровской Германии знал психологию арабо-семитов и имел основания восхищаться их мужеством, чистотой нравов, благородством, воинственностью, преданностью Традиции. Иным словом, всем тем, что под видом нордизма пыталась взрастить в своих гражданах верхушка Третьего Рейха. Полюбивший и принявший всем сердцем аскетичный, первобытный быт бедуинов Мухаммад Клаусс не мог по распоряжению свыше, из-за личных антипатий Фюрера и розенбергов-гроссов начать считать своих духовных собратьев ничтожной расой унтерменшей.
Также следует сказать, что тезис Вальтера Гросса о неортодоксальности взглядов Клаусса в известной степени условен и даже лукав. К моменту начала противостояния идей «линии Розенберга» и «линии Клаусса» в велико-германской расологии ещё не сложилось никакой ортодоксии. Имело место активное обсуждение различных концепций расы и находилось немало сторонников «духовного расизма». В условиях чистой конкуренции идей всё могло сложиться в Германии иначе, как минимум, по итальянскому сценарию.
Однако разница в ресурсах и контингенте приверженцев той или иной линии сделала своё дело. Победила линия Розенберга, за которой стояли видные члены Партии, Геббельс, СС и прочие структуры, с которыми было опасно спорить. Линия же Клаусса была представлена философами, ориенталистами, профессурой и прочей академической публикой, имевшей подчинённое положение в нацистском обществе и слабо влиявшей на официальную агитацию. В споре интеллектуального бомонда и чиновников с неизбежностью выигрывают последние.
Нет, Клаусс не перестал публиковаться и его не сделали персоной нон грата на конференциях и симпозиумах. По-прежнему его многочисленные статьи печатались, где только можно, а книги выходили большими тиражами и пользовались неутихающим спросом. Просто истеблишмент НСДАП начисто отмёл его школу, а за основу кристаллизировавшейся к тому времени расовой политики Рейха были взяты биологические концепты расы. Гитлер поставил задачу окончательно решить еврейский вопрос. А потому не оставалось места для обоснования человечности евреев и тем более признания за ними какой-либо возможности обладать нордическими повадками.
Прошла ещё пара лет и Германия ввязалась во Вторую мировую войну. Идеи Клаусса стали не просто несвоевременными или политически неблагонадёжными, они стали попросту опасными. В 1942 г. по инициативе рейхсляйтера Альфреда Розенберга (который уже год как занимал пост шефа в Имперском министерстве оккупированных Восточных территорий) травля Клаусса началась по новому, усилившему обороты, кругу. Из доктрины Клаусса неизбежно следовал вывод о том, что и славяне могут обладать нордическими душами, а это никак не вязалось ни с патологической русофобией Гитлера, ни с оперативной политикой Розенберга на захваченных территориях СССР.
Против Клаусса возбудили судебное разбирательство, на котором ему припомнили тот факт, что ассистенткой у него работала Маргарет Ланде, еврейка. Это так, но само по себе это ещё не было преступлением, хотя тогда уже действовали Нюрнбергские расовые законы. К счастью, обвинителям не было известно, что в конце 1920-х Клаусс укрывал Маргарет от Гестапо в своём имении в окрестностях Берлина. Рискуя собственной жизнью и репутацией, он оборудовал тайную часть дома, начинавшуюся за детской комнатой, под убежище для этой еврейки. На улицах свирепствовали погромы, а с Ланде они знались и были дружны ещё в пору обучения во Фрайбурге. Клаусс, пестовавший в себе бедуинское отношение к другу как к святыне, не мог предать Ланде, даже будучи самого скверного политического и человеческого мнения о евреях.
Затем его исключили из рядов НСДАП и лишили места в университете им. Фридриха Великого. Клаусс попал под репрессивный каток, затронувший многих учёных в пору тотальной мобилизации Рейха, но от трагического финала его спасло личное вмешательство Генриха Гиммлера. Глава СС, которому хотя бы в силу участия в оккультном Чёрном Ордене и «Анненербе» пристало щепетильно относиться к вопросам духа, нескрываемо симпатизировал д-ру Клауссу и его научным изысканиям. В своём гневном письме Мартину Борману, начальнику Партийной канцелярии НСДАП, Гиммлер обрушивался на «партийных плебеев», гнобящих великого учёного. От греха подальше Клаусса отправили с научной экспедицией на Балканы, где он и переждал спад волны чисток и охоты на ведьм.
