Чудовищный взрыв в Махачкале, а также последние убийства высокопоставленных республиканских чиновников вновь ставят перед обществом вопрос об эффективности борьбы дагестанских и федеральных властей с диверсионной и террористической угрозой. На вопросы журналистов ответил старший научный сотрудник Института Востоковедения Российской Академии наук Руслан Курбанов:
– Ситуация в Дагестане сложная, если сравнивать с остальными республиками Кавказа. Спираль взаимного противостояния, ненависти и готовности бить противную сторону до полного уничтожения, достигла за 12 лет, прошедших с кризисного 1999 года, своего пика.
Этого уже достаточно, чтобы осознать, что силовыми методами сопротивления боевиков не подавить. Поскольку, чем жестче репрессии по отношению к ним и к тем, кто их поддерживает, тем больший ореол мученичества они приобретают в глазах молодежи. Что обеспечивает им непрекращающийся приток добровольцев.
И ситуацию в республике не удастся стабилизировать никакими экономическими форумами или крупными экономическими инвестиционными проектами, которые сегодня реализует правительство Дагестана, аппарат СКФО или правительство России. Для того, чтобы решить проблемы в Дагестане, нужны совершенно другие методы.
Власти после ряда чудовищных ошибок, которые они допустили в республике, еще и поставили совершенно неправильный диагноз того, в какое состояние попало общество. Создав проблемы, поставив неправильный диагноз и используя при этом неправильные методы лечения, ситуацию невозможно исправить. Для начала нужно, чтобы власть признала собственные ошибки.
– О каких ошибках вы говорите?
– Самая ключевая заключается в том, что Дагестан – не только самый многонациональный регион Кавказа и России. Но у каждой национальности существует свой опыт политической жизни и политической истории. Часть народов Дагестана жила под властью ханов и князей, часть – вольными республиками, не признавая ничьей власти. Поэтому мы среди боевиков сегодня имеем большое количество выходцев именно из тех районов, на которые никогда не распространялась власть ханов, где люди привыкли сами решать свои проблемы.
В Дагестане никогда не было одной доминирующей версии ислама. На момент Октябрьской революции существовали, как минимум, четыре разные версии ислама – суфизм, салафия, школа шафиитских правоведов и исламское реформаторство. Все эти четыре версии ислама были для республики традиционными.
После краха Советского Союза власть сделала ставку только на одно из направлений ислама и создала поле для обвинения всех остальных групп и общин в экстремизме и радикализме. Причем ставка была сделана на очень специфичную, узкую версию.
В этом предельно сложном обществе власти ни в коем случае нельзя было давать государственную поддержку только одной общине и ни в коем случае нельзя было государству вступать в религиозные, богословские дискуссии и всем весом правоохранительной системы вваливаться в этот очень тонкий, специфический богословский спор. Фактически были предприняты карательные меры в отношении любого, кто не был согласен с позицией официальных властей.
– Значит ли это, что для того, чтобы попытаться изменить ситуацию в Дагестане, необходимо проведение более дифференцированной и более тонкой политики, с другим инструментарием?
– Власть должна полностью выйти из поля богословской дискуссии. Она должна перестать указывать верующим на то, какая версия ислама является традиционной для Дагестана, а какая нет. Власть должна теперь сама способствовать тому, чтобы богословская дискуссия пошла в легальном правовом поле.
Уж коли она наломала дров, то сейчас нужно найти мужество для того, чтобы создать оптимальные условия, при которых религиозно-политическая дискуссия могла перейти из плоскости конфликтной в плоскость переговорную и дискуссионную. Это первый и основной шаг, который должна сделать власть.
– Как вы думаете, новые северокавказские власти – аппарат полпреда Александра Хлопонина – понимают глубину стоящих перед ними задач?
– Александр Хлопонин – совершенно новый человек в регионе, который мыслит абсолютно другими категориями. Он – менеджер, управленец. Для него реальный смысл имеют только темы, связанные с вложением средств, с выгодным управлением какими-то активами. Но когда речь заходит о тонких религиозных материях – налаживании отношений между различными этническими группами, поиске различных моделей национального примирения, то для него это фразы совершенно из другой области.
Это человек, который не успел до конца разобраться в сложной этнополитической ситуации на Кавказе, в роли ислама, в сложной истории самого Кавказа. Попытки просто завалить Кавказ финансовыми вливаниями не могут привести к решению сложнейшего клубка проблем в регионе.
Каждый новый взрыв на Кавказе - это удар по его стратегии по социально–экономической модернизации региона. Уже понятно, что она не работает. Кавказцы, выбравшие встать в оппозицию к коррумпированным властям, не покупаются на туристические объекты, не покупаются на шоппинг, а все деньги, которые разворовываются местными чиновниками, - расширяют коррупционную базу и в конечном итоге через отжимание бизнесменов попадают в карманы все тех же террористов.
– Говорит ли это о провале прежней политики борьбы с боевиками на Кавказе?
Сегодня совершенно ясно, что кровью Кавказ не затопить. Чем больше убивают боевиков, тем больше их появляется, причем из вполне благополучных семей. Профессиональный футболист, состоявшиеся вполне люди, трехкратный чемпион мира по тайскому боксу уходит в боевики, сын федерального судьи Дагестана, сын полковника юстиции убивает своего отца за то, что он работает в правоохранительных органах.
Все это говорит о том, что сегодня в лес уходят не маргиналы, сегодня на Кавказе происходит восстание молодежи против сложившейся системы и даже против своих отцов. Задавить идейное восстание, подпутывающееся сильнейшей, логично выстроено идеологией,- невозможно. Можно только канализировать эту растущую энергетику в более конструктивное русло. Но работать с этим никто в России не умеет.
