Как я спасся

В этот раз я, к своему стыду, опоздал минут на десять. Когда я прибежал на площадь, автобус с последними сидячими уже отъезжал. Но меня схватили сразу, как я приблизился к группе журналистов, которые снимали скандирующих «Свобода!»

Поволокли пять человек, взяв меня за руки и за ноги. Отволокли к автобусу и втащили меня туда, передав сидящим там их коллегам. Сначала руки, потом голову и туловище с рюкзаком, затем ноги.

Меня кинули в самый конец автобуса, где сидели полицейские разных званий, в разной форме и разных форм, человек примерно пятнадцать.

В течение пяти минут автобус наполнился еще десятком молодых ребят, в основном из "Обороны". Была еще нацболка Саша Качко, которой в прошлый раз сломали руку. В этот раз ей, видимо, уделили меньше внимания, чем мне: ее волокли по асфальту только за руки, о чем свидетельствовали разодранные в кровь колени.

Спустя около часа нас доставили в 64-е отделение, находящееся на юге Питера, на пр. Маршала Жукова. Там нас передали дежурным офицерам, которые нас поместили в дежурную часть. Примерно еще через час приехали два работника ППС, которые составили рапорта от своего имени. Им дали список задержанных и напечатанные заранее рапорта с формулами правонарушений, в которые нужно было только вписать их имена и имена задержанных. Все задержанные, по их версии, кричали одно и то же: «Ура Россия!» и «Ура Лимонов!», за что и были задержаны и доставлены.

С самого начала я указал, что доставлять нас и составлять рапорта обязаны были те, кто меня задерживал. Поэтому отказался называться, пока они не придут, пока они не представятся и не сообщат мне, за что меня задержали. Когда пришли ППСники из ближайшего РОВД и я их увидел, то сразу понял, что они меня не задерживали. Потому что я хорошо помню, кто мне крутил руки на Гостином.

Через полчаса ко мне подошел офицер и пригласил составить протокол. Я ему объяснил, что рапорта составлены незаконно и он это знает. Люди, составлявшие рапорта, были вызваны недавно, и они не могли задержать всех присутствующих, даже если были у Гостиного двора. Соответственно, все, что он сейчас делает, заведомо делается с нарушением закона. И в этом фарсе я принимать участие отказываюсь. Единственное средство хоть как-то противостоять беззаконию, которое начинается с малого, - это мое гражданское неповиновение. Меня поддержали еще несколько человек.

Офицер кивнул и оставил меня в покое. Спустя еще некоторое время всех, кто назвался, стали по очереди выводить из отделения. Я знал, что лгущие мне на протяжении многих лет с завидным упорством люди в форме ничего не делают просто так. Если преступник начинает мухлевать с самого начала, то он мухлевать будет до конца, потому что живет этим.

После того как проводили некоторых ребят из отделения, ко мне с огоньком в глазах опять стали подходить офицеры, говоря, что я и другие им надоели и что нас скорее нужно выпустить. Я был непреклонен. После последней беседы офицер сказал прапорщику: «Проводи его до Фердинанда». Это слова из известного произведения. «Читаете Вайнеров? "Эра милосердия?» В ответ офицер засмеялся, лукаво сощурив темные глазки, и захлопнул за мной камеру.

Только вчера я узнал, что означали его слова. Саша Качко, которая сразу назвалась в отделении, была тоже «выпущена», доведена до автобуса, и ее вместе с другими ребятами перевезли в 8-е отделение. Человек пять или шесть погрузили в специально вызванный автобус, чтобы отвезти их в другое отделение, для того чтобы обмануть меня и еще трех–четырех человек. Они их обманули, и на следующий день их отвезли в суд, присоединив всех к основному потоку из других отделений. Лгать им не привыкать, и не мною замечено, что война за просвещение с дикарями ведет не к просвещению последних, а к одичанию просветителей. Так и эти борцы с преступностью одичали до лжи во всем, даже в мелочах. Граждане для них (как и для преступников) «терпилы, лохи и быдло, которых нужно разводить, пускать в глаза пыль, обманывать и стричь капусту», как мне сказал один курсант Академии МВД. Но я задолго до него перестал верить их добрым речам из-под овечьих шкур. И самое страшное, это они меня убедили в этом длительными обманами, растянувшимися на десятилетия.

У меня описали ценные вещи и, сложив в конверт, убрали. Рюкзак просто забрали и положили отдельно, в дежурную часть. Потом отправили ночевать в камеру с одни пареньком из "Обороны".

Прошла ночь, оставшихся оформили и увезли тоже в суд, я остался один. Вечером 1 августа, ко мне подошел начальник 64-го отделения подполковник Сергей Витальевич Мусийко. Он несколько раз спросил – не вспомнил имя и данные? Получив отрицательный ответ, отошел. В итоге он взял мой телефон и стал звонить моим родителям - 65-летней маме, ветерану труда и инвалиду, и 73-летнему отцу. Позвонил моему крестному, другим знакомым, пока не кончились деньги. Потом стал слать эсэмэски на перезвон родителям жены и еще кому-то, кому - я пока не узнал. Все его отправляли куда подальше - кроме матери, которая стала плакать и проплакала до среды. Занимался он этим до полудня 2 августа. Вечером 2 августа у меня истекал срок задержания. Согласно КоАП, если не удается установить личность административно задержанного, полицейские обязаны его отпустить.