Далее в судьбе Клаусса начинает прослеживаться след ещё одного доброжелателя. Дело в том, что у себя в стране он зарекомендовал себя не только в качестве «профанного учёного»; нужный круг лиц был осведомлен и о его духовной работе, и о мистических воззрениях. Поэтому неудивительно, что пристально следивший за ним генеральный секретарь «Анненербе» Вольфрам Зиверс с большим уважением воспринимал Клаусса и поспешил прийти к нему на помощь в трудную минуту. Считается, что, возможно, это он надоумил Гиммлера отправить Клаусса не куда-нибудь, а на Балканы, где как раз начали формироваться мусульманские дивизии СС.
Клаусс вместе с официальным антропологом СС Бруно Бегером был привлечён к особой миссии «Аненербе» по изучению Rassenkampf – расовой борьбы балканских народов. Помимо вопросов прикладной балканистики, группа Клаусса-Бегера предоставила доклад об идеологической близости национал-социализма и мира религиозных верований и культур Ислама. Также Клаусс выступил с рапортом о внутриарабских расово-культурных различиях с рекомендациями о том, какие арабы наиболее симметричны Рейху, а какие наименее. Именно советы Клаусса уберегли Империю от досадной ошибки в ближневосточной политике, когда в интересах идеологической пропаганды в риторике Рейха термин «антисемитское» заменили на «антиеврейское».
Даже на закате Рейха, Клаусс пытался спасти гибнущую державу, в срочном порядке укрепив её мусульманскими пассионариями. Февралём 1945-го датирована его статья «Подготовка операции по привлечению исламских народов», которую он представил Главному управлению СС и в которой настаивал на более деликатных отзывах о семитах в официальной пропаганде, ибо затрагивается расовая гордость арабов – тема крайне деликатная. Существует гипотеза о том, что, если бы Рейх просуществовал чуть дольше и успешнее, благодаря Клауссу интернационал СС разросся бы за счёт новых мусульманских наций, в частности появились бы арабских вооружённые формирования и мультинационал Ислама был бы кооптирован в расовые элиты Рейха.
Таким образом, в составе обросшего загадками общества «Наследие Предков» был, по меньшей мере, один практикующий мусульманин. Не менее взрывная и новость о том, что именно мусульманин был ответственен за проработку Rassenkampf в Рейхе. Клауссу поручили провести изыскания о расовом регулировании на Балканах и внести практические предложения по расовому усилению духа боснийцев, албанцев и хорват. Авторитетный теоретик принял самое действенное участие в том, что мусульмане Балкан рассматривали как джихад против мирового коммунизма. В каком-то смысле перед ним была поставлена самая ответственная задача – создание в кратчайшие сроки из разносортного балканского мусульманского материала (надо сказать, не самого лучшего качества) сверхрасы воинов – верных мусульманских соратников, о которых так мечтал Фюрер.
Из этого мы делаем умозаключения, говорящие сразу о нескольких важных вещах:
Во-первых, получают дополнительный вес доводы о том, что Фюрер рассматривал мусульман как природных носителей нордизма и считал, что сыроватый нордический элемент в Исламе можно отрегулировать, воспитать и усилить. Иными словами, это обозначало, что метафизика Ислама включалась в орбиту арманизма – духовного остова Рейха – наряду с древнегерманской и скандинавской мифологиями, оккультизмом обществ «Туле», «Вриль» и прочими вещами, которыми нацисты накачивали немцев как искомую расу мистиков и воинов.
Во-вторых, высшее командование Рейха продемонстрировало мудрость, предпочитая делегировать задачу по расово-психическому усилению мусульман самому мусульманину, а не через навязывание им стандартных методик СС. По этой причине власти дали зелёный свет одному редко упоминаемому начинанию Клаусса. Ему были вверены инспекторские функции в Школе имамов Рейха, которую в 1944 г. открыли нацисты в Дрездене для поддержки мусульманских воинов на Балканах и в СССР. Также Клаусс был назначен контроллёром еще одного проекта Рейха, который мог бы стать интеллектуальной бомбой: вместе с Рейнхардом Вальцем они работали над новейшим переводом смыслом Священного Корана на немецкий язык. Вальц, как блестящий лингвист, отвечал за филологическую сторону дела, а герр Мухаммад Клаусс – за толковательный аппарат (тафсир), которым планировалось сопроводить перевод. Была поставлена задача написать тафсир с позиций национал-социализма, и одно только это даёт обильный повод для спекуляций на тему, как важен был Коран для Третьего Рейха и что мир стоял в пяти минутах от признания Корана одним из священных текстов нацизма.
