Папа и сын
Чтобы понять истоки и смысл этой революции, нужно знать, кем был Хафез Асад, отец Башара. С 1971 года по 2000-й он был бессменным президентом Сирийской Республики и возглавлял местное отделение партии «Баас». До него страну постоянно сотрясали перевороты, последний из которых и вынес Асада на вершину власти. По сути, папа был кровавым диктатором, но порядок в стране восстановил.
Порядок по сирийски — это когда все важные должности в государстве распределены между своими родственниками, а чужие недостаточно сильны, чтобы с этим бороться. Вообще-то папин пост должен был перейти к его старшему сыну Басилю, но он погиб в автокатастрофе. Таким образом, в игру вступил Башар, который до этого изучал себе медицину в Лондоне и, вероятно, больше, чем на место министра здравоохранения, не прицеливался. Чтобы понять, какую роль семейные узы играют в политике Сирии, достаточно одного факта: в Конституцию страны было срочно внесено изменение о возрасте президента — планку опустили с 40 до 34 лет. В результате бразды правления страной остались в руках семьи.
Новый президент считается более мягким. Он выводит войска из Ливана, сотрудничает с ООН, пытается перевести экономику на более либеральные рельсы, создает антикоррупционную службу. Но в итоге Башар Асад сталкивается с проблемой выбора — управлять страной или управлять семьей? Ведь самые главные коррупционеры страны — его собственные родственники из папашиной гвардии. Выбор сложный, в мирное время его сделать крайне трудно, но из-за событий последних месяцев Башару приходится обещать народу радикальные перемены, и в каком-то смысле этот политический напряг ему даже на руку, потому что дает козырь для вывода из игры чересчур обнаглевших родичей.
В Сирии около 25 миллионов жителей. Шесть из них живут в южной столице — Дамаске, пять миллионов — в северном Алеппо. Местные говорят, что если бы Дамаск и Алеппо поддержали революцию, то режим не устоял бы и суток. Но пока Дамаск и Алеппо ждут перемен, которые наобещал Башар Асад, у Сирии есть все шансы стать первой страной на Ближнем Востоке, которая максимально мягко выйдет из внутриполитического кризиса.
Брат Атеф
«Сирийская революция» началась в Дераа. Это маленький городок на границе с Иорданией. Раньше он славился своими контрабандистами и жестким нравом начальника службы безопасности Атефа Наджиба, двоюродного брата нынешнего президента, — вот, собственно, и все, чем он знаменит. В остальном Дераа — обычная дыра.
Причина начала сирийских волнений со стороны кажется банальной: подростки написали на стене что-то нехорошее про Башара Асада и действующий режим, попали в полицию, и там ими занялся брат президента. Есть версия, что детей пытали, но фактов нет. За юными хулиганами пришли отцы и попросили вернуть мальчишек домой. Атеф Наджиб ответил главам семейств, что детей у них больше нет, а если нужны новые, то пусть приводят своих жен — полицейские им сделают. В принципе, за такие слова в приличных восточных странах убивают на месте. На следующий день так и случилось — обнаружили два трупа полицейских. Еще через какое-то время в Дераа ввели войска. На две недели город погрузился в состояние маленькой гражданской войны. Выглядело это примерно так.
— По улице едет парнишка на мотороллере, — рассказывает журналист из Дамаска. — Подъезжает к блокпосту, принимает военных за мятежников, разворачивается и дает газу. Военные в свою очередь принимают его за мятежника и открывают по нему шквальный огонь. Потом за него выходит мстить вся семья. Ну, и так далее.
Еще немного новейшей истории. На протяжении 48 лет силовые структуры Сирии жестко подавляли любые выпады против власти и правящей партии «Баас». Репрессии прикрывались постоянно действующим законом о чрезвычайном положении. Это объясняет бесцеремонное поведение двоюродного брата президента: он просто не ожидал ответной реакции.
После подавления мятежа президент Башар Асад приехал в Дераа поговорить с семьями задержанных подростков. По итогам этой встречи губернатор и начальник полиции были отправлены в отставку, а дети отпущены. По сути, Башар официально признал ошибку члена своей семьи. И вот это уже похоже на революцию.