Так что после обеда, циничный подполковник, повел меня в комнату за дежурной частью, и стал пытаться фотографировать. Я отвернулся и закрывал лицо. Моих фотографий в базе МВД, на несколько альбомов. Фотографии им в общем ничего не дали бы, но им нужно было меня унизить, посмотреть реакцию на унижение. Затем подполковник пригласил свидетелей. Один оказался пьяным и до начала зачитывания моих прав стал, брызгая слюной, орать гадости и говорить, что он живет со мной вместе на коленях, и еще что-то. Через несколько минут по моей просьбе понятого поменяли и мне начали зачитывать мои права и причины того, что меня сейчас будут силой фотографировать. Я все говорил, как и раньше, что рапорта незаконные, что пока не будет соблюден закон по отношению ко мне, я отказываюсь подчиниться требованиям сотрудников. И все, что я скажу, не сомневаюсь, сразу будет использовано только против меня.

Ничего не добившись, подполковник вдруг спросил меня, имею ли я жалобы на здоровье. Состояние здоровья после двух ночей на голых досках, без теплых вещей, без нормального питания (были, конечно, вода и бутерброды с сыром, которыми я щедро делился с другими заключенными) и много чего еще, было соответствующее. Я сказал, что чувствую себя нехорошо и с каждым часом все хуже. С давлением у меня недавно появились проблемы, месяц назад я два раза подряд упал в обморок, впервые в жизни.

Он вдруг вызвал скорую, видимо, надеясь, что если сейчас скорая меня осмотрит и покажет, что я здоров, то можно со мной будет делать все что заблагорассудится.

Скорая приехала, померили давление, попросили еще что-то сделать, что-то сказать и после осмотра, к общему удивлению всех, в том числе и моему, пришли к выводу – нужна госпитализация.

Подполковник занервничал, заспешил и, пригласив в срочном порядке всех свободных коллег разных рангов, приступил к делу. Один из них взял меня в блокирующий захват: подойдя сзади, он просунул руки у меня под мышками, заключил пальцы в замок у меня на затылке и стал держать. Остальные взяли меня кто за ноги, кто за руки, кто-то за пояс, подняли и поднесли к прибору для дактилоскопирования. Я стал вырываться - подполковник стал разжимать мой левый кулак. Через минуту я получил сильный удар по лицу - кто меня стукнул и чем, я не понял. Дальше я уже лежал на полу, и держа руки перед собой. Со всех сторон кричали на меня и на врача: мол, я я педофил и убийца, а она потом сама придет к ним жаловаться.

Видимо, у них не получилось снять отпечатки или им не хватило отпечатков на одной руке, но они полезли второй раз. Я опять упирался до последнего. Уже изможденная врач смотрела на меня и говорила: что вы упираетесь? Я ответил, что не участвую в их преступлениях. Врач сказала подполковнику Мусийко: хватит его столько держать, отвезите его в больницу, а там его осмотрят и через полчаса он будет у вас, кому он там нужен. Если он подконвойный, дайте мне конвой, но не задерживайте больше.

Мусийко дал ей конвой в лице капитана Суханова и двух ППСников прапорщика и сержанта из резерва, и отправил меня в карету скорой. В машину сел капитан, "газель" с ППС ехала следом.

Меня привезли в 15-ю городскую больницу на Авангардной, 4. После рентгена черепа, осмотра терапевтом, стоматологом и невропатологом комиссия пришла к заключению: диагноз – сотрясение, необходима госпитализация. Стали оформлять. "Газель" с ППС уехала обратно в отделение, а Суханов остался. Пока меня оформляли, в приемный покой вошла врач, которая меня привезла. Она увидела меня и удивилась. "Вы здесь? Где конвой? Зачем вы так упирались, вас же шесть человек ломали, вы даже не кричали, вам что, не больно было?" – сыпала она вопросами. Я пожал плечами и сказал, что так боялся, что побьют, что как-то не до боли было.

Знала бы она, как я смотрел на нее - на человека, вытащившего меня из лап этих маньяков. Она посмеялась со мной и пошла дальше, спасать людей, вырывать из лап смерти. Как в сентиментальном советском фильме – просто такая работа... Сейчас мне смешно вспоминать эти почти детские мысли, но тогда они были единственными.

Капитан меня проводил в стационар. По дороге мы встретили актера Сухорукова, который смотрел на нас насмешливо. Такой конфуз - в компании с капитаном полиции, что подумает теперь такой приличный человек обо мне: что я один из них или вожу дружбу с капитанами полиции. Стыд-то какой.