В-третьих, де-факто идеи Клаусса победили, и война за понимание расовой науки была выиграна. Конклюдентными действиями нацистская верхушка признала правоту Клаусса в деле о духовном расизме и спешно пыталась что-либо изменить. Но изменить что-либо уже не представлялось возможным. На раса-билдинг, требующий даже в тепличных условиях усилий нескольких поколений подопытных, Гиммлер выделил Клауссу абсурдные несколько месяцев. Разумеется, ничего путного с мусульманскими дивизиями СС не вышло, и выйти за такие сроки не могло бы. В ноябре 1944 г. Клаусс представил результаты своего исследования о причинах волнений в боснийской дивизии «Ханджар». Они были честны, смелы, объективны, но неутешительны.
Выше мы говорили о том, что некритическое вооружение материалистическим пониманием расы сыграло зловещую роль в поражении Рейха. Мы подтверждаем сказанное. Фанатизм Розенберга и Гитлера в отношении славян очень рано сыграл с ними самую злую шутку. Когда славянофил Леон Дегрель – этот духовный сын Фюрера и лидер бельгийских рексистов – пытался доказать, что отношение к славянам как к недочеловекам есть путь к самоубийству Империи, было уже слишком поздно. Но прислушайся вовремя Фюрер к духовному расизму Клаусса, ситуацию можно было изменить коренным образом. Рейх был способен стать конфедеративным государством нордических наций, пока «русские недочеловеки» не низложили его ещё на старте…
Позже, в 1979 г. в Израиле имя Фридриха-Вильгельма Клаусса было внесено на почётную аллею Праведников народов мира. По представлению евреев, праведники (яд ва-шем) – это те из числа гоев, кто удостоится спасения в День Суда за свою помощь сынам Израилевым в минуты гонений. Не скрою, в самом израильском обществе нашлось немало лиц, настроенных враждебно к желанию властей разместить именную стеллу Клаусса на почётной аллее. Их недоумение понятно: «Как так, почему разработчика расовой доктрины Третьего Рейха, юдофоба и антисиониста считают праведником в еврейском сионистском государстве?!» Но управленцы Израиля без компромиссов закрыли темы и по поводу юдофобии Клаусса, и по поводу его преданности нацизму. Они постановили: «Людвиг-Фридрих Клаусс достоин находиться на Аллее праведников потому, что его научные достижении сочетались со строгим моральным обликом».
В том же году израильский Музей холокоста посвятил Клауссу отдельную экспозицию. Трудно сказать, какие именно мотивы побудили израильтян к такому признанию немца. Было ли это простое формальное соответствие званию праведника («тот, кто спас хотя бы одного еврея от неумолимой смерти») или изощрённое желание сионистов продемонстрировать кадровую тщетность нацизма. Наличие теоретического юдофоба и расового теоретика-нациста, который в трудную минуту приходит на помощь еврею – это не слабый повод поиздеваться над Третьим Рейхом.
Разбираться в этом не наша задача. Вне зависимости от отношения израильтян к Клауссу, ему самому пришлось испить все чащи горя после падения Рейха. Он попал в люстрационные списки, везде фигурировал как преступник фашизма, Германия эпохи денацификации как от огня шарахалась одного его имени. Клаусс не пошёл на спешную эмиграцию, не предпочёл скрыться в сельвах Латинской Америки, не опустился до того, чтобы клеймить нацизм и посыпать голову пеплом в публичных покаяниях. Он как был, так и оставался верен нацизму и плану тысячелетнего Германского Рейха. Долго и изнурительно Клауссу приходилось возвращать себе преподавательскую лицензию. И он всё же был возвращён на всех правах в академическую среду под старость лет. Однако чего это ему стоило... Лишь в 1996 г. имя Людвига-Фридриха Клаусса на родине было полностью реабилитировано. Он по-прежнему постоянно упоминается как «отец германского расизма», но с него посмертно хотя бы сняты все подозрения в военных преступлениях режима.
Итак, жизнь Клаусса на Родине образца 1945-го и дальше – жизнь в одиночестве. Интересная деталь: после войны никто из европейских специалистов не поддерживал учёного прямо, открыто, преданно, кроме его стойкого ученика и преемника, историка-религиоведа Сигурда Хунке. Сегодня практически в каждом крупном исламском книжном магазине на Западе можно найти его книгу «Солнце Аллаха на Западе», которую с 1960 г. стало выпускать издательство «Фишер». Но мало кто осведомлён о том, что её автор – учёный ультраправой ориентации, чья исламофилия досталась в наследство от Клаусса. Равно как и прочие его идеи.
Тем не менее, Клаусс не похоронил себя во «внутренней эмиграции», подобно целой плеяде преданных анафеме гениев эпохи нацизма (где оказались и такие светочи, как Эрнст Юнгер и Карл Шмитт). Он энергично открывал для себя мир и продолжал изучать неизученное, предпринимал всё новые и новые экспедиции на арабский Восток, в Турцию и Иран, писал книги. Вновь оказавшись в Иерусалиме, он случайно встречается с Маргарет Ланде, которая основательно обжилась в Израиле и стала содействовать сионизму. Маргарет отплатила своему спасителю по достоинству. На сей раз, уже сама сильно рискуя постом в Сионистском движении, она стала сопровождать учёного и договариваться о его исследованиях в наиболее закрытых местах (например, при изучении женской организации бедуинских поселений).