Сейчас Дераа полностью контролируется армией. Блокпосты начинаются еще до въезда в город. Военный останавливает маршрутку, разговаривает с водителем, после чего просит показать ему русских пассажиров — нас. Машем ему рукой, он улыбается и желает приятной поездки.
Однако приятного здесь мало. Иногда встречаются обгоревшие административные здания. Кругом полно военных. Правда, работают магазины, ресторанчики и кафе. Туда-сюда снуют машины. В одном из закоулков покупаем у палестинцев контрабандные сигареты.
— Как пережили беспорядки? — интересуюсь я между делом.
— Да как? Сидели две недели дома, боялись на улицу выходить. Сейчас днем все нормально, а вечером снова сидим дома, боимся выходить на улицу.
Торговцы рады иностранцам, они за революцию уже заплатили — потеряли слишком много денег, и теперь их греет любая надежда на то, что поток туристов в Иорданию восстановится. Угощают кофе и предлагают посидеть в тени железобетонного здания.
Основные бои в городе шли в районе старой мечети, здесь был расположен госпиталь мятежников. Позже власти обнаружили склад оружия, из чего родилась официальная версия, будто восстание готовилось, но намечалось на более позднюю дату. Дома этого района расписаны следами от пуль. В закоулках стоят помятые бронетехникой автомобили. Танков в городе нет, одни БМП, но от этого почему-то легко на душе не становится. Перекрестки укреплены пулеметными точками, стволы направлены на дорогу. Мы нарочито улыбаемся на блокпостах — очень не хочется, чтобы нас тут случайно приняли за мятежников.
Наташа и Насир
— Пятницу ждешь как божье наказание, — жалуется Наташа. Она живет в пригороде Дамаска.
В пятницу в мечетях читается самая важная молитва. Оппозиционеры дожидаются ее окончания и на выходе из мечетей пытаются привлечь к себе максимум внимания.
— Наши идиоты, — продолжает Наташа, — выходят часов в девять, шастают по садам, кричат и фотографируются, а потом отправляют отчет о своей бурной деятельности в «Аль-Джазиру». Так они поддерживают миф о народном бунте.
Наташа с Насиром познакомились в Ростове, где оба учились в меде, еще в СССР. Долгое время Наташа не верила своему будущему жениху, что он — христианин. Ну, есть такой стереотип, что все арабы — мусульмане, и все тут. Когда дошло до венчания, батюшка предложил Насиру взять для обряда православное имя Георгий. Родителей Наташи во время церемонии чуть удар не хватил: они только привыкли к Насиру, а тут какой-то Георгий. Но все обошлось.
Жили в Ростове, работали каждый на нескольких работах: Наташа — отоларингологом, Насир — гинекологом. Родили двоих детей, а в конце 90-х решили перебраться в Сирию.
— Однажды у нас была стрельба, — вспоминает Наташа. — Это было в час ночи. Насир вышел посмотреть, что творится на улице. Вернулся в слезах. У меня аж сердце зашлось. Оказалось, полиция пустила против них слезоточивый газ.
«Они» — это оппозиционно настроенные ребята из суннитских кварталов. Сунниты в стране — конфессиональное большинство, которое, по мнению местных жителей, подогревают радикальные исламские группировки из Саудовской Аравии. Во главе этих «разжигателей» стоит полумифический шейх Арур — враг государства, что-то вроде наших кавказских полевых командиров.
Впрочем, с понятием «большинство» в Сирии не все так просто. Еще есть шииты, алавиты, христиане, друзы и даже сирийские евреи. Все держатся кланами. Могут, конечно, дружить между собой и поздравлять с религиозными праздниками, но исключительно в рамках взаимоотношений «свой — чужой».
Президентский клан — алавиты. Соответственно, недовольство распределением государственных должностей дает множество поводов для разжигания межконфессиональных конфликтов. Религия в Сирии — отличный рычаг давления на внутреннюю политику. Если учесть, что часть населения вообще придерживается светских взглядов и не живет по религиозным законам, то можно себе представить реальную степень взрывоопасности.