В коридоре стационара капитан стал общаться по телефону. Через час он вошел ко мне из в палату и сказал что пришла телефонограмма, что меня избили в 64-м отделении, и нужно взять объяснение. В регистратуре я уже назвал себя. Он все записал подробно и пошел опять звонить по телефону. Я тем временем пошел искать по палатам Интернет. Телефон со всеми вещами Мусийко оставил у себя в залог, номеров я не помнил. Я подошел к медсестрам, коротко рассказал, почему я здесь, и попросил связаться с кем-то из родственников, у кого есть Интернет, и сообщить жене через "Вконтакте", что я здесь. Они, конечно, отказались, глядя на меня как на сумасшедшего. В коридоре один мужик лет пятидесяти мне дал все-таки телефон позвонить по единственно известному московскому телефону. Я позвонил и в течение минуты рассказал, что со мной и где я. Друг оказался надежным и передал все нацболам. Мне перезвонила Нина Силина, и я ей все рассказал.

Тем временем приехал подполковник с человеком в штатском. Штатский предъявил удостоверение №122075 на имя Гаврилова Егора Викторовича. Он сразу понес ахинею, что он мне не верит, что я отказался от снятия отпечатков и от фотографирования и что он уверен, что я преступник. На вопрос, с чего такие сомнения и есть ли ориентировка на меня, пошла демагогия – «при чем тут... зачем нам...»

"Что вам сделать, чтобы вы мне поверили? Может, разбежаться и удариться о стенку? Тогда вы поверите?"

Капитан разулыбался и сказал, что про мои суицидальные наклонности будет доложено врачам. И вышел. Я пошел набрать кипяченой воды в коридор и увидел, как защитники моего покоя рассказывают про меня дежурным медсестрам. Я подошел, сказал, как было дело, и, показав внутренние части рук, добавил: «О моей склонности к суициду можете судить по венам - они у меня чистые». И пошел обратно в палату.

Через пару минут в палату вбежала медсестра и сказала шепотом: «Как там вас найти "Вконтакте?» Я сказал, что я уже на связи, мне звонят ребята. «Жена уже знает? Тогда давай я передам хоть ей, сейчас попрошу своего мужа».

Жена приехала сразу - примерно в час ночи просто влетела ко мне в палату.

Ближе к полуночи начальник с другом уехали, оставив капитана Суханова дежурить в коридоре. После полуночи его сменил лейтенант, который назвался Михаилом. Он взял на посту стул и сел к нам в палату. Рассказал, какие за 18 лет службы были у него на участке истории, какие убийства, какие смешные бабушки со своими тараканами приходят жаловаться к нему. Простой беззлобный участковый.

Его сменил в 8 утра с пистолетом на боку капитан Давыдов, который тактично сел в коридоре.

Я всю ночь писал заявление в прокуратуру и лег только в начале седьмого. Примерно в десять потянулись друзья. Приехал блогер с "Эха Москвы" Володя Телегин. Ребята сказали, что информационная волна пошла.

К обеду пришел подполковник и привез мои вещи. Стал опять уговаривать подписать бумаги, обещая, что они уйдут по месту жительства и там пропадут. Но я, разумеется, стоял на своем. Я не участвую в должностных преступлениях и махинациях, какого бы они масштаба ни были.

Составив протоколы, пригласив понятых, чтобы зафиксировать отказ от подписи, он наконец удалился вместе с коллегой конвойным. Я остался лежать здесь в больнице, где спустя час на меня при обследовании, наехали врачи и запретили вообще вставать. Только на процедуры, на питание, в туалет. Остальное время лежать.

Сейчас понимаю, что просто стечение обстоятельств спасло меня - иначе гнил бы, наверное, до сих пор у них или в реанимации лежал бы.

Мне повезло несколько раз подряд:

1. Приехавшие на скорой оказались порядочными людьми.

2. В приемном покое члены врачебной комиссии также оказались порядочными людьми, как и невропатолог, давший заключение.

3. Врачи из стационара оказались порядочными дамами и, послушав наезды на меня и ощутив давление на них самих ментов, отказались меня отпускать, а потом вообще связались через родных с Викой по Интернету, нашли ее "Вконтакте" и сказали, что я здесь. 4. Один из пациентов, Василий Антонович, дал мне телефон позвонить по номеру, который я единственно помнил, в Москву, после чего пошла волна. Ребята мне перезвонили, и я все рассказал, как было.

Не знаю, как назвать случайностью такое счастливое стечение обстоятельств. Василий Антонович мне сейчас сказал: наше дело правое, поэтому мы победим. Мне вспомнились слова гениального полководца и замечательного человека А.В. Суворова: "Не в силе Бог, а в правде". Наверное, в правде, которую мы защищаем, действительно Бог, который и поддержал меня в трудную минуту. Защищая свободу слова - а сначала было Слово, и Слово было у Бога, и слово было Бог, - мы защищаем и Бога тоже. Бога в нас самих, и Бог нам всем в помощь. Спасибо всем, кто откликнулся и поддержал меня.