Здесь, на Ближнем Востоке, Клаусс завершил начатую давно работу по обоснованию фундаментальных различий между евреями и арабами, выступив с несколько парадоксальным тезисом о том, что арабы и есть аутентичные семиты, в то время, как евреи не пойми что. Впрочем, у людей с нацистским фоном подобный ревизионизм был практически неотделим от их научного стиля. Вспомнить хотя бы исследования по арийскому происхождению Христа, неотъемлемые от идентичного христианства Рейха. С необычными выкладками Клаусса поэтому было бы полезно ознакомиться закоренелым антисемитам, для кого всё едино, что арабы, что евреи.
И всё-таки Клаусс не разделял восторгов арабского национализма. Он видел, как некстати адаптируются западные модели политического Модерна в арабском мире, не мог не замечать и активное разыгрывание арабо-националистической карты религиозными меньшинствами (христианами, друзами, алевитами). Всё это категорически не устраивало Клаусса, который продолжал настаивать на культурной чистоте нации и утверждал, что раса должна питаться из «существа своей самости». Клауссу-европейцу принадлежит тот же важный для становления исламского фундаментализма рецепт, что и арабу Саиду Кутбу. Оба считали, что ключ к арабскому национальному возрождению – Ислам и только Ислам. Много нацистов, перебравшихся в Арабистан, приняло Ислам и помогало становлению арабского национализма, но мало кто из них серьёзно посодействовал чему-то боле долговечному – исламизму. Клаусс был одним из таких, честно и «на ура!» он приветствовал повторную исламизацию арабов, начавшуюся со второй половины ХХ столетия. Немецкий нацист, он считал, что светский национализм, размывающий исламскую идентичность арабского общества, есть богохульство и зло.
Теперь мы отметим одно гениальное суждение Клаусса, которому не находим параллелей в расологических трудах. Учёный доказал, что пустынный ландшафт, скудость природы, безлюдность, суровость Аравии – это наилучшая, лучше и не сыскать, реторта, в которой может быть добыта расовая душа высшего порядка. «Это колыбель, внутри которой пробуждается коллективная душа пророков». Клаусс пишет, что пустыня порождает пророков. Мы не знаем, как ты, наш читатель, прочувствуешь сказанное, но мы – люди авраамической Традиции – чувствуем это кожей. Действительно, казалось бы, очевидное, напрашивающееся наблюдение, но никто не изложил его так лапидарно, точно и научно, как Людвиг-Фердинанд Клаусс. Оно удивительным образом перекликается с некоторыми хадисами и самой метафизикой авраамических религий, где пророк либо приходит из пустыни, либо уходит в пустыню, либо искушается пустыней.
Замысел, согласно которому раса есть духовная идея и признак, сама по себе не нова, и не Клаусс был её первооткрывателем. Но называние пророка высшим расовым типом, т.е. включение в режим такой чисто религиозной науки, какой является профетология, понятий и институтов расологии – вот это настоящий прорыв выдающегося немца. Если в интеллектуальном наследии Третьего Рейха и было что-то сверхценное, что-то на века и вне какого-либо узкого идеологического контекста, что было бы инспирировано Исламом, то таковым мы можем назвать именно эту идею Клаусса. Отсюда наша настойчивая рекомендация, обращённая и к мусульманам, и к современным гитлеристам, открыть это незаслуженно забытое имя.
Проживание с бедуинами в пустыне Негев открыло, как мы уже помним, Клауссу самое существо арабизма. Пустыню он до конца своих дней почитал как будущее Ислама, вечный источник его витальной энергии. Имея это внутреннее видение, он, будучи блистательным антропологом, ориенталистом и психологом, прекрасно понял и прочувствовал психологический фон Ислама, который мог появиться только как религия пустыни. Разумеется, в том смысле, в котором пустыня открывает высшее измерение духа. Отсюда следовало ещё одно проигнорированное Западом утверждение Клаусса. Утверждение, обладающее потенциалом стать ни больше, ни меньше пролегоменами к новому этосу и новому антропологическому портретированию жителя Европы.