По российским меркам Наташа с Насиром живут в шикарном доме. Он достался им от мамы Насира, которая перебралась в квартиру, купленную в ипотеку под 7% годовых. Выплаты по кредиту будут полностью погашены через три года. Учитывая, что цены на недвижимость — от 20 до 50 тысяч долларов, среднему классу живется неплохо. Рабочий день в Сирии длится до двух часов дня, поэтому у Насира есть возможность заниматься еще и частной практикой. Пока мы разговариваем, он уже пару раз уходил принять пациента в свой кабинет.
— Специальность моего мужа — врач-гинеколог, в восточном мире это сложная профессия. Он три-четыре года только имя себе зарабатывал. Хотя в конечном счете мужики-гинекологи здесь ценятся больше. Однажды он вел одну пациентку, а когда пришло время рожать, ее муж пришел, извинился и сказал, что роды будет принимать женщина. Что ж, его выбор. Только, когда на родах возникли проблемы, кесарить все равно вызвали Насира.
Наташа говорит, что чувствует себя здесь «за мужем», подчеркивая предлог «за». Она может работать, может не работать. В отличие от России, тут ей не приходится все тащить на себе. Она даже может позволить себе домработницу. Она уверена: кто работает, тот в Сирии не только ест, но и счастлив.
— Кто выходит на демонстрации? — рассуждает Наташа. — Ленивые люди. Они требуют перемен? Пусть сначала изменятся сами. Ну, хорошо, раз пошла такая свадьба, пусть идут реформы. Чрезвычайное положение уже отменили. Представьте себе: оно было 48 лет, а теперь его нет! Башар показывает, что готов идти навстречу переменам, и для меня этого достаточно. Больше всего я не хочу войны.
У Наташи есть опыт жизни в Сирии до и во время правления Башара. По ее мнению, в стране много перемен к лучшему. Она рассказывает, как в 96-м году мыла с местными родственницами окна. Чистящих средств не было, и она предложила потереть стекла газетой. На нее посмотрели как на сумасшедшую: во всех газетах был напечатан портрет отца Башара. Лучше было съесть такую газету, чем тереть ей стекла. Сейчас все иначе — Асада-сына можно уже покритиковать на кухне, и за это ничего не будет.
Утомленный отец нации
Тем не менее сирийская «оттепель» — это как минимум кадыровская Чечня. Вся страна залеплена портретами президента. Правда, сам президент запретил вывешивать свои портреты, но фанаты Башара объясняют запрет так: все-таки он получал медицинское образование в Европе, и у него есть чувство меры. В одном городке усердным расклейщикам пыталась помешать полиция, но ничего не вышло. Вероятно, плохо мешали.
— Алла! Сурия! Башар! — раздается из громкоговорителей на площади христианского квартала в Дамаске.
Толпа радостно ревет в ответ то же самое.
— Если ты сириец, хлопай в ладоши!
Массовый хлоп и победный вопль толпы. Кажется, что мы на футбольном матче «Башар — оппозиция».
— Враги не смогут разобщить сирийский народ! Аллах с нами! — вступает низкий голос Башара в записи. Кажется, что он говорит откуда-то из живота.
Снова рев.
В толпе много молодежи. Люди пришли с детьми. Лица детей раскрашены в цвета государственного флага. Многие кричат абсолютно искренне. Других обязывает положение: дело в том, что в госучреждения присылают разнарядки на митинги. Чтобы получить в госсекторе более-менее теплое место, необходимо вступить в партию «Баас». Соответственно, чтобы его сохранить, нужно откликаться на призывы партии.
Работа с массами очень напоминает Ливию. Там: «Алла! Муаммар! Ливия! Бас!» Здесь: «Сурия! Башар! Уа бас!» Технологии информационной войны практически идентичны. При этом Сирия справляется намного лучше: вместо огульной пропаганды местное телевидение взяло курс на жесткий новостной режим, все каналы пестрят репортажами про горы трупов и интервью с участниками бандитских группировок, которые организуют нападения на мирное население.
Наличие боевиков не вызывает сомнения — это тоже часть ливийского сценария, когда под оппозиционный шум в страну внедряются настоящие бандиты для дестабилизации обстановки. Единственное, о чем не говорит телевидение, — чего же хочет обычный парень, который выходит в бедном квартале покричать лозунги за свободу?