Он считал боязнь Ислама у европейцев чертой их оседлого образа жизни, как бы первобытным ужасом человека, привыкшего к своей пещере, к комфорту и безопасности, перед безмолвной, страшной пустыней. Но пустыня тем и порождает сверхчеловека, что оставляет его в экзистенциальной ситуации тотального одиночества и полагания на собственные и божественные силы. Пустыня инстинктивно манит и призывает богоискателя, пророка и аскета как мужественнейшего из мужей тем, что в ней нет ничего, кроме Бога и ничего кроме, упования на Бога. Это «уяснение Бога в пустоте». В Исламе такое упование называется «таваккуль» и градус таваккуля говорит о градусе искренности веры. Абсолютной искренностью способны обладать только пророки, однако сам путь для духовного прогресса в тавакулле открыт ищущим. Путь пророков, отсюда, являлся наиболее верным и точным учебником по расовому достижению сверхчеловечества. Мысль, которую не смог внятно изложить ни один мусульманин до появления немецкого расолога Клаусса!
Как следствие, в пустыне выживают духовно сильнейшие люди, это идеальный инкубатор расового здоровья индивидуума. Её нельзя воспринимать как нищету и отсутствие пространственной наполненности. Она наполнена от начала и до конца тем, кто пришёл покорять её, учиться у неё, вести с ней диалог. И если таких индивидуумов, способных на исход из мира и вызов пустыне становится много, настолько много, что они способны создать общность, субэтнос (как бедуины среди арабов или как кочующие иудеи времён пророков), то в рамках расы вызревает некое ядро постоянного расового омоложения. И это ядро затем начнёт насыщать устаревшую и прохудившуюся расу горожан, людей цивилизации. Здесь происходит даже не самообновление народа в дионисийском культурном порыве, но сбережение и консервация самого гештальта самостоятельности расы – в этой принципиальной нецивилизационности.
Ввиду того, что остракизм, обречение на одиночество, изгнание из социума во многих цивилизациях – от древней китайской до молодых европейских – считалось наказанием горше смерти, из учения Клаусса вытекает мрачный вывод о том, что такие цивилизации обречены. Их рано или поздно ожидает потолок в виде грубого материализма, гуманизма, консьюмеризма, въевшейся в полотно их рас боязни вызова-к-смерти, вызова-к-риску. Конкурирующие с ними расы, построенные вокруг образа пустыни или её аналога, наоборот, донельзя живучи. Они существуют в состоянии «истигна», или онтологической аскезы, не испытывают потребности ни в чём, кроме абсолютного Бога.
Пустыня тренирует дух, а сопряжённый с ней неотступный риск и угрозы жизни вымывают из характера халатность, лень, беспечность. Тут закаляется характер моджахеда, а джихад Клаусс понимал утончённо диалектически. В его представлениях, джихад нужен для очищения расово-духовного стержня нации, изгнания из неё язычников, которыми являются агенты Хаоса и разложения. Джахиль, язычник, по оригинальной точке зрения Клаусса, опасен не тем, что у него есть какие-то свои верования. Он вредит самим фактом своего наличного существования, поскольку отвергает Ordnung, щедрый к людям и стабильно-неизменный миропорядок. Раса связана с онтологическим порядком вещей, с бытийным консерватизмом, и защита расы требует искоренения джахилей, инфицированных разносчиков Хаоса.
Будет уместно привести пример из жизни нынешних бедуинов Саудовской Аравии. Когда в 1970-х король Фахд спровоцировал мировой нефтяной кризис, американские элиты предприняли суровое давление на него. Думая, что перед ними пост-бедуин, в привычном для США смысле «дитя цивилизации», который желает превратить пустыни в города, они рассчитывали запугать его финансовыми санкциями и угрозой военной интервенции. Однако вскоре последовал ответ монарха, и он был неожиданным для кого угодно, но только не для араба: «Если вы сделаете обещанное, мы уничтожим скважины и нефтяные вышки. Мы уйдём обратно в пустыни. Мы бедуины. Вышли из палаток, в палатки и вернёмся». Как известно, Запад столкнулся с чем-то ему неведомым, непонятным и отступил.
Сами арабы испытывают к бедуинам странное чувство, нечто среднее между опасливостью и восхищением. Каким бы вестернизированным и оседлым не был араб, сколько бы поколений его предков не избрали бы города, он всегда будет с осторожно-внимательным, почтительным отношением говорить о бедуинах. Бедуины – оплот арабской, нет, не цивилизации – арабского расового духа, бассейн расы с вечно свежей водой. Поэтому многие арабские бизнесмены, политики, короли, опасаясь заражения молодёжи вирусами Запада, отправляют своих отпрысков на воспитание к бедуинам пустыни. Помимо чисто утилитарной пользы, которую извлекают для себя молодые люди (как-то знакомство с глубинами арабского языка), им на всю жизнь прививается паттерн бедуина, их сердца сращиваются с Сердцем Пустыни.
Более того, Ислам, как известно, считает молочных братьев родственниками наряду с кровными. Среди оседлых арабов же с древнейших времён заведён обычай кормить своих младенцев молоком бедуинских кормилиц. Этот момент, который обычно воспринимается как специфический восточный обычай, на самом деле, будучи изложен в понятиях расизма, является инициатической процедурой. То, что для немцев значила кровь, для арабов значило молоко кормилицы. Тебя вскармливали напитком национального типажа бедуинов, и вместе с этим кормлением ты приобщался к тотему пустыни, к её первичности, свободе, энергии, магнетизму и силе. Человек с малолетства начинал ощущать принадлежность к этой аскетической почве – пустыне – и впитывал национальную память арабов. Совершенно точно, что тут сошлись воедино метафизика крови / молока и почвы.
Молочное родство арабов с бедуинами заставляло человека чувствовать свою расу и нацию, не отступаться от её истоков, ибо забыть пустыню – что вылить собственную кровь. Оно вводило человека в круг расовых элитариев, очищало и духовно преображало его кровь, санкционировало происхождение как чистопородное. Даже перебираясь в города и развивая целые городские цивилизации, арабы не позволяют себе впасть в грех западного, в том числе русского обывателя – в презрение к патриархальному быту кочевников. Поэтому тысячелетиями не происходило маргинализации бедуинов, не формировалось отношение к ним как к страте низких людей.
Основы такого отношения заложил сам Пророк Мухаммад, мир ему, тоже воспитанный и вскормленный бедуинами. Широко известен хадис, расовый и цивилизационный смысл которого обычно опускается мусульманскими комментаторами за неактуальностью данных тем в Умме. Но мы приведём его, быть может, в неожиданном для кого-то свете. Однажды в мечеть, где собрались Пророк и его сподвижники, пришёл бедуин и принял Ислам. После чего он без всякого стеснения и оглядки на присутствующих справил малую нужду в углу мечети (тогда в них ещё не стелили ковров). Сподвижники, представлявшие типологию городских арабов, были возмущены столь неуважительным поведением в мечети и порывались наказать бедуина. Пророк остановил их, повелев засыпать осквернённое место песком.
Надо сказать, Пророк Мухаммад, мир ему, постоянно совершал символические, глубоко осмысленные действия, пророческая стезя полнится ими. Но тут он обозначил нечто большее, чем нежелание кровопролития. Он символически примирил цивилизацию городов – созданной им Медины (Города) – и режим нецивилизационности пустынь. И тем самым предусмотрительно навеки снял в арабском обществе тот конфликт, который позже сломает Европу и оторвёт её от собственных аграрных и экологических корневищ.
Этим одобрением Мухаммад, мир ему, указал своей Умме на «органического человека». На естественного человека, которым является бедуин – урождённый ли, или идущий дорогой бедуинов. Таким наличием бедуинской идеи и соответствующим отношением к ней сбалансирован мусульманский Восток, этим обеспечивается регулярное здоровье арабской расы. И этим же отсекается от арабов еврейство – нация, отторгнутая от пустынь, от корней, от бассейна, пропитавшая собой и пропитавшаяся сама вирусами урбанизма. Обозрев историю еврейских мытарств, их можно назвать убедительным образчиком расового вырождения, к которому применим оксюморон «вечнооседлые скитальцы».
Можно только удивляться тому, в каком неожиданном свете заиграла бедуинская тема в религиозном исламском контексте. Люди, не понимающие и отторгающие Ислам, действительно по справедливости именуются «исламофобами». Ими верховодят фобии, страхи перед дикостью, природностью (фитра) Ислама, и в качестве защитного комплекса идей они выдвигают всё то, что составляет суть оседлости. Они как-то вынуждены обосновать, чем же так страшен Ислам и почему он несовместим с их образом жизни. Но обоснование этого не простая задача, учитывая то, что лишь незначительное меньшинство мусульман дикие бедуины или туареги, и существовало много высоких оседлых исламских цивилизаций. Нельзя, не погрешив против истины, сказать, что не были цивилизациями городские par excellence империи Османов, Моголов, Саманидов. Они приходили на смену кочевым империям Сельджукидов или Золотой Орды. Хотя и это оказывается бессильно перед стереотипами европейцев. То, что последние 800 лет Ислам репрезентируется главным образом через высокие городские оседлые цивилизации не способно устранить предубеждённости Европы в том, что Ислам «чужой, ибо дикий».