Наш сопровождающий даже за дополнительную плату не решается устроить интервью с оппозиционером — сейчас это слишком опасно. Мятежные районы контролируются полицией, и любая подозрительная встреча грозит сроком всем ее участникам. Мы просим хотя бы сформулировать основное идеологическое послание «несогласного».
— Я не против Башара, я против режима, — откликается на нашу просьбу один юный анонимный собеседник. — Я понимаю, что лично в моей жизни мало что изменится, но я выхожу для будущего поколения Сирии.
Это все плакатно и пафосно, но иногда мозг буквально сворачивается от попыток понять, зачем люди выходят на улицу, рискуя собственной жизнью и жизнями других. У парня, который говорит эти слова, простая цель — поступить в университет. Конкурс большой, и в первую очередь рассматриваются претенденты из «правильных» семей. Парадокс в том, что в Сирии существует неплохая форма защиты от вузовской коррупции, но результат всегда в пользу «нужных» и «правильных» детей. Семейные узы в итоге оказываются сильнее закона. Сирийское коллективное сознание просто не видит в этом противоречия.
Жабр и Валентина
Мы в Латакии. Курортный морской город на севере Сирии. После событий в Дераа здесь тоже были волнения. Их подавили достаточно быстро. Теперь местечко напоминает подушечку для иголок: с одной стороны все по-курортному размеренно и вальяжно, с другой — бесконечные мешки с песком и стволы пулеметов. Пару дней назад здесь прошли похороны 46 военнослужащих: транспортную колонну, в которой они передвигались, расстреляли боевики. Провожать вышел весь город. Хоронили в два захода — в один не управились.
— То ли я тупая, то ли мир тупой, — рассуждает Валя, которая живет здесь с 2000 года с мужем Жабром и дочерьми Риммой и Марией. — Я уже три месяца пытаюсь выяснить, что такое свобода, и никак не могу найти вразумительный ответ. Иду по улице, стоит мелкий пацан и кричит: «Дайте свободу! Дайте миллион!» Вот такой ответ. Работать не хотят, учиться не хотят, а миллион ему выложи на тарелочке. Потому что миллион — это свобода.
Валя с Жабром работают инженерами. Зарплата не очень большая, но у них есть бизнес, который приносит постоянный доход. Живут в центре Латакии, окна выходят как раз на ту улицу, где шли бои. Старшая дочь Римма получила образование, она теперь дипломированный финансист, будет устраиваться на работу. Младшая еще учится. Валентина говорит, что работу действительно найти непросто, особенно без образования. Тем, у кого его нет, дорога открыта только в частный сектор, но там нужно вкалывать.
Мысль о том, что местные жители слегка обленились, приходится здесь слышать в самых разных формулировках, особенно часто — на русском языке. С точки зрения эмигранта, покинувшего Россию в конце 90-х, здесь вполне приемлемая жизнь: за десять лет заработная плата в госсекторе поднималась четыре раза. Валя не фанатка Башара, но, как и Наташа, не хочет войны. Тем более что она вполне довольна своим социальным пакетом. Например, у нее есть медицинская страховка, которая позволяет ей платить в частных клиниках 10% от стоимости услуг, а остальное оплачивает либо государство, либо профсоюз. Государственная медицина здесь бесплатная.
— Младшей дочери нужно окончить институт, осталось еще два года. Если им не нравится Башар, пусть на выборах избирают другого. По крайней мере, дайте моей дочери окончить институт, — пытается Валя договориться с воображаемыми мятежниками.
Она проводит для нас небольшую экскурсию по городу. Для территории, находящейся на военном положении, в нем слишком много строят: под революционный шум народ расширяет свою недвижимость. Коррупция в стране жуткая, получить разрешение на стройку очень сложно. Но сейчас государству не до разрешений, поэтому люди за два-три дня надстраивают этаж, вешают шторы и заселяются — по местным законам выселить их уже никто не может.
— А вот мост через автостраду, видите? На него недавно выскочила женщина в исламской одежде, расстреляла целую обойму из автомата, потом села на мотоцикл и уехала. Может, это и мужик был, кто знает? Ума не приложу, как она никого не убила.