В чём же проблема? Не в том ли, что основой исламской цивилизационики служит динамизм, расширение, экспансия, идея открытого мира, а у западной – то, что прекрасно выражено в английской поговорке «мой дом – моя крепость»? Их столкновение между собой – почти конфликт неразрешимый, который решается не через вестернизацию мусульман, которую Клаусс, как и Генон, решительно отвергал. Но через встряску Европы в горниле пассионарной борьбы, которой единственной под силу устранить застойные явления бюргерства и вновь заставить Европу дышать молодой грудью воинов. Поэтому Клаусс не мог не стать милитаристом и идеологическим партнёром СС в их головокружительной военно-воспитательной миссии.
Учёный понимал, что Ислам пронизан интенциями движения, он стимулирует и побуждает двигаться. К верующему обращён перманентный призыв двигаться: иди в хадж, в путешествие, в военный поход, в торговую экспедицию, совершать хиджру, ходить в гости, наносить визиты к праведникам через горы и моря. Мужской типаж полноценного мусульманина – это или воин, «живущий на рюкзаках», или странствующий проповедник, или бесприютный дервиш, путешественник. Последний может быть представлен в амплуа религиозного студента, колесящего по миру в поисках знания, либо бытописателя наподобие Ибн Батутты или Эвлия Челеби, либо торговца. Но в любом случае он будет оставаться сакральным персонажем. Исламский мистицизм также генерирует призыв к движению, расценивая мистический путь как движение (сулук) на пути богопознания (тарик) со сменой остановок (макам), и поощряя физическую смену местопребываний (сафар), как можно чаще. Там, где мусульмане создавали самобытные цивилизации – будь-то цивилизация суахили банту или дунгане – они делали это через движение целых человеческих масс. Там, где они укрощали и очищали души, они делали это через аллегории дороги.
Эпоха Запада, живо реагировавшего на мир, напротив, закончилась. Мы не говорим об Internet и глобализме ТНК; это вещи, не связанные с конкретным раса-билдингом ввиду их постмодернистского универсализма. В данном случае мы говорим о том, что после крестовых походов, эры великих географических открытий, колониальных завоеваний Запад потерял идею движения как центральную и формообразующую. Европеец сосредоточен не на том, чтобы открывать себя миру, но на том, чтобы, оставаясь полным предрассудков культурным шовинистом, «грести мир под себя». Он экспансирует глобальное удобство, что бесконечно чуждо задачам нация- и раса-билдинга и расценивается Клауссом как болезнь, порок, обречённость, путь в никуда.
Визионер Клаусс оказался исторически прав: и китайцы, и европейцы стали сосудами, в которых плещется уже уксус, а не живое вино. Атеизм, гуманоцентризм, светская этика, потребительский синдром – это невозможно для номадов, оторванных от соблазнов этого мира. Даже нападение на караван для бедуина ценно как испытание собственных сил, состязание со случаем и себе подобными, миниатюрная война с равным. Это своего рода сакрализированное приключение, цена которому в любом случае победа: или добыча, или смерть в родной пустыне. Но не «человеческое, слишком человеческое» желание наживы. Война для бедуина коренным образом отличается от войн устаревших цивилизаций, которые всегда бюрократизированы и техничны. На нечто подобное намекает главный философ-метафизик войны нашего времени – ветеран и консервативный революционер Юнгер – когда описывает, как произошла антропологическая подмена прирождённого воина на профессионального солдата.
Но Клаусс не только констатирует проблему. Он предлагает её решить. Формулой спасения Клаусс, как уже было сказано, объявляет экстремальную встряску нации, обновление в ней номадического, мобильного и динамичного компонента. Расовая элита, таким образом, совершенно не обязательно должна совпадать с элитами соответствующей ей цивилизации. Это должен быть бассейн, откуда черпались бы жизненные силы расы – люди жертвы, люди исхода. Клаусс соглашался с задумкой СС и Weltkrieg, так как видел в ней оперативное воплощение своей идеи о том, что движение и освоение новых территорий обогащает нацию не только материально, но и духовно. Он воспринимал марширующий эсесовский интернационал как своеобразную расовую элиту, «германских бедуинов» в восхищении войны. В таком значении он описывал в своих статьях духовное измерение Lebensraum: воплощение расы, расселение, экспрессия, расовое оздоровление.
Читатель, скорее всего, задастся вопросом: «Допустим, Клаусс прав. Но как можно перевоспитать Европу в пустынях, геоклиматически и исторически ей не свойственных?» Однако Клаусс даёт тонкий ответ, апеллируя к семантике и мифологии средневековых саксонских племён. Клаусс рекомендует европейцам вернуться в свою пустыню, которой являются не выжженные пески, но их прямая противоположность. Он пишет о Sinweldi – долинах непроходимых лесов, дремучих боров, девственных рощ, бесконечных дубрав. Это органическая среда европейца, в которой находится порядком подзабытый «европейский бедуин» – лесник, обитатель древесного царства, ходящий нехожеными тропами, охотящийся на зверей. Здесь он размышляет, медитирует, испытывает себя дикой природой, добывает, сам себя лечит, зимует, борется со стихией и постигает Бога.
Эрудированный читатель не может не отметить конгениальность этих вещей с образом Анарха, Waldgänger, Лесника, который вывел великий Эрнст Юнгер, а позже дополнил и воплотил на своём примере финский философ-мизантроп Пентти Линкола. И, по всей видимости, на такую волну Юнгера навёл всё-таки Клаусс, несколькими десятилетиями раньше разработавший теорию Лесника. Европейцу нужен лес, чтобы не терялось ощущение божественного, и чтобы он не потерял самое себя. Волшебный лес, дышащий фавнами, ундинами, леприконами – лес, исполненный плюрализмом тевтонской, кельтской, славянской мифологической флоры и фауны. Не пустыня, но изначальный лес – вот она, защищающая мать, от которой ребёнок уходит в мир незащищённости, в урбанистические дебри цивилизаций. Но, как и его фрайбургский товарищ Хайдеггер, Клаусс пессимист в том, что касается судеб европейских народов. Он видит их историю новейшего времени, как историю упадка и приближающегося конца, ибо даже образ спасительного леса в условиях насквозь урбанизированного европейского менталитета не может быть осмыслен глубоко и с практическими для себя выводами. Европеец если и воспринимает идею леса, то лишь как смену интерьеров: на пленэре порой неплохо побывать, когда наскучит город.
Также читателю, знакомому с револьверной «теорией асабии» гениального средневекового визионера Ибн Халдуна, изложенной им в «Мукаддиме», или с её современными интерпретациями на Западе («время бедуина» Шейха Абдулькадыра ас-Суфи, «белый негритюд» Харуна Сидорова) бросится в глаза глубокое сродство концепции Клаусса и вышеперечисленных господ. Поразительно, но мощного расового теоретика из Германии 20-40-х гг., араба древности и свежую генерацию западных мусульманских мыслителей связывают общие, схожие до неразличимости констатации. И коль скоро принять за общую ось их принадлежность к одной религии, то можно прийти к очень важному выводу. Рассуждения об Исламе как о расовом омоложении Запада перестают быть умствованиями рафинированных интеллектуалов. Оказывается, подобными интенциями был насквозь пропитана держава, которая единственной в западной цивилизации всё же предприняла самую масштабную попытку по созданию новой антропологии европейца.
Так жил, творил, мыслил и боролся великолепный учёный Людвиг-Фердинанд Клаусс, Мухаммад Фарид аль-Альмани. Певец нордизма, он даже отошёл к Господу своему зимой, 13 января 1974 г. Мир потерял не только отца-основателя расовой доктрины и необычного мусульманского интеллектуала.
Как знать, быть может, вместе с ним мы потеряли возможность Другой Европы, ослепительно мелькнувшую на мгновение, чтобы вновь уйти в сокрытие до подходящего момента…
Post Scriptum № 1. Научные труды Людвига-Фердинанда Клаусса (помимо упомянутых):
1). «Нордическая душа»
2). «Расовое воплощение, расселение и мировое господство»
3). «Души и лица рас и народов»
4). «Дух Севера. Введение в расовую психологию»
5). «Раса и характер – живое лицо»
6). «Год в семитской пустыни»
7). «Душа друга. Подготовка к пониманию на Западе и Востоке»
8). «Час в мире Ислама»
9). «Раса и душа»
10). «К определению души. Расы и нации»
11). «Раса и характер»
12). «Странная красота. Рассмотрение закономерностей эмоционального стиля»
13). «Расовый самоанализ в повседневной жизни»
14). «Расовая и индивидуальная души человека»
15). «Раса и гештальт»
Post Scriptum № 2. Его художественные романы и пьесы:
1). «Сурайя», роман
2). «Покрытые головы», роман
3). «Пустыня нас освободит», роман
4). «Король и мужик», драматическая пьеса
5). «Побег в пустыню», неоконченный роман
6). «Давид и Голиаф», пьеса
7). «Песни Эдды. Новый перевод с комментариями Л.-Ф. Клаусса»
Post Scriptum № 3. Биографии Людвига-Фердинанда Клаусса:
1). Л. Ф. Гаус, «Германский Шейх. Его арабские годы»
2). Феликс Видеман, «Двойная жизнь. Восточный романтизм Людвига-Фердинанда Клаусса»
3). Хорст Юнгингер и Сигрид Хунке, «Новая религия Европы и её старые стереотипы»
4). Отдельный биографический очерк учёному посвятил сам барон Эвола – «Л.-Ф. Клаусс: расы и характер».