Разворачиваемся перед кварталом, где живут сунниты. Оппозиционеры кричат по ночам именно там. Но с каждым днем все тише и тише. И военные тут ни при чем. Просто семьи из Валиного района объявили суннитскому кварталу коммерческий бойкот: перестали ходить в их магазины. Это своего рода попытка гражданского восстановления порядка. Сейчас торговцы в суннитских кварталах теряют деньги — а значит, падают котировки революции.
— Мы постоянно слышим про оппозиционеров, но ни одного не видели. Они вообще существуют?
— Вы их и не увидите, — говорит Валя. — Жители «мятежных» кварталов сами разгоняют их в течение пятнадцати минут.
Каинова печать
Снова Дамаск. Вечер. По городу ездят колонны машин с молодежью, призывающей любить Башара Асада. Мы смотрим на город с горы Касьюн.
— Вот, смотрите, это вход в Пещеру первой крови, место, где Каин убил Авеля, — нотариус Зеяд знакомит нас с достопримечательностями.
Так уж сложилось, что Сирия всегда была местом семейных разборок.
— А еще в этой пещере скрывались сорок праведников, — продолжает Зеяд. — Преследователи замуровали вход, но Господь указал им выход с другой стороны. Правда, есть версия, что они все-таки умерли с голода. Эти праведники позже стали называться «заменителями» — их праведные души из поколения в поколение вселяются в жителей Дамаска и хранят город от всяких напастей.
— Как думаешь, в Башара Асада тоже вселился дух «заменителя»?
Зеяд смеется.
— Сомневаешься?
— Он, конечно, диктатор, — сдается нотариус, — но мягкий, старается исправить все.
У Зеяда свои проблемы, ему не особо хочется думать о революциях. По закону в Сирии можно иметь четырех жен, вот Зеяд и завел себе вторую, а первой ничего не сказал. Жил себе с двумя, у каждой своя квартира. И тут вдруг первой понадобились какие-то юридические бумаги, она стала их искать и обнаружила второе свидетельство о браке. Дома скандал. В итоге Зеяд развелся с новой женой и выплатил ей калым — две тысячи долларов. Вроде все разрулил, а на душе кошки скребут. Мне больше всего нравится, что эти мысли отвлекают его от местных бунтов. Зеяд — маленькое нотариальное подтверждение того, что любовь сильнее войны.
На очередной площади идет прославление Сирии и Башара. Движение перекрыто. Настроение карнавальное: люди постоянно бросаются обниматься — просто так, безо всякой причины. Когда узнают, что мы русские, обнимают по второму кругу. В итоге глашатай у микрофона между кричалками и военно-патриотическими песнями приветствует Россию и русских туристов.
— Цирк! — замечает знакомый местный журналист. — Если честно, я очень горд за сирийский народ, который вышел выразить свое возмущение режимом. Это привело ко многим важным сдвигам в стране. На днях произойдет невероятное: они собираются отменить службу контроля информации. Возможно, у нас появится свободная пресса. Для Ближнего Востока это прорыв. Сирия выйдет из нынешнего кризиса совершенно другой страной. Но если все-таки придется выбирать между войной и диктатором, я буду за диктатора, каким бы кровавым он ни был. Я видел войну, она в тысячу раз страшнее.
Уже в Москве разговариваю со своим другом Абдулахи. Он сомалиец. Спрашивает, как дела в Сирии. Я рассказываю и понимаю, что все равно ничего не понимаю.
— Знаешь, в чем главная проблема арабского мира? — смеется Абдулахи. — Вот вы ноете, что утратили свои корни, забыли традиции. Мы в этом смысле гораздо сильнее вас. Наши корни позволяют нам твердо стоять на ногах даже в самых тяжелых обстоятельствах. Но проблема в том, что семья — это тупик, мы никуда не движемся. Вы страдаете, но куда-то там движетесь, а наши семейные узы не позволяют нам развиваться. В Сирии сейчас идет попытка переосмысления института семьи — вот что самое главное.
— Думаешь, у них получится?
Абдулахи продолжает смеяться:
— Зная арабов, я бы скорее предположил, что они убьют этого Башара. Но ты же понимаешь, на все воля Аллаха.
